26 марта в 19:00 в Московском доме книги состоится презентация книги «Николай Рерих». Круглый стол «Наследие Николая Рериха – культурный мост между Россией и Индией» (Дели). Выставка Международного Центра Рерихов «Вселенная Мастера», посвященная 150-летию Н.К. Рериха, в Индии Выставка «Издания Международного Центра Рерихов» в Новосибирске. Новости буддизма в Санкт-Петербурге. Благотворительный фонд помощи бездомным животным. Сбор средств для восстановления культурной деятельности общественного Музея имени Н.К. Рериха. «Музей, который потеряла Россия». Виртуальный тур по залам Общественного музея им. Н.К. Рериха. Вся правда о Международном Центре Рерихов, его культурно-просветительской деятельности и достижениях. Фотохроника погрома общественного Музея имени Н.К. Рериха.

Начинающим Галереи Информация Авторам Контакты

Реклама



Василий Розанов – писатель и философ, разбудивший Россию. Сергей Целух


 

 

 

«Что ты все время думаешь о себе»

К Василию Васильевичу Розанову я шел долго и трудно, все откладывал, все было некогда, все ждал, когда же, наконец, встречусь с ним лицом к лицу и узнаю о нем всю правду, скажу о нем все, что думаю и даже больше. Он мучил меня, терзал мое сердце своими дивными мыслями, мудростью, печалью, безысходностью, смехом и любовью к жизни. Он не давал мне покоя и странными книгами, и творчеством, а еще больше своей судьбой, которая была труднее многих других русских гениев. И вот, наконец, мы встретились. Я приобрел несколько его книг, даже главных, таких как «Уединенное», «Опавшие листья», «Сахарна», «Около церковных стен» и несколько других, очень для меня ценных. И когда я окунулся в его внутренний мир и там заблудился – понял, что это навсегда, на всю оставшуюся жизнь, и что я от него не отстану. Что меня удивило в этом мудреце и шутнике и заставило задуматься, так это его непосредственность, чистота мыслей, их «страшная» правда и сказочность во всем, к чему бы он прикасался. Розанов слишком экзистенциональный, тонкий в чувствах, деликатный в жизни и такой, что своими мыслями захватывает душу, мучит сердце, и не отпускает до тех пор, пока мы не выслушаем его до конца. Его парадоксальные мысли, детская простота, светлый разум не дают покоя сердцу и душе, и выдают в нем глубокого мыслителя и человека – страдальца.

 

Наверное, нет такой темы, чтобы этот мудрец не откликнулся на нее, не удивил, не насмешил, не вызвал радость, восторг и понимание. До всего ему было дело, ко всему он был причастен, и всегда писал правду, ничего не скрывал, даже и такую больную: «Когда мама моя умерла, то я только-то понял, что можно закурить папироску - открыто. И, сейчас закурил. Мне было 8 лет» [1]. (Уединенное, с. 460). Или о таком: «Все больше и больше думаю о церкви. Чаще и чаще. Нужна она мне стала. Прежде любовался, восхищался, соображал. Оценивал пользу. Это совсем другое. Нужна мне – с этого начинается все. До этого, в сущности, не было ничего». (Уединенное, с. 777).

 

Или еще о важном: «Болит душа, болит душа, болит душа… И что делать с этой болью – я не знаю. Но только при боли я и согласен жить». (Уединенное, с. 459).

 

Розанов вышел из бедной многодетной семьи мелкого чиновника городка Ветлуги Костромской губернии. После рождения Василия (20.04.1856), его отец, чиновник лесного ведомства - Василий Федорович Розанов, отдал Богу душу. Мы можем лишь сочувствовать тому, как проходило его детство, как карабкался в люди, как боролся за жизнь и начинал свое творчество. Об этой его потаенной жизни, к великому счастью, есть большое количество книг и статей. Не считаем излишним напомнить, что любимым героем Василия Розанова был серенький, затурканный Акакий Акакиевич из Гоголевской «Шинели», он же стал литературным прототипом его собственной жизни.

 

В 1880 году 24 летний студент 4 курса истории и филологии женился на 41-летней А.П. Сусловой, любимой подруге Федора Достоевского. В 1886 году А. Суслова оставила Розанова, но отказалась пойти на официальный развод.

 

После окончания историко-филологического факультета Московского университета в 1882 году, молодой преподаватель истории и географии работал несколько лет в небольших городах Центральной России – Брянске, Симбирске, Ельце, Белом, Вязьме, трудился и набирался житейской мудрости: все фиксировал, запоминал, многому удивлялся. Он искал манеру своего письма, своего стиля, чтобы как можно лучше передать ту гамму чувств и впечатлений, которую переживала и пережила его неспокойная душа. И он нашел ее: состояла она из импрессионизма, правды и мудрости своего народа. Наблюдательность Розанова, его афоризмы, дневниковые записи под настроением и без него, свидетельствуют, с каким мастерством передает молодой мыслитель свою душевную радость или боль, осуждение или радость от пережитого и мастерски подмеченного. Его афоризмы на всевозможные темы, которых не объять, напоминают нам манеру письма картин французских импрессионистов - Сёра, Дега, Писсаро и других. Если смотреть на них близко, то сильного эффекта не будет, и лишь когда отойдем на расстояние, удивимся их свежести, красочности, необычности, мудрости и умению ловить неуловимое. Это другой мастер европейского афористического жанра, другой Паскаль, Ларошфуко, Лабрюэль. Его мысли необычны, они о нем и о нас, они мудры и наполнены глубоким смыслом.

 

«Что ты все время думаешь о себе. Лучше подумай о людях. Не хочется» [2]. (В. Розанов. Опавшие листья. М.: АСТ, 2001.С. 455). Или еще: «Кругом торг, в политике, - торг, о славе; торг о деньгах; а критикуют попов, что они торгуют восковыми свечами и деревянным маслом. Но в этих торг в одну десятую и в необразованных: а в светских – девять десятых, хотя все они с дипломами». (Там же).

