«Будь же ты во век благословенна…». Сергей Целух
(Констанс Вахтмейстер о Елене Блаватской)
О графине Констанс Вахтмейстер
Графиня К. Вахтмейстер (1838-1910), жена шведского графа Карла Вахтмейстера, посла Швеции и Норвегии при английском дворе, была близким другом и соратником Елены Блаватской. Начиная с весны 1884, когда произошла их первая встреча, она прошла с Е.П. долгий путь своей интересной, можно сказать, захватывающей жизни, помогая своей Учительнице во всем в самые трудные для нее дни. В период с 1885 по 1891 годы графиня жила с Еленой Блаватской в Вюрцбурге (Германия), Остенде (Бельгия) и Лондоне. Как члена Теософского общества, активного его участника в Ложе Блаватской в Лондоне ее назначили секретарем и казначеем Ложи. Она была инициатором издания теософских книг и жертвовала на это свои средства. В 1887 году графиня Вахтмейстер вместе с Бертрамом и Арчибальдом Кейтли и Блаватской приобрела большой дом в Лондоне, где в одной из комнат Елена Петровна работала над «Тайной Доктриной». С 1888 по 1895 годы она была редактором многих теософских книг.
В 1888 году, согласно решению Исполнительного Совета штаб-квартиры Теософского общества в Адьяре (Индия) во главе с президентом Генри Олькоттом, графиня Вахтмейстер была назначена секретарем Западной Секции Теософского Общества. В 1891 году она стала первым президентом Лиги Теософских Сотрудников, сформированной президентом ТО. После смерти своей Учительницы и друга Е.П. Блаватской, графиня Констанс стала президентом Лиги Женского Образования. Она активно трудилась на ниве просвещения индийских женщин. В 1895 году графиня Констанс, совместно с Анной Безант и Бертрамом Кейтли, приобретает в аренду землю в Варанаси (Бенарес, Индия), которая станет штаб-квартирой Индийского Отделения Теософского Общества.
Вместе с новым президентом Теософского общества Анной Безант, графиня Вахтмейстер совершает тур по Америке, где они открывают новые ТО и читают лекции по теософии, индийской культуре, буддизму, восточной мудрости. Позже такую поездку они совершат по Франции и Индии. Констанс Вахтмейстер, несмотря на свою образованность, большую эрудицию, активную пропагандистскую работу не оставила после себя многих печатных трудов. Однако ее книга «Воспоминания о Е.П. Блаватской и Тайной Доктрине» и в ХХІ веке остается важным документальным свидетельством жизни и деятельности Елены Блаватской и ее работы над «Тайной Доктриной».
Первое издание книги состоялось в 1893 году в Лондоне в Теософском издательском обществе. Второе – в 1976 году в США Теософским Издательским Домом в г. Уитон (штат Иллинойс). Книга также издавалась на французском и шведском языках. На русский язык книга графини Констанс впервые переведена сотрудниками Одесского Дома-Музея имени Н.К. Рериха – Константином Гилевичем и Екатериной Ляховой и издана в 2011 году в Одесском издательстве «Астропринт». Финансовую поддержку в выпуске книги оказали сотрудники Одесского Музея Н.К. Рериха: семьи Гилевич и Шундяк, а также Валерий Рошак. Вступительную статью к книге написала директор музея Е.Г. Петренко.
Должны сказать, что книга «Воспоминания о Блаватской» имеет большую историческую ценность, своими показаниями вызывает огромный интерес. Это живое, непосредственное свидетельство о выдающейся исторической личности – Е.П. Блаватской, переданное без прикрас, правдиво и объективно, причем написанное одной из ее лучших подруг и сотрудниц. Нам лишь остается донести эту правду до своих читателей, чтобы знали и помнили, какие титаны философской и теософской мудрости жили на земле и как они способствовали нашему духовному росту. Еще раз подчеркнем, что книгу графини Вахтмейстер впервые перевели на русский язык сотрудники Одесского Дома-Музея Н.К. Рериха К. Гилевич и Е. Ляхова – преданные почитатели Блаватской. В этой работе книга Констанцы Вахтмейстер предлагается с небольшими сокращениями. [1]
Зарождение дружбы и признательности
В 1884 году, получив возможность посетить Лондон, я впервые познакомилась Еленой Петровной Блаватской в доме г-на и г-жи Синнетт. Я хорошо помню чувство приятного волнения, сохранившееся от того памятного визита. 
Предварительно я прочла «Разоблаченную Изиду», удивляясь и восхищаясь огромным изобилием доселе неизвестных знаний, содержащихся в этом замечательном труде, и поэтому я была подготовлена относиться с граничащим благоговением чувством к тому, кто не только основал Общество, обещавшее создать ядро всемирного Братства Человечества, но и кто был провозглашен посланником людей, продвинувшихся далеко вперед по сравнению с обычным человечеством в ментальных и духовных достижениях. Хозяйка дома оказала мне сердечный прием, и меня сразу же представили госпоже Блаватской. Ее черты были исполнены силы и выражали природное благородство характера, что более чем оправдало все мои ожидания; но сильнее всего мое внимание приковал непреклонный, внимательный взгляд ее удивительных серых глаз, пронизывающих и в то же время спокойных и непостижимых: они сияли ясным светом, который, казалось, глубоко проникал и открывал тайны сердца.
Осенью 1885 года я собиралась уезжать из своего дома в Швеции, чтобы провести зиму с друзьями в Италии, и попутно нанести обещанный визит госпоже Гебхард в Эльберфельд, где она проживала. В то время, когда я была занята наведением порядка в моих делах, ввиду моего долгого отсутствия, произошел случай, безусловно, не первый в моей практике, но все же выходящий за рамки обычного. Я разбирала и откладывала статьи, которые я намеревалась взять с собой в Италию, когда я услышала голос, говоривший: «Возьми эту книгу, она пригодится тебе в путешествии». Я обратила свой взор на рукописный том, отложенный среди массы других вещей, которые я собиралась закрыть под замок до моего возвращения. Несомненно, он оказался совершенно неподходящим vade mecum[2] для отпуска, так как это были заметки о Таро и фрагменты из Каббалы, составленные для меня моим другом. Однако я решила взять его с собой и положила его на дно одного из моих чемоданов. Наконец для меня настал день покинуть Швецию в октябре 1885 года, и я прибыла в Эльберфельд, где меня встретила с сердечными и теплыми приветствиями госпожа Гебхард.
Так случилось, что госпожа Блаватская и группа Теософов провели восемь недель с госпожой Гебхард осенью 1884 года, и у нее было о чем мне рассказать, так как за это время произошло немало интересного. Таким образом, я снова попала в ту сферу влияния, которая произвела на меня большое впечатление ранее в Энгине, и я чувствовала, что весь мой интерес и энтузиазм по отношению к Е. П. Б. снова ожили. Однако наступило время продолжить мой путь в Италию. Мои друзья продолжали настаивать, чтобы я присоединилась к ним там, и, наконец, дата моего отъезда была назначена. Когда я сообщила госпоже Гебхард, что должна покинуть ее через несколько дней, она рассказала мне о письме Е. П. Б., в котором она сожалела, что пребывает в одиночестве. Ее тело было больным, а ум подавленным. Ее единственными спутниками были слуга и индийский джентльмен, который сопровождал ее из Бомбея, о ком я скажу позже несколько слов. «Поезжайте к ней, — сказала госпожа Гебхард, — ей необходимо сочувствие, и вы можете утешить ее. Для меня это невозможно, на мне много обязательств, а вы можете поддержать ее, если пожелаете».
Я обдумывала предложение. Конечно, я могла согласиться на эту просьбу, рискуя разочаровать своих друзей в Италии, но их планы не были бы очень расстроены, и я, наконец, решила: если Е. П. Б. пожелает моего присутствия, то я поеду к ней на месяц, перед тем как отправлюсь на юг. Таким образом, как она и предсказывала и в пределах обозначенного ею периода времени, обстоятельства, казалось, притягивали меня обратно к ней. Госпожа Гебхард была искренне рада, когда узнала о моем решении и увидела письмо, которое я написала «Старой Леди» в Вюрцбург, предлагая, что, если она пожелает принять меня, я бы провела с ней несколько недель, так как госпожа Гебхард сообщила мне, что ей нужны дружеское общение и забота. Письмо было отправлено, и мы с нетерпением ждали ответа.
Одиночество всегда было в тягость
В 1885 году я посетила Е. П. в Вюрцбурге. Я нашла ее слабой, страдающей телом и духом и утомленной; она сознавала, как необъятна ее задача и как трудно найти людей, которые согласились бы пожертвовать собой для великой цели. Когда я спрашивала ее: почему она продолжает страдать, когда в ее распоряжении все средства, чтобы облегчить свои страдания? Почему, работая над таким важным трудом (она писала тогда «Тайную Доктрину»), который требует спокойствия и здоровья, она пальцем не пошевелит, чтобы улучшить условия своей жизни и прогнать слабость и физическую боль, которая каждого, кроме нее, давно бы довели до полного изнеможения?
Ответ ее на такие вопросы был всегда один и тот же: «Каждый ученик оккультизма дает торжественное обещание никогда не употреблять полученные знания и силы для своего личного блага. Сделать это все равно, что ступить по крутому спуску, который ведет в пропасть... Я дала этот обет и никогда не нарушу его, потому что знаю его святой смысл... И гораздо легче для меня перенести всевозможные мучения, чем нарушить его. И не только телесные мучения, но и гораздо более тяжелую нравственную пытку: быть посмешищем и предметом поругания».
В этих словах не было и тени преувеличения. В нее, стоявшую всегда впереди всех в Теософическом Обществе, попадали все ядовитые стрелы насмешки и клеветы, как в живой щит, который принимал на себя все удары и прикрывал собой всех слабых и споткнувшихся. Она была, так сказать, добровольная жертва, на незаслуженных мучениях которой строилась и крепла жизнь и успех Теософического Общества. Немногие знают это. Только те, которые, как я, день за днем жили с ней, которые видели ее постоянные телесные страдания и нравственные муки, переносимые ею с таким мужеством и непобедимым терпением, и которые в то же время могли наблюдать за ростом и успехом Общества, возникшего единственно благодаря ее великой душе, только они поймут, как велик наш долг перед ней и как мало сознается этот долг.