 

Знакомясь с творчеством Розанова, мы видим, что его философская мысль воплотилась не в научных трактатах, как европейская, а в искусстве слова, которое богато своими оттенками и глубиной мысли. Э.Ф. Голлербах, его близкий друг и писатель, называет его «оригинальным стилистом, тонким художником слова», который «чуждый всякому моделированию, бесстрашный отрицатель общепринятых этических принципов. Он создал, тем не менее, целое религиозно- нравственное учение, новое не только по содержанию, но и по форме» [3]. (Розанов. Уединенное. М. Эксмо, 2006, с. 835).

 

Лично для меня, Розанов – гений. Он человек богатой творческой фантазии и мысли, дивно наблюдательный, способный в мгновение ока, просто на лету схватывать свои мысли и тут же записать их, потому что потом будет поздно, и промедление - смерти подобно. «Я думал, что все бессмертно. И пел песни. Теперь я знаю, что все кончится. И песня - умолкла». (Опавшие листья, с. 473).

 

В то же время Розанов глубокомысленный человек, постоянно думающий о вечных вопросах жизни, которые приносили ему радость и боль. Приступая к написанию своих книг под названием «Опавшие листья», он с грустью скажет: «Шумит ветер в полночь и несёт листы... Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полумысли, получувства... Которые, будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что «сошли» прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья – без всего постороннего... Просто «душа живёт»... т. е. «жила», «дохнула. (Опавшие листья).

 

В 1891 году Розанов тайно обвенчался с Варварой Дмитриевной Бутягиной, вдовой учителя Елецкой гимназии. Работая там преподавателем истории, Розанов с другом Петровым перевели с греческого 8 частей «Метафизики» Аристотеля.

 

В.Д. Бутягина с детьми.

В.Д. Бутягина с детьми.

 

С 1893 года Розанов поселяется в Петербурге, где судьба испытывает его на прочность. Нам трудно понять этого неугомонного человека, не любящего вранья и серости в роли чиновника Российской империи. Но так оно и вышло. Розанов действительно прослужил чиновником в Государственном контроле шесть лет. И только в 1899 году, не выдержав занудной бюрократической службы с ее канцеляризмом и командами, он перешел в редакцию популярной русской газеты «Новое время». Там под руководством известного писателя и книгоиздателя А.С. Суворина Розанов провел он свои лучшие годы, вплоть до закрытия газеты в 1917 году. Подобно другим русским писателям, например, Чехову, Розанов шлифовал свой стиль в кратких, образных, задевающих за живое произведениях. Они не были однодневками, он старался писать на века. Одновременно Розанов создавал одну за другой свои философско-публицистические работы: "Религия и культура", "Природа и история", "Около церковных стен", "Русская церковь", "Темный лик: Метафизика христианства", «Среди писателей», «Среди художников» и другие. В общей сложности Розанов насобирал их немало, даже задумал издать свои сочинения в 50 томах. Но его затее не суждено было сбыться, все лопнуло как мыльный пузырь. Революция выбросила неугомонного писателя и философа за борт.

 

Летом 1917 года Розанов со своей семьей очутился в Сергиевом Посаде в холодной комнате преподавателя Вифанской духовной семинарии, священника Беляева, где написал свою завершающую работу "Апокалипсис нашего времени". Писатель посвятил ее страданиям людей, собственным страданиям, христианству, Богу и другим проблемам, возникшим с революционным переворотом в России. Книга так и осталась незаконченной, как и вся творческая биография писателя. Известно, что перед кончиной Розанов нищенствовал, голодал и в конце 1918 года обратился со страниц своего «Апокалипсиса» с трагической просьбой к своему народу. Он просил помощи у него и выражал благодарность за те крохи, которые ему присылали знакомые и друзья. А в конце написал такие строки: «Сохрани читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни. В.Р. Сергиев посад, Московск. губ., Красюковка, Полевая ул. Дом свящ. Беляева» [4]. (Апокалипсис нашего времени. М. 1994, с. 413).

 

Розанов умер 5 февраля 1919 году от болезни, голода, черствости людей, от которых зависела его судьба и судьба всей его семьи. И умер он на руках отца Павла Флоренского, своего друга, священника и философа. Именно Флоренский приютил своего соратника по перу, такого же горемычного как сам, и не дал пропасть другу на улице. Они оба своей трагической кончиной напоминают людям о судьбе творческой личности в России в годы лихолетья, да и в первые годы советского времени. Свой вечный покой Розанов обрел в Черниговском скиту под Сергиевым Посадом. Похоронен рядом с Константином Леонтьевым, с которым дружил, и работы которого высоко ценил, хотя и не всегда разделял его взгляды. Скит скоро был разорен, кладбище уничтожено и только в наше время их могилы приведены в надлежащий порядок.

 

О последних годах жизни писателя и философа Розанова имеется подробный рассказ исследователя его жизни и творчества А.Н. Николюкина. Также об этих днях пишет в своих воспоминаниях Зинаида Гиппиус и его друг Э.Ф. Голлербах.

Подробности смерти Василия Васильевича Розанова

Отпевали Василия Васильевича в приходской церкви Михаила Архангела близ дома, где он жил и умер. В яркий солнечный зимний день повезли его на дровнях, покрытых еловыми ветками, в Черниговский монастырь в нескольких верстах от лавры.

 

Николюкин пишет, что Виктор Ховин, один из близких друзей в последние годы, приехал к свежей могиле и писал из Сергиева Посада: «Так и должно было случиться, что умер он такой „домашней“ смертью, и что тело его повезли на деревенских дрогах, и что могила его не на литературных мостках столицы, а на одиноком кладбище Черниговского монастыря в снежных сугробах Сергиева Посада. Так должно было случиться… И так случилось. Случилось у стен радостно расцвеченной, расписной Троице-Сергиевской лавры, дряхлого памятника старой Руси, гордо вознесшего свои золотые купола над бесплодными, увы, песками нашей „Новой“, позором немощи испепеленной России. Здесь, у этих стен, притулился Розанов, одинокий, с вздыбленной совестью, безудержный человек… И какой бы это ересью ни показалось, но Розанов, он — один, единственный из современников был единственной совестью нашей, совестью современности». [5]. (А.Н Николюкин. Розанов).