Кто знавал Е. П. Б. ближе, тот испытал на себе очарование ее личности, ее удивительной сердечной доброты. Иногда она радовала всех окружающих своим детски-веселым настроением, и тогда на ее лице светились и сверкали радость и остроумие, каких я никогда не видела на другом человеческом лице, и тогда она завоевывала все сердца, как бы в бурном порыве. Замечательно, что она с каждым была другая: никогда я не видела ее одинаковой с двумя разными людьми. Она немедленно замечала слабые стороны человека и удивительно умела испытывать их... Кто был с ней часто, тот постепенно приобретал дар самопознания.
Госпожа Блаватская тепло меня встретила, и после первых слов приветствия она сказала: «Я должна извиниться перед
вами за такое странное поведение. Я скажу вам правду, и она заключается в том, что я не хотела приглашать вас. У меня здесь только одна спальня, и вы, будучи светской женщиной, могли бы не захотеть разделить ее со мной. Вероятно, мой путь — не ваш путь. Я знала, что, если бы вы приехали ко мне, то вынуждены были бы принять многие вещи, которые казались бы вам невыносимым дискомфортом. Вот почему я решила отклонить ваше предложение, и я писала вам, имея в виду именно это; но после того, как мое письмо было отправлено, Учитель говорил со мной и сказал, что я должна вам написать, чтобы вы приехали. Я всегда подчиняюсь слову Учителя, и я сразу же телеграфировала. С тех пор я попыталась сделать спальню более удобной для жилья. Я купила большую ширму, которая разделит комнату, и таким образом у вас будет одна сторона, а у меня другая, и я надеюсь, что вы не будете испытывать слишком большого стеснения».
Я ответила, что к какому бы окружению я ни привыкла, я бы охотно все это оставила ради дружеского общения с ней. Я очень хорошо помню, что, когда мы вместе входили в столовую, чтобы выпить чай, она сказала мне внезапно, как о чем-то, что витало в ее мыслях: «Учитель сказал, что у вас для меня есть книга, которая мне очень нужна». «На самом деле, нет, — ответила я, — у меня нет с собой книг». «Подумайте еще раз, — сказала она. Учитель сказал, что вам было сказано в Швеции взять с собой книгу о Таро и Каббале». С тех пор как я положила эту рукопись на дно моего чемодана, она выпала из круга моего внимания, и я забыла о ней. Теперь, когда я поспешила в спальню, открыла чемодан и запустила руку на дно, я нашла книгу, которая до сего момента лежала в полном порядке в том же углу, в который я ее положила, когда паковала чемодан в Швеции. Но это было еще не все. Когда я вернулась в столовую с книгой руках, госпожа Блаватская сделала предостерегающий жест и воскликнула: «Стойте, не открывайте ее пока. Теперь откройте на странице десять и на шестой строчке сверху вы найдете слова...». И она процитировала отрывок.
«Тайная Доктрина» потрясет мир
Я открыла книгу, которая, позвольте напомнить, была не печатным томом, копия которого могла быть у Е. П. Б., а рукописным альбомом, в который, как я уже сказала, моим другом были вписаны заметки и цитаты для моего собственного использования, тем не менее, на указанных ею странице и строке я нашла именно те слова, которые она произнесла. Когда я передала ей книгу, я осмелилась спросить ее, зачем она была ей нужна. «О, ответила она, — для «Тайной Доктрины». Это моя новая работа, написанием которой я так сейчас занята. Учитель собирает материал для меня. Он знал, что у Вас есть эта книга и сказал вам взять ее с собой, так как она может быть полезна для ссылок». Никакой работы в тот первый вечер сделано не было, но уже на следующий день я начала понимать, какой была жизнь Е. П. Б. и какой должна, по-видимому, стать моя жизнь, пока я оставалась с ней.
Описание одного дня поможет представить, каков был установленный порядок ее жизни в то время. В шесть часов меня будил слуга, который приносил чашку кофе для госпожи Блаватской, и она, подкрепленная этим напитком, вставала, одевалась и в семь часов была уже за столом в кабинете. Она сказала мне, что это ее неизменная привычка и что завтрак подается в восемь часов. После завтрака она садилась за рабочий стол, и начиналась серьезная дневная работа. В час дня подавался обед, после чего я звонила в маленький колокольчик, чтобы позвать Е. П. Б. Иногда она приходила сразу, но иногда ее дверь оставалась закрытой час за часом, пока наша служанка- швейцарка не приходила ко мне почти со слезами на глазах с вопросом, что делать с обедом для госпожи, который остыл или засох, или пережарился и был уже совершенно испорчен. Наконец Е. П. Б. выходила, утомленная многочасовым изнурительным трудом и голодом; затем готовился новый обед, или я посылала за какой-нибудь питательной едой в гостиницу. В семь часов она откладывала в сторону свой труд, и после чая мы проводили приятный вечер вместе.
В то время я узнала немного больше о «Тайной Доктрине», о том, что это должен быть более обширный труд, чем «Разоблаченная Изида», что в законченном варианте он будет состоять из четырех томов и что он должен провозгласить миру такую часть эзотерической доктрины, какая возможна на настоящей стадии человеческой эволюции. «Он будет, конечно, очень неполный, — сказала она, — и в нем, по необходимости, будут оставлены большие пробелы, но это заставит людей задуматься, и как только они будут готовы, следующая часть будет обнародована». «Но, — добавила она после паузы, — это произойдет не ранее следующего столетия, когда человечество начнет осознавать и говорить об этой книге с пониманием». Вскоре, однако, мне была доверена задача по переписке набело рукописи Е. П. Б., и тогда, конечно, я получила некоторые представления о содержании «Тайной Доктрины».
Гром среди ясного неба
Тихая научная жизнь, которую я пыталась описать, продолжалась еще некоторое время, и работа постепенно продвигалась, пока одним утром на нас не обрушился гром. С утренней почтой, без единого предупреждения, Е. П. Б. получила копию знаменитого Отчета Общества Психических Исследований. Это был жестокий удар, принявший совершенно неожиданную форму. Я никогда не забуду ни тот день, ни взгляд невыразимого и неумолимого отчаяния, который она бросила на меня, когда я вошла в ее гостиную и нашла ее с открытой книгой в руках. «Это, — воскликнула она, Карма Теософского Общества, и она обрушивается на меня. Я — козел отпущения. Я вынуждена нести все грехи Общества, и теперь, когда меня нарекли величайшей обманщицей века и вдобавок русской шпионкой, кто будет слушать меня или читать “Тайную Доктрину”»? Как я могу продолжать работу Учителя? Проклятые феномены, которые я производила только лишь с целью угодить своим друзьям и наставить тех, кто был рядом. Как выдержать эту ужасную Карму! Как я это переживу, если я умру, работа Учителя пропадет впустую и Общество будет уничтожено!»
В пылу страсти она поначалу и слышать ничего не хотела, но ополчилась против меня, говоря: «Почему вы не уходите? Почему вы не оставите меня? Вы — графиня, вы не можете оставаться здесь с погубленной женщиной, презираемой всем миром, на которую везде указывают как на мошенницу и обманщицу. Уходите прежде, чем вас запятнает мой позор». «Е. П. Б., — сказала я, когда мои глаза встретились с ее твердым взглядом, — вы знаете, что Учитель существует, и что Он — ваш Учитель, и что Теософское Общество было им основано. Как, в таком случае, может оно погибнуть? И поскольку я знаю это так же хорошо, как и вы, и так как для меня теперь истина находится за пределами возможных сомнений, как можете вы даже на миг предположить, что я могла бросить вас и Дело, которому мы обе дали обет служить? Ведь если бы даже каждый член Теософского Общества оказался предателем этого Дела, вы и я остались бы и ждали бы и работали до наступления лучших времен».
Письма, которые приходили, не содержали ничего, кроме упреков и оскорблений, заявлений об отставке Членов Общества, апатии и страха со стороны тех, кто остался. Это было время испытаний; казалось, само существование Теософского Общества было под угрозой, и Е. П. Б. чувствовала, словно все рассыпалось у нее под ногами. Ее чуткая природа была ранена очень глубоко; она была слишком потрясена своим негодованием и обидой на незаслуженную несправедливость, чтобы прислушаться поначалу к советам спокойствия и выдержки. Ничего не поможет, ей лишь следует немедленно отправиться в Лондон, чтобы уничтожить своих врагов в огне праведного гнева. Наконец я успокоила ее, но только на какое-то время. Каждое письмо только увеличивало ее гнев и отчаяние, и никакой полезный труд не мог быть продолжен в течение долгого времени. В конце концов, она поняла, что нет для нее ни надежды, ни выхода в судебном деле в этой стране в еще большей степени, чем в Индии.
Я провела теперь несколько месяцев с госпожой Блаватской. Я делила с ней комнату и находилась с ней утром, днем и вечером. У меня был доступ ко всем ее коробкам и комодам, я читала письма, которые она получала, и те, которые она писала, и я открыто и чистосердечно заявляю, что мне стыдно, что я ее когда-либо подозревала, так как я считаю ее честной и правдивой женщиной, преданной до самой смерти своим Учителям и делу, ради которого она пожертвовала положением, судьбой и здоровьем. В моей душе нет никаких сомнений, что она принесла эти жертвы, потому что я видела доказательства, причем некоторые из них заключают в себе документы, подлинность которых находится вне всяких сомнений.
Не стоит и удивляться, что в работе над «Тайной Доктриной» произошел застой во время этих бурных дней, и даже потом, когда работа была возобновлена, необходимые отстраненность и покой были едва ли достижимы. Е. П. Б. сказала мне однажды вечером: «Вы не можете себе представить, что значит чувствовать множество враждебных мыслей и потоков, направленных против вас; это похоже на уколы тысячи иголок, и мне приходится постоянно воздвигать защитную стену вокруг себя». Я спросила ее, знала ли она, от кого эти недружелюбные мысли приходили, и она ответила: «Да, к сожалению, я знаю, и я всегда пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть и не знать»; и чтобы доказать мне, что это действительно так, она рассказала мне о письмах, которые уже были написаны, цитируя отрывки из них. Через день или два мы получили их, и я смогла убедиться в правильности процитированных из них отрывков.
Однажды, войдя в кабинет к Е. П. Б., я увидела, что весь пол усыпан исписанными листами рукописи. Я спросила о причине такого беспорядка, и она ответила: «Не удивляйтесь, я двенадцать раз пыталась написать одну страницу правильно, и каждый раз Учитель говорил, что это неверно. Я думаю, что сойду с ума, переписывая ее так много раз; но оставьте меня одну; я не остановлюсь, пока не покорю ее, даже если мне придется потратить всю ночь». Я принесла чашку кофе, чтобы взбодрить и поддержать ее, и затем оставила ее продолжать свое утомительное задание. Через час я услышала ее голос, звавший меня, и, войдя, я обнаружила, что отрывок, наконец, был завершен, но стоило это невероятного труда; в то время результаты были часто малы и неопределенны.
Когда она откинулась на спинку, наслаждаясь сигаретой и отдыхом после напряженного труда, я облокотилась на ручку ее огромного кресла и спросила ее, как случилось, что она могла делать ошибки в тех записях, что ей давали. Она ответила: «Видите ли, то, что я делаю, выглядит следующим образом. Я создаю перед собой в воздухе нечто, что я могу обозначить только как вид вакуума, и фиксирую мой взгляд и мою волю на нем, и вскоре сцена за сценой проходят передо мной, как последовательные картины диорамы, или, если мне нужна ссылка или информация из какой-нибудь книги, я пристально сосредоточиваю свой ум, и появляется астральный двойник этой книги, я беру из него то, что мне нужно. Чем более мой ум свободен от рассеянности и обид, чем большей силой и сосредоточенностью он обладает, тем легче я могу сделать это; но сегодня, из-за неприятностей, перенесенных мной после получения письма от X., я не могла как следует сконцентрироваться, и каждая моя попытка процитировать отрывки оканчивалась неудачей. Учитель говорит, что теперь все правильно, так что давайте пойдем пить чай».
«Профессор запрыгал вокруг стола»
Я уже отметила, что в то время у нас было совсем немного посетителей. В этот вечер, однако, я удивилась, услышав незнакомый голос в коридоре, и вскоре доложили о немецком профессоре, чье имя нет необходимости упоминать. Он извинился за свое вторжение; по его словам, он проделал огромный путь, чтобы увидеть госпожу Блаватскую и выразить ей свою симпатию. Ему были известны необъективность и враждебность Отчета О. П. И., и теперь он просил, не окажет ли госпожа ему любезность, исключительно в интересах психической науки, показать некоторые «феномены», которые она так легко делала?
В тот момент «Старая Леди» была очень уставшей, и, вероятно, она мало доверяла учтивым заверениям посетителя; как бы там ни было, она была не склонна удовлетворять его просьбу, но, тем не менее, уступая его настойчивым мольбам, она согласилась произвести пару пустяковых опытов с психоэлектрическими силами — стуками — самыми простыми, легкими и наиболее известными из «феноменов». Она попросила его отодвинуть на некоторое расстояние стол, который стоял рядом с ней, чтобы он мог свободно обойти его и осмотреть со всех сторон. «Теперь, — сказала она, — я постучу для вас по этому столу столько раз, сколько вы пожелаете». Он попросил сначала три раза, затем пять раз, затем семь раз и так далее, и, когда Е. П. Б. поднимала свой палец, по направлению к столу, были слышны резкие, отчетливые стуки в соответствии с выраженным им пожеланием.
Казалось, профессор был восхищен. Он запрыгал вокруг стола с поразительной ловкостью, заглядывая под стол и исследуя его со всех сторон, и когда Е. П. Б. была уже слишком утомлена, чтобы удовлетворять его любопытство в этом направлении, он сел и стал докучать ей своими вопросами, на каждый из которых она ответила с присущей ей живостью и обаянием. Наконец наш посетитель уехал — оставшись не убежденным, как мы узнали потом. Он был учеником Хаксли и предпочитал принимать любое объяснение, каким бы нелепым оно ни было, только в том случае, если оно не противоречило его собственным теориям. Бедная Е. П. Б.! Ее больные и опухшие ноги, едва переносившие ее с кресла на диван, мало подходили для гимнастики, на которую их обрек профессор.
Скудность походной библиотеки Е. П. Б. была обстоятельством, которое более, чем какое-либо другое, привлекало мое внимание и вызывало изумление, когда я стала помогать госпоже Блаватской в качестве переписчика, и, таким образом, получила некое представление о ее работе над «Тайной Доктриной». Ее рукописи были до краев переполнены ссылками, цитатами, указаниями на массу редких и малоизвестных работ самого разного рода.
Однажды ей нужно было проверить отрывок из книги, которую можно было найти только в Ватикане, в другой раз нужен был документ, который хранился исключительно в Британском музее. Тем не менее, была необходима только проверка цитат. Конечно, она не могла извлечь нужной для своей рукописи информации, каким бы образом она ее ни получала, из тех нескольких обычных книг, которые она возила с собой.
Вскоре после моего приезда в Вюрцбург она спросила меня, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы выполнить ее поручение в Бодлианской библиотеке. [3] Так случилось, что у меня действительно было кого попросить, и, таким образом, мой друг проверил отрывок, который Е. П. Б. видела в Астральном Свете. Оказалось, что название книги, глава, страницы и цифры были приведены в точности.
Однажды мне было поручено весьма трудное задание, а именно, проверить отрывок, взятый из рукописи в Ватикане. Познакомившись с одним господином, у которого в Ватикане был родственник, мне с некоторыми сложностями удалось проверить этот отрывок. Два слова были написаны неправильно, но все остальное было верно, и, что удивительно, мне сказали, что те два слова были запачканы, и их было сложно разобрать.
Это только два случая среди множества других. И если только Е. П. Б. хотела получить точную информацию по теме, преобладавшей на тот момент в ее труде, она получала ее так или иначе: из переписки ли с другом, который находился где-то далеко, или из газеты или журнала, или же во время чтения какой-нибудь книги; и это происходило с частотой и соответствием, далеко выходящими за рамки простого совпадения. Она, однако, предпочитала использовать, насколько возможно, обычные, а не сверхъестественные средства, чтобы не истощать свои силы без необходимости.
Я была не единственной, наблюдавшей за неожиданной помощью, приходившей к Е. П. Б. во время ее работы, и за точностью цитат, которые она получала; и здесь я привожу заметку, посланную мне мисс Кислингбери, которая ярко характеризует это обстоятельство: «После выхода известного теперь Отчета Психического Общества, который, как я чувствовала, заключал в себе вопиющую несправедливость, я приняла твердое решение повидать госпожу Блаватскую, в то время проживавшую, как мне сказали, в Вюрцбурге. Я обнаружила, что она тихо живет в старом чудном немецком городе с графиней Вахтмейстер, которая находилась у нее всю зиму. Она была больна, страдала от осложнений после болезней и находилась под постоянным наблюдением врача. Она была измождена ментально из-за предательства друзей и мелких нападок врагов вследствие выхода вышеупомянутого Отчета. И все же, вопреки всем этим трудностям, Е.П.Б. занималась колоссальным трудом — она писала “Тайную Доктрину”.
Так как я не была членом Т.О. в то время, хотя я и знала Е.П.Б. почти с момента его основания, мне и в моем присутствии мало что говорилось об используемых методах. В один из дней, однако, она принесла мне листок бумаги с цитатой, которая была ей дана как высказывание некоего католического писателя о связи между наукой и религией, и попросила меня проверить, кто ее автор и в какой работе эта цитата встречается. Судя по характеру текста, мне показалось, что она взята из “Лекции о Науке и Религии” кардинала Уайзмана, и я написала письмо своему другу в Лондон. В результате проверка была сделана, глава и страницы — найдены, и теперь она находится в “Тайной Доктрине”, т. 2, стр. 704».
Другим часто повторяющимся инцидентом, привлекшим мое внимание, был еще один способ, которым Е. П. Б. получала руководство и помощь в своей работе. Часто ранним утром я видела листок бумаги с незнакомыми знаками на нем, нанесенными красными чернилами. На вопрос о значении этих таинственных записок, она ответила, что они указывали на работу, которую необходимо выполнить в течение дня. Это были примеры «осажденных» сообщений, являвшихся предметом горячих споров даже в рядах Т.О. и бесконечных невежественных насмешек за его пределами — «красные и синие записки-призраки, как X. по праву называет их», — так говорила Е. П. Б в своем письме, написанном примерно в то время и опубликованном позже в журнале «Путь». В этом же письме она далее продолжала: «Была ли это подделка? Конечно, нет. Было ли это написано и создано элементалами? Никогда. Оно было ими доставлено, так как физические феномены совершаются с использованием элементалов, но какое отношение имеют они, эти бессознательные существа, к разумной составляющей даже самого короткого и малопонятного из этих сообщений?»
«Ночные гости» спать не дают
Живя в таком тесном и приятельском общении с Е. П. Б., в каком я была в то время, мне, естественно, пришлось быть свидетельницей множества феноменов, происходивших в ее окружении. Было одно явление, продолжавшееся регулярно на протяжении долгого времени, которое произвело на меня большое впечатление и убедило меня в том, что она находилась под наблюдением и заботой невидимой стражи. С первой ночи, которою я провела в ее комнате, и до последней ночи, предшествующей нашему отъезду из Вюрцбурга, я слышала серию стуков, раздававшихся с размеренной периодичностью по ее прикроватному столику. Они начинались каждый вечер в десять часов и продолжались до шести утра с интервалом в десять минут. Это были точные и ясные стуки, которых я никогда не слышала в какое-либо другое время. Иногда я брала свои часы и наблюдала в течение часа, и всегда по истечении десяти минут с неизменной регулярностью раздавался стук. Спала ли при этом Е. П. Б. или нет, не имело значения ни для феномена, ни для его единообразного характера. Когда я попросила объяснить происхождение этих стуков, мне было сказано, что это своего рода психический телеграф, который устанавливает ее общение с Учителями, и что чела, возможно, наблюдают за ее телом, когда астрал покинул его. В этой связи я могла бы упомянуть другой случай, который доказывает, что в ее окружении находились в действии те силы, чьи природа и механизм были необъяснимы с точки зрения повсеместно принятых теорий строения тела и законов материи.