 

Розанов с дочерью Таней

Розанов с дочерью Таней

 

Череда несчастий, обрушившаяся на семью Розанова, продолжалась: голод, нищета и гибель. В 1920 году повесилась дочь Вера, в 1923 году умерла Варвара Дмитриевна (похороненная, как и дочь, рядом с мужем). Трагичны были судьбы дочери Вари, арестованной осенью 1942 года и скончавшейся летом 1943 года в Рыбинске от дистрофии, и Татьяны, просидевшей в тюрьме с осени 1944 по сентябрь 1945 года, но прожившей дольше всех. Она скончалась в Загорске в 1975 году, закончив в 1971 году свои «Воспоминания об отце и всей семье», и сохранив архив Розанова, который передала в Литературный музей.

«Получили Вашу телеграмму…»

А вот показания Э.Ф. Голлербаха о последних днях Василия Розанова: «Мне бесконечно жаль, что в своей книге о Розанове я недостаточно осветил его последние дни. И только недавно, перечитывая письма его дочери, я почувствовал, что необходимо это сделать — лучше поздно, чем никогда. Надеюсь, Н. В. Розанова не посетует на меня за выдержки из ее писем. Все "домашнее", "личное", "интимное" пропускаю».

 

"...Получили Вашу телеграмму и так глубоко и больно почувствовали Вашу близость. Да, как часто, часто вспоминал папа своего "милого Эриха", как часто хотел видеть Вас, молча около Вас посидеть... И как все это кажется недавно... Два месяца он болел параличом. У него не действовала левая часть тела. Надо было одно усиленное питание, но его не было, достать было невозможно... Он все слабел, слабел. Последние дни я, 18-летняя, легко переносила его на руках, как малого ребенка. Он был тих, кроток. Страшная перемена произошла в нем, великий перелом и возрождение. Смерть его была чудная, радостная. Вся смерть его и его предсмертные дни была одна Осанна Христу. Я была с ним все время в дни его болезни и в его последние дни. Он говорил: "Как радостно, как хорошо. Отчего вокруг меня такая радость, скажите? Со мною происходят действительно чудеса, а что за чудеса - расскажу потом, когда-нибудь". "Обнимитесь вы все... Целуемся во имя воскресшего Христа. Христос воскресе!" Он 4 раза по собственному желанию причастился, 1 раз соборовался, три раза над ним читали отходную. Во время нее он скончался. Он умер 23-го января ст. стиля, в среду, в 1 час дня. Без всяких мучений. Дыхание становилось все слабее, ему начала мешать слюна. Друзья, окружившие его, положили ему на голову пелену, снятую с мощей (изголовья) преп. Сергия, — слюна сразу перестала течь, он тихо, тихо уснул. Три раза улыбнулся, затем какая-то тень пробежала по лицу, будто ему было что-то горько, неприятно, почти физически, и он затих. Его похоронили в монастыре Черниговской Божьей матери, рядом с любимым К. Н. Леонтьевым. И когда над могилой его служили панихиду, пели о "упокоении души новопреставленного Василия", вместе с ним молились и о "упокоении души монаха Климента"[7]. Много страшно чудесного открылось в последние дни его, в смерти и в его погребении. Об этом после. Я пришлю Вам, когда спишу, все, что он диктовал мне во время болезни"... "Да, воистину: "Посрамлю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну". Такой свет, такая радость была вокруг него. Такая светлая кончина, такая Осанна Христу". [6]. (Э.Ф. Голлербах. О Розанове. В кн.: Василий Розанов. РХГИ, СПб, 2009, т. 2).

 

"Когда папу хоронили, день был ласковый, теплый, нежный... Как хорошо было бы, если бы Вы... приехали, пошли бы на могилу папы. Дорога через лес и поле. Лес сосновый, темный, напоминает пустыньку св. Серафима Саровского... Вы бы посидели над могилой его, как по-прежнему - молчали бы вдумчиво и в молчании говорили бы неутешно с ним". (Там же).

 

Сохранился и рассказ Зинаиды Гиппиус о кончине Розанова. Об этой вести ей сообщила дочь Розанова по телефону и письмом. А вот письменный комментарий Зинаиды Гиппиус:

 

«Да, умер. Ничего не отверг, ничего не принял, ничему не изменил. Ледяные воды дошли до сердца, и он умер. Погасло явление».

«Вот почему показалось нам горьким мучительное, длинное письмо дочери, подробно описывающее его кончину, его последние, уже безмолвные, дни, - вспоминает Гиппиус. Кончину “христианскую”, самую “православную”, на руках Ф. (Флоренского), под шапочкой Преподобного Сергия. Что могла шапочка изменить, да и зачем ей было изменять Розанова? Он — “узел, Богом связанный”, пусть его Бог и развязывает. Христианин или не христианин,— что мы знаем? но, верю, и тогда, когда лежал он совсем безмолвный, безгласный, опять в уме вспыхнули слова любви:

 

“Господи, неужели Ты не велишь бояться смерти?
Неужели умрем, и ничего?
Господи, неужели это — Ты”. [7]. (З. Гиппиус. Задумчивый странник).

 

В «Опавших листьях» Василий Розанов написал несколько строчек о своей смерти. Вот они: «Желание мое умереть – уйти в лес, далеко, далеко. И помолиться и умереть. Никому, ничего не сказав». (Опавшие листья, с. 465). Как видим, все вышло совсем по-другому. Умер он не в лесу, как ему хотелось, а в деревянном доме священника Беляева.

«Два ангела сидят у меня на плечах»

Поздние книги Розанова такие, как - Уединённое» (1912), «Смертное» (1913) и «Опавшие листья», (1912-1913), считаются собранием разрозненных эссеистических набросков, беглых умозрений, дневниковых записей, внутренних диалогов, объединённых писателем по настроению. Большинство исследователей выдвигают мнение, что в это время философ переживал глубокий духовный кризис, который не мог не отложить отпечаток на его творчество. Неизвестно по каким причинам Розанов отказался принять христианскую религию, к которой он всей душой стремился. Не знаем, что помешало ему в этом, но то, что им овладел пессимизм и «экзистенциальный» субъективный идеализм в духе С. Кьеркегора, у нас сомнений нет. Он отличался культом индивидуальности, проявившим себя в стихии пола. Подверженный этому пессимизму, в набросках «Апокалипсис нашего времени» (выпуски 1—10, с ноября 1917 года по октябрь 1918 года) Розанов приходит к такому заключению, что неизбежность революционной катастрофы должна привести ее трагическому завершению российской истории.

 

Познать Розанова по частям, фрагментам и отдельным высказываниям, трудно, но возможно. Мы видим, что в них четко вырисовывается портрет самого писателя: умного, наблюдательного, находчивого, романтичного и циничного. Желательно, конечно, его понять и принять целиком, во всей сложности его биографии, его жизни, его творчества. Он весь в движении, в игре мысли, в отталкивании и притяжении. Он дает нам направление, как и куда нам двигаться: "Самый полет - вот моя жизнь. А темы мои. "как во сне", это мое удивительное свойство» Или еще смелее: «сочетание хитрости с дикостью (наивностью)» (Опавшие листья, с.88).

 

Розанов любит откровенничать перед читателем, ему приятно себя показать, выговорится до конца, хотя он прекрасно понимает, что конца у него, как творческой личности нет. Поэтому перед нами предстает и цельная, и противоречивая личность. Писатель скажет: «Я никогда не догадывался, не искал, не подглядывал, не соображал. Эти обыкновеннейшие способности совершенно исключены из моего существа» (с.142). Или такое: «Я невестюсь перед всем миром: вот откуда постоянное волнение». (Там же). А затем спокойным тоном рассказывает о себе: «В сущности, я ни в чем не изменился с Костромы (13 лет). То же равнодушие к «хорошему» и «дурно». Те же поступки по мотиву «любопытно» и «хочется». Та же, пожалуй, холодность, или скорей безучастие к окружающему. Та же почти постоянная грусть, откуда-то текущая печаль, которая только ищет «зацепки» или «повода», чтобы перейти в страшную внутреннюю боль, до слез… Та же нежность, только ищущая «зацепки». Основное, пожалуй, мое отношение к миру, есть нежность и грусть» (стр.143).

 

В.В. Розанов с дочерью Верой

В.В. Розанов с дочерью Верой

 

Иногда он чувствует что-то чудовищное в себе, и понимает, что чудовище его – это задумчивость. В этом состоянии он все отгоняет от себя и становится каменным. Розанов сознает, что нужно любить и пламенеть. Но от его любви и пламени - все несчастья его жизни. В задумчивости, говорит писатель, я ничего не мог делать. «И, с другой стороны, все мог делать (грех). Потом грустил: но уже было поздно. Она съела меня и все вокруг меня» (с.184). А затем сожаление и обращение к Богу: «Бог мой. Вечность моя: отчего Ты дал столько печали мне?» (с.192). Даже из этих небольших отрывков мы можем сделать заключение, что жизнь Василия Розанова, в большинстве своем, похожа на жизнь необыкновенного человека, но испытывающего те же радости, те же огорчения, что и мы. Те же грехи и те же покаяния.

 

Глупа ли моя жизнь, спрашивает Розанов и дает такой ответ: «Во всяком случае, не очень умна». Он совсем не стремится играть какую-то роль в жизни, ему это не нужно, и он не имеет на это ни малейшего желания. Человек без роли, скажет он, самое симпатичное существование. У Розанова была сильная привязанность к мелочам, это его любимое занятие, - фетишизм. Мелочи суть мои «боги», говорит он. Все «величественное» ему было постоянно чуждо. Он не любил и не уважал его. Розанов был заядлым коллекционером монет, преимущественно античных. Вся его переписка с Павлом Флоренским построена на теме и проблеме антиквариата и античных монетах. Это было удивительное хобби увлеченных людей, в этих делах они были профессионалами. Но революция быстро прервала их развлечение и все пошло прахом: любители-нумизматы разорились.

 

Но мы видим и такое. Чем больше писатель говорит о себе, тем больше в его речах противоречий. Он не постоянен, как, наверное, большинство из нас. Розанов весь в движении, в работе, писательстве, в поисках куска хлеба для большой семьи. Его жизнь – это какой-то кошмар. Вот как он определил ее сам: «И бегут, бегут все. Куда? зачем? – Ты спрашиваешь, зачем мировое volo? Да тут – не volo, а скорее ноги скользят, животы трясутся. Это скетинг-ринг, а не жизнь» (Опавшие листья. с.8).

 

В книге "Опавшие листья» писатель откровенничает: «Да просто я не имею формы... Какой-то "комок" или "мочалка". Но это оттого, что я весь — дух, и весь субъект: субъективное развито во мне бесконечно». (Там же). Он не желает себя фиксировать, отливать в какую-то определенность, он "странник, вечный странник" с бесконечно древней, опытной и одновременно юной, впечатлительной, как у ребенка, душой.

 

Философы называют Розанова философским релятивистом, "постоянно меняющимся Протеем". Сам он в своей характерной манере фиксации места и состояния зарождения мысли, писал: "Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание — моя жизнь". Эту запись Розанов сделал на Троицком мосту в Петербурге, можно сказать в центре имперской столицы, с которого открывается величественная панорама города и одновременно бесконечного потока жизни над быстро текущей Невой. Философский импрессионизм Розанова, пишет В.Г. Сукач, как раз и раскрывается в анализе не только его вербального наследия, но прежде всего в анализе состояния души, места ее страдания и работы ума; потому, казалось бы, скрупулезно и мелочно, но очень важно для воссоздания атмосферы неповторимой ситуации поступает такой разбросанный, не способный к систематическому мышлению, на поверхностный взгляд, релятивист Розанов. [8]. (В.Г.Сукач. Розанов).