Как я уже отмечала, Е. П. Б. имела привычку читать русские газеты перед сном, и редко когда она выключала свою лампу раньше полуночи. Между этой лампой и моей кроватью находилась ширма, но, тем не менее, свет от лампы падал на стены и потолок, часто мешая моему отдыху. В одну из ночей эта лампа горела после того, как часы пробили час. Я не могла заснуть, и так как я услышала равномерное дыхание Е. П. Б. и поняла, что она спит, я поднялась, тихонько прошла к лампе и потушила ее. Спальню всегда освещал тусклый свет, который исходил из кабинета, где была ночная лампа, а дверь между кабинетом и спальней всегда держали открытой. Погасив лампу, я пошла обратно, когда вдруг она зажглась снова, и комната стала ярко освещена. Я подумала: «Что за странная лампа?» — полагая, что пружина не работает, поэтому я снова нажала рукой пружину и наблюдала, пока последняя искра пламени не погаснет, и даже после этого удерживала пружину еще в течение одной минуты. Затем я ее отпустила и понаблюдала еще какое-то время, когда, к моему удивлению, пламя появилось снова и лампа загорелась так же ярко, как и обычно. Это сильно озадачило меня, и я решила, что буду стоять и тушить эту лампу хоть всю ночь, пока не обнаружу причину и цель этих чудачеств. В третий раз я нажала пружину и потушила лампу, пока она совсем не выключилась, и затем отпустила пружину, наблюдая с нетерпением, что будет дальше. В третий раз лампа зажглась, и на этот раз я увидела, как смуглая рука медленно и аккуратно поворачивала ручку лампы. Так как я была знакома с действием астральных сил и астральных существ на физическом плане, я без труда пришла к выводу, что это была рука чела, и, подозревая, что была какая-то причина, почему лампа должна оставаться включенной, я вернулась к своей кровати. Но дух упрямства и любопытства пребывал во мне той ночью. Я захотела узнать больше, поэтому я позвала: «Госпожа Блаватская!» Потом громче: «Госпожа Блаватская!» и снова: «Госпожа Блаватская!»
Как вдруг я услышала крик в ответ: «О, мое сердце! Мое сердце! Графиня, вы чуть не убили меня»; и потом снова: «Мое сердце! Мое сердце!» Я в одно мгновение оказалась у постели Е. П. Б. «Я была с Учителем, — прошептала она, — зачем вы позвали меня обратно?» Я была очень встревожена, так как ее сердце неистово билось под моей рукой. Я дала ей дозу дигиталиса и сидела рядом с ней, пока симптомы не прошли, и она не стала спокойней. Тогда она рассказала мне, как однажды полковник Олькотт чуть не убил ее таким же способом, когда позвал ее обратно в то время, как ее астральная форма находилась вне тела. Она заставила меня пообещать, что я больше никогда не буду пытаться экспериментировать с ней, и я с готовностью дала слово, искренне раскаиваясь и сожалея, что я причинила ей такие страдания.
Но почему, спросят, продолжала она испытывать страдания, имея в своем распоряжении силы, способные облегчить эти страдания? Почему, в то время как она каждый день часами работала над выполнением такой важной задачи — задачи, которая требовала спокойного состояния ума и здорового тела, почему она никогда не пошевелила и пальцем, чтобы изменить свои условия и избавиться от немощи и боли, которые повергли бы ниц обычного человека? «В оккультизме, — говорила она, — должен быть дан самый священный обет — никогда не использовать никаких приобретенных или дарованных сил для своей собственной выгоды, потому что такие действия приведут на крутую и скользкую дорожку, которая оканчивается в пропасти Черной Магии. Я дала этот обет, и я не из тех, кто нарушает обещание, священность которого выходит за рамки понимания профана. И я скорее перенесу любые муки, чем изменю моему обещанию. Что же касается обеспечения лучших условий для выполнения моей задачи — это не в наших правилах, чтобы цель оправдывала средства и чтобы нам позволено было совершать зло во имя добра. И это, — продолжала она, — не только физическая боль, немощь и разрушительные последствия болезни, которые я должна перенести со свойственной мне долей терпения, подчиняя их моей воле ради работы, но еще и душевная боль, презрение, позор и насмешки».
Она была, так сказать, жертвой, принимающей долгое мученичество, и на ее страданиях и незаслуженном позоре, который она так мужественно переносила, было построено процветание Теософского Общества. Совсем немногие члены Теософского Общества могут ясно понять вышесказанное. Это только те, кто жил с ней каждый день, кто видел часы ее страданий и муки, нанесенные ей клеветой и оскорблениями, но в то же время наблюдали рост и процветание Общества в сравнительно тихой и благоприятной атмосфере, охраняемой покровом ее выдающейся личности. Это те, кто может осознать величину своего долга по отношению к ней, в то время как слишком многие о своих обязательствах и не подозревают.
Однажды ей пришло искушение в виде большого годового жалования в случае, если она согласится писать для русских газет. Она могла бы писать об оккультизме или на другую тему, которая ей по душе, — сказали ей — лишь бы она только согласилась писать для их рубрик. Ей пообещали комфорт и свободу до конца жизни. То, что она делала бы за два часа ежедневной работы, вполне удовлетворило бы всем ее потребностям; но тогда «Тайная Доктрина» не могла быть написана. Я говорила о компромиссе и спрашивала ее, возможно ли принять это обязательство и в то же время продолжать Теософскую работу. «Нет, тысячу раз нет! — отвечала она. — Чтобы писать такой труд, как “Тайная Доктрина”, я должна направить все свои мысли в сторону этого потока. Мне уже сейчас довольно трудно, так как я стеснена больным, изношенным, старым телом, насколько же сложнее мне будет добиться всего, что я хочу, если я должна буду постоянно направлять потоки в разные направления. Во мне больше не осталось ни жизни, ни энергии. Слишком много ее было отдано, когда я производила феномены». Таким образом, в Россию было написано письмо с отказом от блестящего предложения, и еще одна жертва была принесена, чтобы Теософское Общество могло жить и процветать.
Странные письма от Учителя
У нас была маленькая, но очень удобная квартира в Вюрцбурге; комнаты были просторные, с высокими потолками, расположенные на первом этаже, так что Е. П. Б. было удобно входить и выходить из дома. Но за все то время, что я была с ней, я смогла убедить ее выйти подышать свежим воздухом только три раза. Казалось, ей нравились эти прогулки, но заботы и напряжение, связанные с подготовкой к ним, утомляли ее, и она считала их тратой времени. У меня была привычка, по возможности, выходить ежедневно на полчаса на прогулку, так как я чувствовала, что и свежий воздух, и движение полезны для моего здоровья, и я вспоминаю один любопытный случай, который произошел во время одной из таких прогулок. Я прогуливалась по одной из самых оживленных частей города, когда, проходя мимо парфюмерного магазина, я увидела мыло в стеклянной чаше в витрине. Вспомнив, что мне нужно его купить, я зашла в магазин и взяла кусок мыла из чаши. Я видела, как продавец, заворачивал его в бумагу, взяла сверток, положила его в карман и продолжила свою прогулку. По возвращении домой я направилась прямо в свою комнату, не заглядывая к Е.П.Б., сняла плащ и шляпу. Достав сверток из кармана, я начала развязывать тесемку и снимать обертку, и, проделывая это, я почувствовала внутри небольшой кусочек сложенной бумаги. Я не могла отделаться от мысли о том, как любят люди рекламу, они даже вкладывают ее в сверток с кусочком мыла! Но потом я вдруг вспомнила, что видела, как продавец заворачивал сверток, и он, несомненно, ничего в него не положил.
Мне это показалось странным, и, когда сложенная бумага упала на пол, я наклонилась и подняла ее, а затем открыла и обнаружила несколько адресованных мне строк от Учителя Е. П. Б., написанных Его почерком, который я часто видела ранее. Это было объяснение событий, над которыми я ломала голову несколько последних дней, а также несколько указаний, касающихся моих дальнейших действий. Этот феномен особенно меня заинтересовал, так как он произошел без ведома Е. П. Б. и независимо от нее, ведь в тот момент она весьма беззаботно что-то писала за своим столом в кабинете, как я потом убедилась. После смерти Е. П. Б. письма от этого же Учителя были получены разными лицами, что продемонстрировало проявление его действия независимо от Е. П. Б., но было интересно стать свидетелем такого явления еще при ее жизни.
И я вспоминаю другой случай, когда произошел подобный феномен. Мне пришло одно письмо из Швеции, которое привело меня в замешательство. Не зная, как ответить на него, я положила его рядом с собой на стол и продолжила завтрак, размышляя о его содержании. Вскоре я закончила трапезу и, вставая, протянула руку, чтобы забрать письмо. Его там не было. Я поискала под своей тарелкой, на полу, в карманах, но не могла нигде его найти. Е. П. Б. мельком взглянула на меня поверх русского письма, которое она читала, и спросила: «Что вы ищете?» Я ответила: «Письмо, которое я получила сегодня утром». Она сказала тихо: «Бесполезно искать его. Только что Учитель был рядом с вами, и я видела, как он забрал конверт». В течение трех дней никаких новостей о письме не было, но однажды утром, когда я писала письмо в столовой, я вдруг увидела передо мной тот самый конверт на подушечке для печати. На полях письма были комментарии с намеками, как я должна поступить, и, как показало дальнейшее развитие дел, совет был очень мудр. Подобные случаи происходили постоянно, и если бы я всегда поступала в соответствии с данным мне из этого источника советом, я была бы спасена и от денежных потерь, и о множества тревог и волнений.
Жизненный опыт учит быть скромным, так как полученные позже знания доказывают, как много ошибок в суждениях было сделано в течение жизни, и, оглядываясь на годы, проведенные с Е. П. Б., я чувствую, как много я потеряла, не понимая или недооценивая ее миссию в жизни так, как я понимаю сейчас. Я постоянно испытываю сожаление, что потеряла так много драгоценного времени, не понимая ни ее положения, ни своего. Но когда я впервые пришла к ней, я была земной женщиной, баловнем судьбы. Благодаря политическому статусу мужа я занимала известное положение в обществе; поэтому прошло много времени, пока я осознала пустоту того, что я до тех пор считала самым желанным в жизни, и потребовалось долгое обучение и много напряженных битв с самой собою прежде, чем я преодолела в себе удовлетворенность, порожденную, без сомнения, праздной жизнью, удобством и высоким положением. Так много должно было быть «выколочено» из меня, если говорить словами самой Е. П. Б., и я смотрю с чувством глубокой благодарности в прошлое и думаю обо всем том, что она сделала для меня, и как она превратила меня в более совершенный инструмент для работы в Теософском Обществе, той работы, которую я выполняю с чувством долга и с радостью.