 

При кажущейся скачкообразности и спорадичности Розановской мысли, она у него всегда целеустремленна, конечна и с последствиями. Его очень интересует "метафизика пола", тайна жизни, семья как основа общества, любовь как соединение мужского и женского начал, которым он посвятил, наверное, третью часть своих книг. Метафизика пола его мучила всю жизнь, пишет исследователь его творчества Николюкин. Несчастливый в первом раннем браке с бывшей гражданской женой Достоевского А. Сусловой, которая была старше его на шестнадцать лет, он нашел радость, счастье, согласие и любовь со второй женой - В. Д. Бутягиной. Но для нормальной жизни, для полноценной любви и продолжения рода человеческого Розанову и Бутягиной нужен был законный союз, скрепленный государственной печатью, нужна была вольность и законное право. И тут живое, естественное, прекрасное чувство встретило юридические препятствия: первая жена – А. Суслова, развода не давала, а православная церковь не признавала второй брак законным.

 

Мучительным раздумьям о смысле любви, о браке, деторождении, о насильственных узах, налагаемых на интимные человеческие отношения, об унизительных государственных, общественных, религиозных ограничениях горемычный автор посвятил многие свои произведения. Розанов настойчиво стремится доказать необходимость пересмотра морального кодекса в царском государстве, смягчения его в сторону искренности чувств и отношений между людьми. Розанов беспощадно критикует христианство с его аскетическим и монашеским образом жизни, который подходит лишь для ветхих старцев и одиноких бабушек. Отворачиваясь от "людей лунного света", он стремится к "солнечным" религиям древнего мира, культу плодородия, восточным мистериям, обожествлению плоти и семени в иудаизме. Розанов восхваляет "песнь страсти и любви" языческих верований, Песнь Песней Ветхого Завета, где юная Суламифь отдает свою любовь царю Соломону. Розанов критикует "обледенелую христианскую цивилизацию", в которой нет места святым человеческим чувствам. В новозаветных книгах писателя привлекает не ужас Голгофы, а тихая радость Вифлеема, где в убогой пещере юная Богоматерь с просветленным лицом склоняется над младенцем Иисусом. Более того, "закат Европы", грохот первой мировой войны, крах империй он расценивает как закономерный итог искажающей природное человеческое естество христианской цивилизации. За подобную смелость обличения государственной машины царской власти Розанов едва не был отлучен от церкви, как это уже было с Львом Толстым.

«Дьявол, а не Бог сочетал 18 летнего мальчишку с 40 летней бабой!»

Очень трогательный рассказ о Розанове есть в очерке Зинаиды Гиппиус - «Задумчивый странник». Мы приведем из него небольшой отрывок. Разговор идет о женах Василия Розанова.

 

Семья Розановых

Семья Розановых

 

«Для второй жены его, Варвары Дмитриевны, глубоко православной, брак был таинством религиозным. И то, что она “просто живет с женатым человеком”, вечно мучило ее, как грех. Но злая старуха ни за что не давала развода. Дошло до того, что к ней, во время болезни Варвары Дмитриевны, ездил Тернавцев, в Крым, надеясь уломать. Потом рассказывал, со вкусом ругаясь, как он ни с чем отъехал. Чувствуя свою силу, хитрая и лукавая старуха с наглостью отвечала, поджав губы: “Что Бог сочетал, того человек не разлучает”.

 

— Дьявол, а не Бог сочетал восемнадцатилетнего мальчишку с сорокалетней бабой!— возмущался Тернавцев.— Да с какой бабой! Подумайте! Любовница Достоевского! И того она в свое время доняла. Это еще при первой жене его было. Жена умерла, она, было, думала тут на себе его женить, да уж нет, дудки, он и след свой замел. Так она и просидела, Василию Васильевичу на горе.

 

«Ко всем женщинам он, почти без различия, относился восторженно-нежно, с любовным любопытством к их интимной жизни. У него — его жена, и она единственная, но эти другие — тоже чьи-то жены? И Розанов умилялся, восхищался тем, что и они жены. Имеющие детей, беременные, особенно радовали. Интересовали девушки — будущие жены, любовницы, матери. Его влекли женщины и семейственные,— и кокетливые, все наиболее полно живущие своей женской жизнью. В розановской интимности именно с женщиной был еще оттенок особой близости: мы, мол, оба, я и ты, знаем с тобой одну какую-то тайну. Розанов ведь чувствовал в себе сам много женского. “Бабьего”, как он говорил. (Раз выдумал, чтобы ему позволили подписываться в журнале “Елизавета Сладкая”. И огорчился, что мы не позволили.)

 

Смешно, конечно, утверждать, что это нежно-любопытное отношение к “женщине” было у Розанова только “идейным”. Он входил в него весь, с плотью и кровью, как и в другое, что его действительно интересовало. Я не знаю, и знать не хочу, случалось ли с ним то, что называют “грехом”, физической “изменой”. Может быть да, может быть нет. Неинтересно, ибо этони малейшего значения не имеет, раз дело идет о Розанове. И сам он слишком хорошо понимает, — ощущает, — свою органическую верность» [9]. (З.Гиппиус. Задумчивый странник. О Розанове).

 

Чтобы уберечь женщин о разорения и невнимания мужа, Розанов оставляет им на память такой афоризм: «Не выходите девушки замуж ни за писателей, ни за ученых. И писательство, и ученость – эгоизм. И вы не получите «друга», хотя бы он и звал себя другом. Выходите за обыкновенного человека, чиновника, конторщика, купца, лучше всего за ремесленника. Нет ничего святее ремесла. И такой будет вам другом». (Опавшие листья, с.126).

Бог, Иисус Христос и Церковь в книгах В. Розанова

 

Мемлинг (1433-1494). Христос.

Мемлинг (1433-1494). Христос.


Названные темы проходят красной нитью через все творчество Василия Розанова, это его любимые и вечные темы. Какую бы проблему он не поднимал, к чему бы не прикасался своей жизни, а Бог, Иисус Христос, Церковь и батюшки всегда у него на устах. Поэтому нам кажется очень странным, что душевный, добрый русский Розанов иногда враждебен христианству. Своей сущностью не принимает его, критикует, отмахивается, унижает и в то же время молится на него и любит его. Но критически настроен он не только к историческому христианству, но всякому идеально-небесному порыву, возникшему при решении разных вопросов. Он принципиально хочет, чтобы основой его религии и этики была физиология без нравственной стороны. Это, конечно, перегибы великого писателя и мудреца.