Все, кто знал и любил Е. П. Б., чувствовали, как она располагала к себе, как она была искренне добра и приятна; временами такое веселое ребячество сквозило в ней, и облик ее искрился духом радостного веселья, проявляя такое обаяние, какого я не видела ни в одном человеке. Одной из удивительных черт ее характера было то, что она была для всех разной. Я никогда не видела, чтобы она обходилась одинаково с двумя людьми. Слабые стороны характера каждого были понятны ей сразу же, и было любопытно видеть, какими необычными способами она испытывала людей. Те, кто находился в ежедневном общении с ней, постепенно овладевали знанием своего «Я», и те, кто воспринимал практическую сторону ее обучения, делали успехи. Но для многих ее учеников сам процесс оказался малоприятным, так как никому не доставляет удовольствия столкнуться лицом к лицу со своими слабостями. Поэтому многие отвернулись от нее, но те, кто смогли выдержать испытание и остались верны ей, смогли увидеть в себе то внутреннее развитие, которое только и ведет к Оккультизму. Никто не мог бы иметь более преданного и верного друга, и думаю, что это было величайшим даром моей жизни, иметь с ней такое близкое знакомство, и до конца моих дней я буду стараться содействовать тому благородному делу, ради которого она работала до изнеможения и из-за которого она так много претерпела.
Я останавливаюсь на многих моментах, которые не имеют прямого отношения к «Тайной Доктрине», но мне кажется, что если я покажу фрагменты жизни Е. П. Б. того времени, многие смогут лучше понять женщину, которая написала такой колоссальный труд. День за днем она сидела и писала в течение многих часов, и со стороны нельзя себе представить жизнь более монотонную и утомительную, чем та, которую вела она. Но полагаю, в то время она жила более во внутреннем мире и там видела образы и видения, которые компенсировали мрачность повседневной жизни.
«Мои бедные ноги расстаются с моим телом»
Путешествия для Е. П. Б. были всегда очень трудны, и я в тревоге смотрела на девять коробок, которые нужно было поместить в ее железнодорожный вагон. Мы очень рано выехали на станцию, и там мы усадили Е. П. Б., окруженную ее многочисленными вещами, а сами попытались договориться с кондуктором, чтобы отдельное купе было предоставлено ей, ее служанке Луизе и мисс Кислингбери. После долгих споров и протестов, он открыл дверь купе для нас, и тут началась серьезная задача размещения груды багажа, состоящего из подушек, одеял, саквояжей и драгоценной коробки с «Тайной Доктриной»: книга ни на секунду не могла быть оставлена без ее присмотра. Бедная Е. П. Б., которая не выходила из своей комнаты неделями, вынуждена была пройти вдоль всей платформы, и это далось ей с трудом. Мы усадили ее с удобствами и только начали думать с радостью, что тягостная задача была успешно завершена, как один из чиновников появился у двери и стал категорически возражать против того, что купе битком набито багажом. Он говорил на немецком языке, Е. П. Б. отвечала на французском, и я уже начала спрашивать себя, как это все закончится, когда, к счастью, прозвучал свисток и поезд начал отъезжать от станции. Меня охватило чувство жалости к мисс Кислингбери, когда я представила себе, как все эти пакеты должны быть выгружены в Кельне, и я почувствовала, что все это нужно будет делать ей.
В течение летних месяцев я часто получала письма от Е. П. Б., и первая новость была печальной по сути. Она упала на
скользком паркете в доме Гебхардов в Эльберфельде и, к несчастью, растянула связки и ушибла ногу. Это, естественно, нарушило ее планы продолжить путешествие в Остенде; поэтому она осталась со своими друзьями, доброта которых не знала границ. Они не упускали ни малейшей возможности, чтобы облегчить ее страдания и сделать ее жизнь приятной. В довершение всего они пригласили мадам Желиховскую с дочерью погостить у них, и Е. П. Б. была рада снова видеть родственников рядом. В одном из писем она писала: «Моя старая нога понемногу идет на поправку, боль ушла, но она совершенно беспомощна, и одним небесам известно, когда я смогу ходить хотя бы так немного, как ранее. Милая, добрая г-жа Гебхард! Она действительно нянчится со мной, к тому же она достаточно добра, чтобы считать меня более уравновешенной, чем в былые времена!! Et pour cause [4]. На поле сражения нет предателей, какие были там тогда... Рукопись “Тайной Доктрины” вернулась от нашего достопочтенного друга; он считает, что книга более чем превосходна для первоначального варианта — даже полдюжины слов не было исправлено. Он говорит, что она безупречна».
По приезде в Остенде со своей сестрой и племянницей она писала: «Вот и я — жалкое разочарование во всем. Если бы я раньше знала то, что знаю теперь, я бы тихонько осталась в Вюрцбурге, поехала бы в Киссинген и уехала бы из последнего только в сентябре, но такова была и есть моя судьба, и ее велением было то, что я должна потратить все свои несчастные сбережения и провести зиму в Остенде. Теперь все уже произошло, и изменить ничего нельзя. Эти отели (о, боги Авичи!). За одну ночь в “Континентале” я заплатила за наши номера 117 франков. И тогда моя сестра встала утром в отчаянии и почувствовала, что одно место на прибрежном бульваре привлекло ее, там в переулке она обнаружила апартаменты, в которых сдавался в аренду целый rez de chaussue [5] — три прекрасные комнаты по коридору слева, две справа, иными словами, пять комнат и кухня внизу, все за 1000 франков за весь сезон и 100 франков за каждый последующий месяц, и что мне было делать? В результате Ваша безногая подруга устроилась в апартаментах слева, а моя сестра получила две комнаты — спальню, очень элегантную, и маленькую гостиную или столовую справа по коридору.
Да, я постараюсь вновь втянуться в работу над “Тайной Доктриной”. Но это тяжело. Я очень слаба, дорогая, и чувствую себя такой нездоровой и безногой, чего со мной никогда не было, когда Вы были со мной, чтобы заботиться обо мне... Я нервна, как кошка, и чувствую себя неблагодарной. Но ведь это потому, что благодарность, в соответствии с древним символизмом, располагается в пятках человека, и как можно ожидать ее от меня, которая свои ноги потеряла?
Позже: «Я стараюсь писать “Тайную Доктрину”. Но Синнетт, который здесь уже несколько дней, хочет, чтобы все мое внимание было направлено на благословенные “Мемуары”. Миссис Синнетт не смогла приехать, и он скоро уедет, и таким образом я буду оставлена без ног, без друзей и наедине с моей кармой. Изрядно tete-a-tete![6]» Из другого письма: «Мои бедные ноги расстаются с моим телом. Это безграничный, если не вечный, фарлонг [7], как говорят в Индии. Какова бы ни была причина, я теперь такая же безногая, каким может быть любой элементал. Нет, я не знаю ни души в Остенде, за исключением Луизы и домовладелицы с ее котом и дроздом. Здесь нет ни единого русского в этом сезоне, кроме меня, которая предпочла бы стать мусульманкой и вернуться в Индию. Но я не могу, так как у меня нет ни ног, ни репутации согласно бесславным обвинениям О.П.И. … Думаю, что подагра и ревматизм скоро доберутся до моего сердца, оно очень болит».
Вскоре мы восстановили наш прежний распорядок жизни, и я была рада видеть, что с каждым днем Е. П. Б. могла все больше работать и снова все чаще пребывала в том, что она сама называла «потоками». Сообщения от Учителя и от других чела были частыми, и мы жили всецело в своем мире. Но в Остенде можно было добраться легче, чем в Вюрцбург, и посетители стали нарушать монотонность нашего существования. Двое из наших членов приехали из Парижа и остановились у нас ночевать. Это были госпожи Габориау и Куломб, и вечера проходили в беседах, когда Е. П. Б. задавали вопросы и она с готовностью на них отвечала, читая им иногда отрывки из «Тайной Доктрины», написанные ею днем.
Однажды Е. П. Б. позвала меня и спросила, не могу ли я поехать в Лондон по одному частному делу. Я сказала ей, что с готовностью бы сделала это, хотя и беспокоюсь о том, как оставить ее одну. Так, я поехала в Лондон с тяжелым сердцем, потому что думала об одиночестве старой леди и о том, с какой острой тоской она посмотрела на меня, когда мы целовались перед отъездом. В Лондоне я часто получала письма от Е. П. Б., вот некоторые отрывки из них: «Я несчастна, потому что с каждым днем во мне растет уверенность, что на этой земле нет такого уголка, где меня оставили бы спокойно жить и умереть. Потому что у меня нет дома, я ни на кого не могу полностью положиться и потому что нет никого, кто способен до конца понять меня и то положение, в котором я нахожусь. Потому что с того дня, как Вы уехали, меня замучила полиция — осторожно, правда, и пока осмотрительно, но вполне ясно, чтобы понять, что меня рассматривают в качестве подозреваемой даже в том деле о краже миллиона на железной дороге между Остенде и Брюсселем!!!
Они уже три раза просили дать информацию о Вас, и уже дважды ко мне приходил мужчина из полиции, спрашивая о моей фамилии до и после замужества, моем возрасте, откуда я приехала, где я прежде проживала, когда я приехала в Вюрцбург, в Эльберфельд и т. д. В конечном счете, что бы я ни делала, все оборачивается несчастьем для меня, и все неправильно понимается и истолковывается моими лучшими друзьями. Я оклеветана, опорочена не чужими людьми, но теми, кто были или казались наиболее привязанными ко мне и кого я действительно любила... Потому что ложь, лицемерие и иезуитство безраздельно властвуют в этом мире, а я не служу и не могу служить ни одному из них, и поэтому, очевидно, я обречена. Потому что я устала от жизни и мучений, этого сизифова камня и вечного труда данаид, и потому что мне не позволено избавиться от этих мучений и уйти на покой. Потому что права ли я или нет, меня сделают неправой. Потому что я лишняя на этой земле, вот и все».
И снова: «Я знаю от Учителя, что Вы превосходно выполняете работу в Лондоне. Помня хорошо, как Вы нужны мне (а я крайне нуждаюсь в Вас), пожалуйста, оставайтесь там еще неделю или даже дольше, если Вы находите это нужным. Я чувствую себя очень несчастной, но не обращайте внимания, я переживу это. Ζ. очень молод и никогда не встает ранее 12 и 13 часов пополудни, но он хорошо трудится, отыскивая цитаты и корректируя английский язык в приложениях». Незадолго перед отъездом из Вюрцбурга Е. П. Б. послала свой манускрипт «Тайной Доктрины» в Адьяр полковнику Г. С. Олькотту, президенту Общества. Ей очень хотелось узнать его мнение, так как он много помогал ей с «Изидой». Она также хотела, чтобы манускрипт был отослан м-ру Субба Роу, так как он ранее прочитал несколько страниц и страстно хотел узнать больше.
«Эти проклятые феномены разрушили мою репутацию»
Е. П. Б. писала мне по этому поводу: «Я послала вчера телеграмму, в которой спрашивала, могу ли я отослать Вам в Лондон мою рукопись, так как мне надо незамедлительно переправить ее в Мадрас. Она вся прекрасно упакована мужем Луизы, связана и зашита в промасленную ткань — готова к отправке, поэтому у Вас с ней не будет никаких хлопот, нужно будет только ее застраховать. Пожалуйста, сделайте это сами. Вы — единственная, кому я вполне доверяю. Олькотт написал, что Субба Роу так жаждет увидеть рукопись, что ежедневно интересуется, когда же она будет получена и т. д., видимо, Учитель приказал ему просмотреть ее. Пожалуйста, отошлите ее по почте и застрахуйте не менее чем на 150 или 200 фунтов, на случай утери, если она потеряется — что ж, прощай! Так что я пошлю Вам ее сегодня на Ваш адрес, и ответьте незамедлительно, когда получите ее».
Вот отрывок из другого письма: «После длинного разговора с Учителем — первого за долгое-долгое время — я убедилась в двух вещах. Во-первых, Т.О. было погублено, будучи пересаженным на европейскую почву. Если бы была дана только философия Учителя, а феномены оставались на заднем плане, успех был бы обеспечен. Эти проклятые феномены разрушили мою репутацию — это мелочь, которую можно только приветствовать — но они также разрушили Теософию в Европе. В Индии она будет жить и процветать. А во-вторых (!), все Общество (в Европе и в Америке) проходит чрезвычайное испытание. Те, кто выйдут из него невредимыми, получат свою награду. Те, кто останутся инертными и пассивными, так же как и те, кто повернут назад, также получат свое. Это последнее и величайшее испытание.
Но есть и новости. Я должна буду или вернуться в Индию, чтобы этой осенью там умереть, или я должна сформировать до ноября ядро истинных теософов, свою собственную школу, без никаких секретарей, только я одна, с таким количеством мистиков, какое я смогу собрать для обучения. Я могу оставаться здесь, или поехать в Англию, или поступать, как считаю нужным... Вы говорите, что литература — это единственное спасение. Что ж, посмотрите, какой замечательный эффект произвели “Мемуары мадам Блаватской”. Семь или восемь французских газет набросились на Синнетта, меня, Κ.X. и др. по поводу этих воспоминаний. Произошло подлинное возрождение скандалов Теософского Общества и только благодаря этой литературе. Если бы мы смогли избавиться от феноменов и придерживались только философской системы, тогда, по словам Учителя, Т. О. в Европе могло бы быть спасено. Но феномены — это проклятие и гибель Общества. Из-за того, что я дважды или трижды писала Ζ. о том, что он делал, о чем думал и что читал в такой-то и такой-то день, он стал увлеченным и развитым мистиком. Что ж, пусть Учитель вдохновит и благословит Вас, так как Вы должны сыграть свою роль в предстоящей борьбе.
Я узнала, что те, кто подписался на “Тайную Доктрину", становятся нетерпеливыми — ничем не могу им помочь. Я, как Вы знаете, работаю по четырнадцать часов в день. Последний манускрипт, отосланный в Адьяр, вернется не ранее чем через три месяца, только после этого мы можем начать публикацию. Субба Роу пишет ценные примечания, так говорит мне Олькотт. Я не собираюсь уезжать из Англии или ее окрестностей. Здесь мое место в Европе, и это решено. Программа дана неподалеку от Лондона, и я буду придерживаться этого. Как бы мне хотелось, чтобы Вы поскорей вернулись. Ваша комната с печью наверху готова, так что Вам будет более комфортно. Но Вы делаете полезную работу в Лондоне. Я чувствую себя настолько одинокой, насколько это вообще возможно...»
И еще: «С тех пор, как Вы уехали, я чувствовала, что со мной случится или паралич, или разрыв сердца. Я холодна, как лед, и даже четыре дозы дигиталиса не могли успокоить мое сердце. Что ж, дайте мне только закончить “Тайную Доктрину”. Прошлой ночью вместо сна меня заставили писать до часу ночи. Тройная Мистерия обнародована — та, которая, как я полагала, никогда не может быть предана огласке — речь идет об…»
Я была очень встревожена, получив это письмо. Я принялась спешно заканчивать оставшуюся работу и очень расстроилась, когда по приезде в Остенде нашла Е. П. Б. измотанной и больной. М-р Ζ. вскоре уехал, прежняя жизнь возобновилась, и усердная работа над «Тайной Доктриной» была продолжена. Редко мне удавалось уговорить Е. П. Б. выехать в кресле-каталке на прогулку. Я полагала, что солнечное тепло и морской воздух благотворно повлияют на нее, но когда она возвращалась, она всегда казалась неудовлетворенной, словно чувствовала, что плохо поступила, потеряв так много драгоценного времени. Она часто говорила: «Вскоре мы не будем одни, и тогда обстоятельства изменятся, и потоки будут прерваны, и я вряд ли смогу работать так же хорошо». Так она продолжала работу за своим столом, несмотря на боли и страдания. Она просто посильней стискивала зубы и мужественно продолжала свою борьбу.
Письма из Лондона теперь приходили чаще, и мы с радостью узнали, что там появились некоторые проблески деятельности. Была сформирована лондонская группа обучения, и большинство ее участников, казалось, были серьезно настроены и просили в письмах дополнительной информации и руководства. И действительно, у них все продвигалось довольно благополучно, и Е.П.Б. радостно думала о новой деятельности в тех краях. К моему огромному огорчению, я стала замечать, что к середине дня Е. П. Б. становилась сонной и утомленной, и часто едва могла работать час подряд. Ее состояние ухудшалось стремительно, и после того, как посещавший ее доктор сказал, что причиной тому является заболевание почек, я встревожилась и дала телеграмму мадам Гебхард, рассказав о своих опасения и умоляя ее приехать и помочь мне. Я чувствовала, что ответственность была слишком велика, чтобы я могла справиться с ней в одиночку. Я попробовала нанять сиделку, чтобы она помогла мне справляться с работой по ночам, но было возможно найти только Sour de charitu [8], и вскоре я обнаружила, что она приносила не пользу, а вред, потому что, как только я отворачивалась, она уже держала перед Е. П. Б. свое распятие и умоляла ее только об одном — вступить в лоно церкви, пока еще не поздно. Это чуть не свело Е. П. Б. с ума. Поэтому я уволила эту сиделку, и, поскольку другой найти не удалось, я наняла повара, и, таким образом, Луиза могла уделять больше внимания Е. П. Б. Но так как ей только несколько недель назад привезли из Швейцарии ее маленькую дочь, я увидела, что даже ее помощь была не особенно полезной, потому что все ее помыслы были о ребенке. Поэтому я была несказанно благодарна, когда получила сердечный ответ на мою телеграмму и узнала, что через несколько часов я увижу госпожу Гебхард.
Состояние Блаватской критическое
Когда она приехала, я почувствовала, что огромная ноша упала с моих плеч. В то же время состояние Е. П. Б. ухудшалось, и бельгийский врач, который был само воплощение доброты, безрезультатно пробовал одно лекарство за другим. Я стала серьезно волноваться, в тревоге решая, что же предпринять дальше. Е. П. Б. была в тяжелом летаргическом состоянии, казалось, что она часами была без сознания и ничто не могло ни пробудить, ни заинтересовать ее. Наконец, ко мне пришла светлая мысль. Я знала, что в лондонской группе был врач Эштон Эллис, и я телеграфировала ему, описав состояние Е. П. Б., и умоляла приехать незамедлительно. Той ночью я сидела у постели Е. П. Б., прислушиваясь к каждому звуку и посматривая с волнением на часы, пока, наконец, в 3 часа ночи я не услышала, как весело зазвонил дверной звонок. Я помчалась к двери, открыла ее, и доктор вошел. Я торопливо рассказала ему обо всех симптомах, перечислила лечебные средства, которые применяли при ее лечении, после чего он прошел к Е. П. Б. и заставил ее выпить лекарство, которое привез с собой. Затем, дав мне некоторые инструкции, он направился в свою комнату, чтобы пару часов отдохнуть. Я рассказала мадам Гебхард о приезде врача и, наконец, вернулась на свой пост.
На следующий день состоялась консультация между двумя докторами. Бельгийский врач сказал, что он еще не знал случая, чтобы человек с таким приступом болезни почек, какой был у Е. П. Б., жил так долго, как она, и что он убежден, что ее уже ничего не может спасти. То есть он не видел никакой возможности ее выздоровления. Мистер Эллис ответил, что это крайне редкий случай, чтобы кто-нибудь оставался в живых в таком состоянии так долго. Далее он рассказал нам, что перед приездом в Остенде он проконсультировался со специалистом, который высказал такое же мнение, но посоветовал вдобавок к выписанному лекарству попробовать массаж, чтобы стимулировать парализованные органы. Мадам Гебхард предложила, что, так как Е. П. Б. была при смерти, она должна составить завещание, потому что если она умрет в чужой стране, не сделав этого, то не будет конца неразберихе и неприятностям, связанным с ее наследством, ведь рядом с ней нет ни одного родственника. Она добавила, что уже говорила об этом с Е. П. Б., и та сказала, что согласна подписать завещание и что она хотела бы, чтобы все ее имущество осталось мне, а она даст мне личные указания, как я должна буду им распорядиться. Позже Е. П. Б. точно указала, как я должна поступить с ее имуществом, которое, однако, состояло всего-то из ее одежды, нескольких книг, кое-каких драгоценностей и пары фунтов наличными; тем не менее, посчитали целесообразным составить завещание, и нотариус, два врача и американский консул должны были при этом присутствовать.
Ночь прошла спокойно, и на следующий день мистер Эллис массажировал ее несколько раз, пока совсем не выдохся. Но ей не стало лучше, и к своему ужасу я стала улавливать едва заметный специфический запах смерти, который иногда предшествует разложению. Я едва отваживалась надеяться, что она доживет до утра, и когда я сидела рядом с ней, она открыла глаза и сказала, как рада умереть, и что она думала, что Учитель позволит ей наконец обрести свободу. Все же она беспокоилась по поводу «Тайной Доктрины». Я должна быть очень осторожна с рукописью и передать ее полковнику Олькотту с указанием напечатать ее. Она надеялась, что смогла бы дать миру больше, но Учитель знает, как лучше. И так, говоря с перерывами, она сказала мне многое. Наконец, она впала в бессознательное состояние, и я спрашивала себя, чем же это все закончится.