 

Религия Розанова совпадает с церковно-бытовой поверхностью христианства, не затрагивая его глубины, и на этой поверхности он говорит "к сердцу" христианской семьи. Так пишет о Розанове Тареев. Но когда его религия уходит вглубь религиозной метафизики, то там, в глубине, он со всей решительностью восстает против христианства. Никому не запрещено критиковать религию, религиозный культ, батюшек, их образ жизни и отношение к вере, словом, бытовую сторону христианства. Но уважение к моральной стороне христианства, с которой связан моральный облик нашей и европейской истории, никому не позволено разрушать, даже Василию Розанову. Историк христианства Тареев не доволен, что писатель близко к сердцу принимает Троицкие березки, лампадки и фимиам, но со всей решительностью отвергает евангельскую суть христианства, христианскую мораль, всю святость; что иногда опускается до язычества, до вседозволенности в моральных отношениях, до его бытовой радости, которую кажется легко соединить с христианством. Но в евангелии также говорится о красоте полевых лилий («О, как это наивно! до боли наивно!»), но оно глубже и серьезнее, в корне не сопоставимо с языческими оргиями и вздохами, непримиримо с евангельской психикой, оно ведет к культу вседозволенности [10]. (М.М.Тареев)

 

Несмотря на такие суровые слова церковника Тареева, в стране и мире не ослабевает интерес к Розанову. Наоборот, он только растет. И критика Розанова, его оценки церковной неразберихи и противоречий в христианстве способствуют очищению православия от всего негативного.

 

О Боге Розанов говорит часто и вовсе не так, как бы хотелось его недоброжелателям. К Богу у него отношение свое, личное, неповторимое, уважительное и святое: “... Я мог бы отказаться от даров, от литературы, от будущности своего я... слишком мог бы... Но от Бога я никогда не мог бы отказаться. Бог есть самое “теплое” для меня. С Богом никогда не скучно и не холодно. В конце концов, Бог моя жизнь. Я только живу для Него, через Него; вне Бога — меня нет».

 

С Богом Розанову всегда тепло и не скучно, и в трудные минуты жизни он обращается к своему Богу: «Боже, Боже, зачем Ты забыл меня? Разве Ты не знаешь, что всякий раз, как Ты забываешь меня, я теряюсь». Для Розанова Бог, это его жизнь. Писатель только и живет через Него. Без Бога – нет и Розанова. «Так, что же такое Он для меня?» - спрашивает. И отвечает: «Моя вечная печаль и радость – Особенная, которая ни от чего не зависит». Бог настолько стал ему близким, что писатель относится к Нему как другу и близкому человеку. «Мой Бог – особенный. Это только мой Бог: и больше ничей. Когда же «чей-нибудь» - то этого я не знаю и не хочу знать». «Мой Бог – бесконечная моя интимность, бесконечная моя индивидуальность». (Уединенное). Розанов верил, что Бог послал его в этот мир для того, что бы он все увидел, все запомнил и написал об этом в своих книгах. Он очень боялся, что на это ему не хватит ни сил, ни времени.

 

«Я не спорщик с Богом и не изменю Ему, когда Он по молитве не дал мне «милости»; я люблю Его, я предан Ему. И что бы Он ни делал – не скажу хулы, и только буду плакать о себе» (Уединенное, с. 451).

 

Тема Бога и религии – глубочайшая тема всего творчества Розанова. Он не оставляет ее до самой смерти. Она терзает его и мучит. "Иногда думается, что есть две религии и есть и должны быть два культа, две категории богослужений: черная или темная - как ответ на скорбь и метафизику скорби, и светлая, белая - как продолжение, украшение и дальнейшее развитие тоже врожденных нам радостей, восторгов, упоений, счастья. Первая уже есть: это - наша Церковь. О второй Церкви - даже мысли ни у кого нет. Для отрока, для юноши, для мужа-воина, для девушки-невесты, что мы имеем, кроме вечно панихидных припевов, кроме икон с желто-пергаментными ликами старцев? Ничего - кроме испуга, пугающего!" (Уединенное).

«Нет, не против церкви и не против Бога мой грех»

Русская церковь вошла в сущность Розанова с молоком матери. Он ее и любит, и ненавидит, но равнодушным к ней никогда не бывает. В «Опавших листьях» Розанов еще сильнее скажет о своей любви к церкви; скажет и с печалью, и болью: «Как не целовать руку у Церкви, если она и безграмотному дала способ молитвы: зажгла лампадку старуха тёмная, старая и сказала: «Господи, помилуй» (слыхала в церкви, да и «сама собой» скажет) – и положила поклон в землю. И «помолилась», и утешилась. Легче стало на душе у одинокой, старой. Кто это придумает? Пифагор не «откроет», Ньютон не «вычислит». Церковь сделала. Поняла. Сумела. Церковь научила этому всех. Осанна Церкви – осанна как Христу: «благословенна Грядущая во имя Господне». (Опавшие листья).

 

Не секрет, что у Розанова есть такие жизненные моменты, когда писатель встает в позу, делается не поколебимым и бьет наотмашь: «Собственно, непосредственно слит с церковью я никогда не был (в детстве, юношей, зрелым)... Я всегда был зрителем в ней, стоятелем - хотящим помолиться, но не и уже молящимся; оценщиком; во мне было много любования (в зрелые годы) на церковь... Но это совсем не то, что, напр., в "друге", в ее матери; "пришел" и "молюсь", "это - мое", "тут - все мы", "это - наше". Таким образом, и тут я был "иностранец",- "восхищенным Анахарсисом", как в политике, увы, как - во всем. Эта-то страшная пустыня и томит меня: что я никогда не "свой"; что на земле нет места, где я бы почувствовал: "мое", "мне данное", "врожденное". (Опавщие литья). (с. 87-88). Вся жизнь Василия Розанова - это поиски того, что он называет "где же мое?". Только в "друге", только в своих спутницах, с которыми жил и радовался, также в «судьбе» и «встречах», он находил «мое». Тут для него было «живое и идеальное», которое живо, и эту связь он называет «провиденциальной». «Что-то Бог тут мне «указал» и к «чему-то» привел».