Мне казалось невозможным, что она должна умереть и оставить свой труд неоконченным; также и Теософское Общество... что станет с ним? Как могло так случиться, что Учитель, стоящий во главе Общества, позволит ему погибнуть. Правда, это может быть последствием Кармы его членов, которые из-за предательства и малодушия привели Теософское Общество в такое состояние, в котором больше не было жизнеспособности, поэтому оно должно было замереть, чтобы возродиться только в следующем веке. Однако мне пришла в голову мысль, что Учитель сказал Е. П. Б., что она должна сформировать вокруг себя круг учеников и что она должна обучать их. Как же она может сделать это, если она должна умереть? И затем я открыла глаза, посмотрела на нее и подумала, возможно ли, чтобы ей, которая работала до изнеможения, так тяжело страдала и боролась, позволили умереть, не окончив работы? Какая была бы польза от всего ее самопожертвования и агонии, через которую она прошла, если труд всей ее жизни не будет окончен?
День за днем ее тело и ум испытывали мучения: ум — от вероломства и предательства тех, кто называл себя друзьями, а потом клеветал за ее спиной, бросая в нее камнями и думая в своем невежестве, что она никогда не узнает руку, бросившую их; и тело — потому что она вынуждена была пребывать в форме, которая должна была быть разрушена два года назад в Адьяре, если бы ее не сохранили при помощи оккультных средств, когда она решила жить и работать для тех, кто все еще придет в Теософское Общество. Ни один из тех, кто знал ее, не понимал ее по-настоящему. Даже для меня, которая была наедине с ней долгие месяцы, она была загадкой, с ее необычными силами, удивительными познаниями, исключительной способностью проникать в человеческую природу; и ее загадочная жизнь, проведенная в местах, неизвестных простым смертным, так что ее тело могло находиться рядом, а душа была часто далеко, общаясь с другими. Много раз я наблюдала ее такой и знала, что только ее оболочка присутствовала здесь. Таковы были мысли, приходившие мне на ум, когда час за часом я сидела той тревожной ночью, наблюдая, как она становилась, казалось, слабее и слабее.
На меня накатила волна невыразимого отчаяния, когда я почувствовала, как я истинно люблю эту великодушную женщину, и поняла, какой пустой будет моя жизнь без нее. Самым суровым испытанием было бы лишиться ее .jpg "Е. П. Блаватская утром за своим столом, пишет Тайную Доктрину. Конец 1887, Лансдаун Роад, 17, Лондон. Оригинальная публикация в журнале")
привязанности и доверия. Вся моя душа взбунтовалась при мысли, что я могу потерять ее. Я горько заплакала; не помню, что было дальше. Когда я открыла глаза, ранний утренний свет уже прокрадывался в комнату, и меня посетило зловещее предчувствие, что я спала и что, вероятно, Е. П. Б. в это время умерла — умерла, пока я проспала свое дежурство. В ужасе я повернулась к ее постели и увидела Е. П. Б., которая спокойно смотрела на меня своими ясными серыми глазами и затем сказала: «Графиня, подойдите ко мне». Я бросилась к ней. «Е. П. Б., что произошло — вы выглядите совсем иначе, чем прошлой ночью». Она ответила: «Да, Учитель был здесь; Он предоставил мне выбор: или умереть и быть свободной, если я пожелаю, или продолжить жить и закончить “Тайную Доктрину”. Он рассказал мне, как велики будут мои страдания и какая ужасная жизнь предстоит мне в Англии (так как я должна поехать туда); но когда я подумала о тех учениках, которых мне разрешено будет обучить некоторым вещам, и в целом о Теософском Обществе, которому я уже отдала все самое дорогое, я приняла жертву, и теперь, чтобы довершить ее, принесите мне кофе и что-нибудь поесть и дайте мне мою табакерку».
Елена Петровна пишет Завещание
Через какое-то время нотариус призвал нас всех к порядку и начался серьезный разговор по поводу завещания. Е. П. Б. попросили дать сведения о ее муже, но она воскликнула, что ничего не знает о старом Блаватском, который, вероятно, давно уже умер, и что если они хотят узнать что-либо о нем, им лучше поехать в Россию; она просила их только прийти и составить завещание. Предполагалось, что она умирает, но теперь она этого делать не собиралась, но так как они уже все присутствовали, было бы досадно, если бы они напрасно приходили, поэтому хорошо бы им сделать завещание таким, как оно и планировалось, и она оставит все мне. Нотариус протестовал.
Неужели у нее нет родственников; не было бы правильней завещать ее собственность им? И затем он посмотрел с подозрением на меня, как будто подумал, что я могла излишне влиять на Е. П. Б. с тем, чтобы она завещала свои деньги мне в ущерб родственникам. Е. П. Б. набросилась на него с вопросом, какое ему до этого дело; она заявила, что оставит свои деньги тому, кому сочтет нужным. Мадам Гебхард, опасаясь скандала, мягко сказала нотариусу: «Возможно, когда вы узнаете сумму, которую госпожа Блаватская собирается завещать, у вас больше не будет возражений составить завещание так, как она того желает; ведь если бы госпожа Блаватская умерла, то ее средств не хватило бы даже на организацию похорон».
Нотариус не сдержал удивления, однако принялся за работу без дальнейших комментариев. Через несколько минут завещание было составлено и подписано присутствующими, затем подали кофе, и за ним последовал разговор на общие темы. По прошествии трех часов американский консул поднялся и сказал: «Ну что ж, полагаю, умирающая дама утомлена теперь достаточно», — и с восторженными комплиментами гости покинули комнату, а оставшиеся смеялись от души над самой необыкновенной и забавной из когда-либо виданных сцен. Затем мы подумали, что Е. П. Б. пора в постель, но она решительно запротестовала и осталась допоздна раскладывать пасьянсы. Хотела бы здесь добавить, что больше я никогда не видела этого завещания.
После смерти Е. П. Б. на Авеню Роуд в Лондоне восьмого мая 1891 года я поехала в Остенде, чтобы встретиться с нотариусом и узнать о судьбе завещания. Он сказал мне, что после моего отъезда он отдал его Е. П. Б., и я полагаю, что она, должно быть, уничтожила его, потому что обнаружить это завещание среди ее бумаг так и не удалось. Волнения, сопутствующие выздоровлению Е. П. Б., постепенно утихли. Мистер Эллис вернулся в Лондон, увозя с собой самую искреннюю благодарность за свою доброту и готовность, с которой он отозвался на мою телеграмму, а также за свою заботу и преданность Е. П. Б., проявленные им во время пребывания у нас. Нашими следующими гостями стали д-р Кейтли и м-р Бертрам Кейтли. Они привезли с собой сердечные и настойчивые приглашения для Е. П. Б. от лондонской группы приехать и пожить в Англии, что, в конце концов, она согласилась сделать, а также было одобрено, что она проведет лето с семейством Кейтли в Норвуде в небольшом доме под названием Мэйкот.
Победа достигнута: болезнь отступила. «Тайная Доктрина» увидела свет
Они вернулись в Лондон, чтобы начать приготовления к ее приезду, а я стала задумываться о том, чтобы вернуться домой в Швецию. Я чувствовала себя бесконечно уставшей от всех тревог и волнений, которые мне пришлось пережить за последнее время, и больше всего мне хотелось полного отдыха, и физически, и морально. Видя мою усталость, мадам Гебхард настояла, чтобы я уехала немедленно, а она сама останется с Е. П. Б. пока оба Кейтли не приедут за ней. В течение лета я получила несколько писем от Е. П. Б., выдержки из двух из них я хотела здесь привести: «Я могу только сказать, что я не чувствую себя счастливой или даже какою я была в Остенде. Я в лагере врагов, и этим все сказано... Этот дом — настоящая дыра, где мы все как селедки в бочке — такой он маленький, такой неудобный, и когда в моих двух комнатах (в половину размера моей спальни в Остенде) находятся три человека, мы наступаем друг другу на мозоли; когда же там четверо, мы сидим друг у друга на головах.
Потом здесь совершенно нет тишины, так как малейший шум слышен по всему дому. Это все личные неудобства, однако есть нечто гораздо более важное — огромное количество дел (теософских), так что я должна либо отказаться от работы над “Тайной Доктриной”, либо оставить теософскую работу. Именно поэтому Ваше присутствие здесь необходимо более чем что-либо другое. Если мы упустим благоприятные возможности, то лучшие к нам никогда не придут. Вы знаете, я полагаю, что Синнеттом и остальными была организована и оформлена Ложа Блаватской. Она пока состоит из четырнадцати человек. Вы также знаете, что те же люди создали Теософское издательство, и мы не только начали выпускать теософский журнал, но они также настаивают, что сами будут публиковать “Тайную Доктрину”. 200 фунтов уже было получено по подписке на “Люцифер”, наш новый журнал, и 500 фунтов — на “Тайную Доктрину”. Это издательство представляет собой общество с ограниченной ответственностью, для которого все бумаги уже подписаны и юридически зарегистрированы. Вот так много уже сделано. У меня проходят регулярные встречи по четвергам, когда десять или одиннадцать человек набиваются в мои две комнаты и сидят на моем письменном столе и софе, на которой я сплю. Я сплю на моей вюрцбургской софе, так как здесь нет места для кровати. У Вас, если Вы приедете, будет комната наверху».
Далее она писала мне, что в их последние планы входило найти дом в Лондоне, расходы на который разделят оба Кейтли, и она надеялась, что я соглашусь с этим планом, так как считала, что иметь теософскую штаб-квартиру в Лондоне было бы большим преимуществом. Это бы значительно облегчило нашу работу и побудило других приезжать к нам более охотно. Написав ей о своей готовности следовать предложенной схеме и сказав, что мы увидимся в Лондоне, я получила следующие строки, написанные ею из Мэйкота: «Бесполезно и говорить, как я рада и какое облегчение я чувствую в связи с Вашим приездом. Конечно приезжайте, и сразу сюда хоть на несколько часов, если Вы не хотите ночевать здесь. Дом на Лэнсдаун Роуд обставляют мебелью. Я переезжаю с книгами и всем остальным. Я выбрала для Вас две комнаты, которые, думаю, Вам понравятся, но только приезжайте и не откладывайте, ради всего святого. Ваша навеки, Е. П. Б.»
Это последнее письмо, из которого я цитирую, и это почти конец моей истории, так как в Лондоне были оба Кейтли, которые работали над «Тайной Доктриной» с Е. П. Б. С усердием, достойным похвалы, они переписали всю рукопись «Тайной Доктрины» на печатной машинке, и далее я предоставляю им возможность рассказать, как Е. П. Б. писала «Тайную Доктрину». Только добавлю еще несколько строк. Я прибыла в Лондон в сентябре 1887 года и направилась сразу в Норвуд; там я нашла Е.П Б. в крошечном коттедже с двумя Кейтли, и после теплой встречи она с нетерпением рассказала мне, как мы начнем работу в Теософском Обществе в более практичном, чем до сих пор, русле. Мы много и подолгу обсуждали, как сделать, чтобы в Лондоне лучше узнали о Теософии, а также строили различные планы.
Однажды утром, через три дня, проведенных в планировании, организации и упаковке вещей, мы сели в экипаж и отправились в Лондон, на Лэнсдаун Роуд, 17. Там оба Кейтли были поглощены работой, чтобы сделать дом комфортабельным для Е. П. Б. Я могу лишь восхищаться, что я с тех пор и делаю, той чуткой преданностью и постоянной заботой о ее комфорте, даже в мелких деталях, которые демонстрировали эти два молодых человека. Они во всех отношениях содействовали ее благополучию, пытаясь всеми возможными способами облегчить условия ее труда по написанию «Тайной Доктрины». Комнаты Е. П. Б. были на первом этаже — маленькая спальня, которая вела в большой кабинет, где мебель была расставлена так, чтобы она могла без труда достать книги и бумаги; и эта же комната вела в столовую, так что у нее было достаточно места, если бы она захотела немного пройтись.
Мы едва успели вселиться в дом, как люди стали приходить к Е. П. Б. Число посетителей росло очень быстро, и они ее постоянно отрывали ее от работы, так что было предложено сделать для нее приемный день. Выбрали субботу, и с 2 часов дня до 11 или 12 часов ночи шла череда посетителей, и вокруг Е. П. Б. часто собиралась группа людей с вопросами, на которые она отвечала с неизменным терпением. В течение всего этого времени продолжалась работа над «Тайной Доктриной», пока, наконец, ее не передали в руки издателей. Потом началась работа по корректированию, изменению, исправлению, оказавшаяся на деле очень тяжким трудом. Я с радостью в сердце наблюдала за всем этим, и когда напечатанный экземпляр попал в мои руки, я была рада ощутить, что все эти часы боли, напряженного труда и страдания не прошли даром, и что Е. П. Б. смогла завершить свой труд и принести миру эту грандиозную книгу, которая, как она сказала мне, должна будет подождать следующего столетия, чтобы ее оценили по достоинству, и которую теперь будут изучать совсем немногие.
В тот день Е. П. Б. была счастлива. Это был единственный проблеск солнца среди невежества и мрака ее жизни, так как тучи уже собирались вокруг, и вскоре ей предстояло пройти через одно из самых ужасных испытаний ее жизни. Но «Тайная Доктрина» завершена, и моя работа закончена. Позвольте мне только выразить дань благодарности и любви другу и учителю, кто сделал для меня больше, чем кто-либо другой в этом мире, который показал мне истину, и который указал мне способ испытать и победить самого себя, со всеми своими мелкими слабостями, и жить более возвышенно для добра и пользы другим. «Душа твоя должна стать спелому плоду манго подобна: к чужим страданиям быть сладостной и нежною, как мякоть светлая и золотистая его; но твердой, как его зерно, она должна быть к собственным печалям и скорбям...» «Сострадание речет: “Возможно ли блаженство для тебя, когда все, что живет, обречено страданью? Согласен ты спасенным быть и слышать мира стон?”». Эти наставления были даны Е. П. Б. своим ученикам для усвоения и следования им, это — этические нормы, которые ее жизнь в постоянном самоотвержении ради блага других, зажгла горящим огнем в сердцах тех, кто верил в нее. [9]
Благородная книга о Блаватскойт
Книга графини Вахтмейстер проливает свет на многие стороны жизни и деятельности великого теософа, писателя, общественного деятеля, основателя Мирового Теософского Общества — Елену Петровну Блаватскую. Мы видим ее такой, какая она была в жизни: замечательной женщиной, труженицей, наделенной большим умом и обширными знаниями, а еще неутомимой путешественницей. Ее поспешные заявления родным и близким, что она — темный человек в науке и в ней ничего не смыслит, не соответствуют действительности.
Поэтому, нам больно читать ее письмо к своей сестре Вере Желиховской, в котором есть такие горькие строки: «Скажи мне, милый человек, — писала она своей cсестре, — интересуешься ли ты физиолого-психологическими тайнами? А ведь все это для любого физиолога удивительная задача. У нас в обществе есть очень ученые члены (например, профессор Уайльдер (археолог-ориенталист) и все они являются ко мне с вопросами и уверяют, что я лучше их знаю и восточные языки, и науки, положительные и отвлеченные. Ведь это факт, а против факта не пойдешь, как против рожна!.. Так вот, скажи ты мне, как могло случиться, что я до зрелых лет, как тебе известно, круглый неуч, вдруг стала феноменом учености в глазах людей действительно ученых?.. Ведь это непроницаемая мистерия!.. Я — психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений, сфинкс... Подумай только, что я, которая ровно ничего не изучала в жизни, я, которая ни о химии, ни о физике, ни о зоологии, — как есть понятия не имела, — теперь пишу обо всем этом диссертации. Вхожу с учеными в диспуты и выхожу победительницей... Я не шучу, — а говорю серьезно: мне страшно, потому что я не понимаю, как это делается!.. Все, что я ни читаю, мне кажется теперь знакомым. Я нахожу ошибки в статьях ученых, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Хаксли и других... У меня толкутся, с утра до вечера профессора, доктора наук, теологи. Входят в споры — и я оказываюсь права... Откуда же все это? Подменили меня, что ли?»
Мы понимаем, что за этой откровенностью, простотой и непониманием пряталось иное лицо человека, которого долго не мог разгадать мир. Свое двойное «Я», или иначе — двойное лицо, Елена Блаватская раскрыла в своих письмах к разным лицам, включая сюда друзей, сотрудников и генералов. Только родных, близких людей она намеренно вводила в заблуждение. Сотрудники, теософы, члены Эзотерической Секции, ученики Внутренней группы этой Секции, твердо знали, что их Учитель, Елена Петровна Блаватская, – гениальный человек. Так просто изъяснять глубокие восточные истины, о которых большинство ученых мира имело смутное представление, могла только выдающаяся женщина. И это было правдой. Действительно, в 40 лет у Е. П. Б. открылось «второе дыхание» в освоении ею накоплений ментального плана.
Ведь не случайно она присылала родным вырезки из разных газет, которые подтверждали ее дискуссионные победы над различными учеными авторитетами. Кроме того, они свидетельствовали о таких невероятных фактах ее оккультных способностей, что здравомыслящим людям трудно было в это поверить. Но, как мы хорошо знаем, вместо славы, феномены доставляли Блаватской немало горя и обвинений — то в шпионаже, а то в шарлатанстве. Услужливые друзья на поверку оказались опаснее врагов. Мы считаем, что такое признание о себе сестре Вере, заставили Блаватскую сделать совесть, вернее совестливость, деликатность и слишком заниженная самооценка своей личности. На самом деле Е. П. Б. была гениальной личностью, причем во всех отношениях, включая в это понятие, в первую очередь, ее научные труды.
Констанс Вахтмейстер, замечательная женщина, преданная подруга, сотрудник ТО и почитательница таланта Е. П. Б. до конца выполнила свою миссию, во всем поддерживая Елену Петровну в самые трудные дни ее жизни, описав весь этот период жизни в своей книге, что делает ее правдивой и исторически ценной, наполненной аурой времени ХІХ века. В ее книге мы видим Е. П. Б. волевым, работоспособным, человеком, который добивается своей цели. А еще — одержимой при выполнении своей исторической миссии: написанию книг Теософии, созданию Теософского общества, просвещению индусов и всех людей доброй воли. Она включила в свою книгу воспоминания друзей и соратников Блаватской, каждый из которых по-своему, непринужденно, рассказывает об этой женщине , да так, что у нас захватывает дыхание. В своей книге она также разместила и выдержки из статей, очерков американских, английских газет и журналов о Елене Блаватской, что значительно расширяет горизонт наших знаний об этом гении теософской мыли и неповторимой личности.
Возможно, что во времена Констанс, книга о Блаватской не была так интересна, как в наши дни, поэтому ее редко издавали. Но большое всегда видится на расстоянии. Именно поэтому наш ХХІ век проявил такой огромный интерес к ней. Маленький ее тираж, думаем, разошелся мигом, и читатели хотели бы видеть книгу Вахтмейстер, выпущенную Московскими издательствами, такими как Сфера, Дельфис, АСТ, Эксмо-Пресс и другими, причем изданными — солидно, с фотографиями, другими архивными материалами, которые имеют историческую ценность.
Особая наша признательность Констанс за то, что она смогла написать о событиях того периода жизни Блаватской, и таким образом донести все это до будущих поколений благодарных потомков. Она рассказала нам о Елене Петровне без каких-либо прикрас не только в радости, но и в беде: больной, страждущей, в инвалидной коляске. И несмотря на все свои невзгоды, Е.П. Б. относилась к людям с невероятным терпением, заботой и состраданием. Человеком, четко осознававшим, что час ее смерти близок, и в тоже время находившим в себе силы, довести до конца свой судьбоносный труд — «Тайную Доктрину». Все это вызывает у нас бесконечное восхищение и признательность к ее высокому несломимому духу.
.png)
Примечания
1. Далее в тексте использованы цитаты из книги Констанс Вахтмейстер «Воспоминания о Е. П. Блаватской и "Тайной Доктрине"». – Издание Одесского Дома-Музея имени Н.К. Рериха. – Одесса, «Астропринт», 2011. – 148 с.
2. vade mecum (лат.) – Вадемекум, карманный справочник, путеводитель
3. Бодлианская библиотека (англ. Bodleian Library) — библиотека Оксфордского университета
4. Et pour cause (франц.) — И не зря.
5. rez de chaussue (франц.) — Первый этаж.
6. tete-a-tete (франц.) — Наедине.
7. Фарлонг — мера длины=201,17 м.
8. Sour de charitu (франц.) — Сестра милосердия.
9. Цитируется по «Свет на Пути. Голос Безмолвия». — Пер с англ. Рига: Виеда, 1991.
Литература
1. Констанс Вахтмейстер. Воспоминания о Е.П. Блаватской и «Тайной доктрине». Одесский Дом-Музей имени Е.К. Рериха. Одесса. Перевод с английского К. Гилевич, Е. Ляховой. Одесса, Астропринт, 2011.
2. Сильвия Крэнстон. Е.П. Блаватская: личность и творчество, Москва, Сфера, 2007.
Похожие статьи:
10.08.2013 14:42
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".