 

Свои взгляды на христианство, чаще на церковь, Розанов высказывает в зависимости от житейской ситуации, настроения и впечатления. После критики церкви, ее уничижения, недовольства ее суровыми законами на брак, которые омрачили ему жизнь, Розанов находит в своей душе и теплые слова к этой неповторимой христианской святыне, где люди успокаивают души, молятся Богу и Иисусу Христу. Когда на душе его потеплеет, он говорит совсем другими словами:

 

«Необыкновенная сила Церкви», зависит от того (между прочим), что прибегают к ней люди, в самые лучшие моменты своей души и жизни: страдальческие, горестные, страшные, патетические. «Кто-нибудь умер», «сам умираю». Тут человек совсем другой, чем всю жизнь. И вот этот «совсем другой» и «лучший», несет сюда свои крики, свои стоны, слёзы, мольбу. Как же этому месту, «куда все снесено», не сделаться было наилучшим и наимогущественнейшим. Она захватила «острие всех сердец»: и нет иного места с таким же могуществом, как здесь» (Опавшие листья, с.166).

 

После таких прекрасных слов, Розанов не забывает главное, критическое отношение к самому себе: «Нет, не против церкви и не против Бога мой грех – не радуйтесь попики. Грех мой против человека. И не о «морали» я тоскую. Все это пустяки. Мне не 12 лет. А не было ли от меня боли». А затем и такое: «Когда человек спит, то он, конечно, "не совершает греха". Но какой же, от этого толк? Этот "путь бытия" утомителен у русских. Греху и преступнику заготовлена такая казнь, какой люди не придумают». И все-таки прорывается у него любовь к церкви: «Церковь научила всех людей молиться. Какое же другое к ней отношение может быть у человека, как целовать руку. Хорошо у православных, что целуют руку у попов. Поп есть отец, ведь и натуральные отцы бывают дурные, и мы не говорим детям – ненавидьте их, презирайте их. Говорить так – значало бы развращать детей и губить их душу и будущность. Вот отчего, если бы было даже основательно осуждать духовенство – осуждать его не следует. Мы гибнем сами, осуждая духовенство. Без духовенства – погиб народ. Духовенство блюдет его душу». (Опавшие листья, с. 484).

 

После того, как религия запретила ему повенчаться с новой супругой, Варварой Бутягиной, его взгляды на православие и церковь изменились. Он скажет: «Боюсь христианства, как смерти!». Иногда к церкви он намеренно относится с иронией: «Церковь есть не только корень русской культуры – это-то очевидно даже для хрестоматии Галахова, - она есть вершина культуры. Об этом догадался Хомяков (и Кириевские), теперь говорят об этом Фл. и Цв. и Рцы – тоже» (Опавшие листья, с. 200).

 

Тареев усмотрел, что Розанов истолковывает христианство в целях пропаганды своей идеи и совершенно вне интереса к сущности христианства. У него есть своя религия, говорит он, выдуманная им, и все, чего он хотел бы от христианства, это чтобы оно перестало быть религией жертвы и сделалось религией радости и "достатка", не заботясь о том, что в таком случае христианство погибнет. Иногда он даже желает этого. «Истолковать христианство лишь как разумное наслаждение благами природы, это значит отрицать его, с шуткой пройти мимо Голгофы, не задуматься над глубочайшей тайной евангелия, над сокровенными запросами человеческого сердца» (Тареев,. Розанов в воспоминаниях современников).

 

Сердце у Розанова и горячее, и доброе, и отзывчивое, если он пишет такие дивные слова: «Да чтo же и дорого-то в России, как не старые церкви. Уж не канцелярии ли? или не редакции ли? А церковь старая-старая, и дьячок – «не очень», все с грешком, слабенькие. А тепло только тут. Отчего же тут тепло, когда везде холодно? Хоронили тут мамашу, братцев, похоронят меня; будут тут же жениться дети; всё – тут... Всё важное... И вот люди надышали тепла» .

 

А в книге «Уединенное», скажет о церкви и такие слова: «Церковь есть единственное поэтическое, единственно глубокое на земле. Боже, какое безумие было, что лет 11 от роду я делал все усилия, чтобы ее разрушить. И как хорошо, что не удалось. Да чем была бы земля без церкви? Вдруг обессмыслилась и похолодела».

«Вот и совсем прошла моя жизнь…»

В «Уединенном», написанном после всех его книг, в 1919 году, Розанов много говорит о своем одиночестве, своей трудной жизни и о том, что ждет его завтра. «Вот и совсем прошла жизнь… Осталось немногие хмурые годы, старые, тоскливые, ненужные… Как все становится ненужно. Это главное ощущение старости. Особенно – вещи, предметы: одежда, мебель, обстановка». Затем спрашивает себя: каков же итог жизни? И отвечает: «Ужасно мало смысла». «Жил, когда-то радовался: вот главное. А что вышло? Ничего особенного. Безвестность – почти самое желаемое». «Страшное одиночество за всю жизнь. С детства. Одинокие души суть затаенные души. А затаенность: - от порочности. Не от этого ли боль? Не только, от этого». (Уединенное).

 

Если говорить откровенно, то «Уединенное» - это подведение итогов жизни писателя Розанова. Следует отметить, что такая фамилия ему вовсе не нравилась. Он ее ругал и высмеивал. А кого он не ругал? Пессимизм, одиночество, переосмысление своей жизни – вот главная идея его книги. Розанов в глубоких раздумьях и в бессилии: «Болит душа, болит душа, болит душа… И что же делать с этой болью – я не знаю. Но только при боли я и согласен жить. Это есть самое дорогое мне и во мне». (Там же). А потом вдруг скажет: «Знаете ли вы, что религия есть самое важное, самое первое, самое нужное? Кто этого не знает, с тем не для чего произносить «А», споров, разговоров. Мимо такого нужно просто пройти. Но кто это знает? Вот отчего в наше время почти не о чем и не с кем говорить» (Уединенное, с. 437).

 

В прожитой жизни писателя радуют добрые его поступки, которыми он дорожит и которые ценит. Очень ему дороги встречи с интересными и добрыми людьми, которые обогащали его, давали новую энергию жизни.

 

Розанов спрашивает себя, хотел бы он посмертной славы, которую чувствует, что заслужил? И отвечает: «В душе моей много лет стоит какая-то непрерывная боль, которая заглушает желание славы. Которая (если душа бессмертна) – я чувствую – усилилась бы, если бы была слава. Поэтому я ее не хочу». (Уединенное, с.411)

 

Василию Розанову очень хочется, чтобы его «некоторые помнили, но отнюдь не хвалили; и только при условии, чтобы помнили вместе с моими близкими. Без памяти о них, о их доброте, о чести – я не хочу, чтобы и меня помнили». (Там же).

 

Возникает вопрос: откуда у Розанова такие чувства? От чувства вины - отвечает он. А еще от глубокого чистосердечного сознания, что он не был хорошим человеком. Бог дал ему таланты, но это не главное. Более страшным вопросом для него является такой: был ли он хорошим человеком? Розанов решает его в отрицательную сторону.

 

Под таким тяжелым настроением Розанов говорит свои страшные слова: «Что же я скажу Богу о том, что он послал меня увидеть? Скажу ли, что мир, им сотворенный, прекрасен? Нет. Что же я скажу? Бог увидит, что я плачу и молчу, что лицо мое иногда улыбается. Но он ничего не услышит от меня».

 

Но как всегда в таких случаях, пессимизм, усталость, раздражение и трудные мысли покидают нашего сказочника и чародея. Вскоре он уже забыл, о чем говорил ранее, ему хочется свободы, воздуха, полета свежей мысли. Ему хочется говорить на другие темы. На интересные, смешные, занимательные и такие, что читателя за душу возьмут. И хотя он сообщает, что пришел в этот мир лишь видеть, а не совершать дела, в его книгах мы видим обратное. Мы видим его юмор и возмущение преподаванием детям Евангелия:

 

«Растопырив ноги и смотря нахально на учительницу, Васька (3-й класс Тенишевского) повторяет: Ну... ну... ну «блаженные нищие духом». Ну... ну... ну... (забыл, а глаза бессовестные). Чтo ему, тайно пикирующемуся с учительницей, эти «блаженны нищие духом»...И подумал я: В тайну, в тайну это слово... замуровать в стены, в погреб, никому не показывать до 40 лет, когда начнутся вот страдания, вот унижения, вот неудачи жизни: и тогда подводить «жаждущего и алчущего» к погребу и оттуда показывать, на золотом листке, вдали: Блаженны нищие духом!.. Боже мой: да ведь это и сказано «нищим духом», ещё – никому, и никому – не понятно, для всех это «смех и глупость», и сила слова этого только и открывается в 40 лет, когда жизнь прожита. Зачем же это Ваське с растопыренными ногами, это «метание бисера перед свиньями». (Опавшие листья).

«Ты один прекрасен, Господи Иисусе!»

Кроме Бога, христианства и Церкви Розанов поднял в своих книгах вопрос о Его Сыне - Иисусе Христе и говорит об этом святом имени всегда по-разному. То с придыханием, то с уважением, а то с осуждением. Давайте послушаем его и узнаем истинное отношение Розанова к Христу.

 

«Чтобы пронизал душу Христос, Ему надо преодолеть теперь не какой-то опыт «рыбаков» и впечатления моря, с их ни «да», ни «нет» в отношении Христа, а надо пронзить всю толщу впечатлений «современного человека», весь этот и мусор, и добро, преодолеть гимназию, преодолеть университет, преодолеть казённую службу, ответственность перед начальством, кой-какие танцишки, кой-какой флиртишко, знакомых, друзей, книги, Бюхнера, Лермонтова... и – вернуть к простоте рыбного промысла для снискания хлеба. Возможно ли это? Как «мусорного человека» превратить в «естественное явление»? Христос имел дело с «естественными явлениями», а христианству (Церкви) приходится иметь дело с мусорными явлениями, с ломаными явлениями, с извращёнными явлениями – иметь дело с продуктами разложения, вывиха, изуродования. И вот отчего Церковь (между прочим) так мало успевает, когда так успевал Христос. Христианству гораздо труднее, чем Христу. Церкви теперь труднее, чем было Апостолам». (Уединенное, с. 808).

 

Такие искренние признания мыслителя Розанова, вызывают в нашей душе боль, понимание и соучастие к самому автору, который так исповедуется перед нами. Наверно, лучше сказать нельзя, наверное, и церковь можно пропустить и простить, когда слышишь такую человеческую мольбу и боль, и правду в Евангелии от Розанова.

 

Скажем откровенно: Розанов часто проявляет недовольство Христом. И не потому, что Он Сын Божий, а потому, что все надежды автора на Иисуса повисли в воздухе. Вот потому-то он заговорил о Христе другим тоном, нежели говорил о Боге.

 

 

Розанов уже начинает говорить о том, что Новозаветные книги для него не были столь важными, как, например, книги Ветхого Завета.

 

«Отроду я никогда не любил читать Евангелия. Не влекло. Читал, учась и потом, но ничего особенного не находил. Чудеса (все "победы" над природой) меня не поражали и даже не занимали. Слова, речи - я их не находил необыкновенными, кроме какой-то загадки лица, будущих знаний (разрушение храма и Иерусалима) и чего-то вещего. Напротив, Ветхим Заветом я не мог насытиться: все там мне казалось правдой и каким-то необыкновенно теплым, точно внутри слов и строк струится кровь, притом родная! Рассказ о вдове из Сарепты Сидоиской мне казался "более христианским, чем все христианство". (Уединенное).

 

«Тут была какая-то врожденная непредрасположенность: и не невозможно, что она образовалась от ранней моей расположенности к рождению. Есть какая-то несовмещаемость между христианством и "разверзтыми ложеснами" (Достоев). (однако певчих за обедней с "Благословем, Грядый во имя Господне" я никогда не мог слушать без слез. Но это мне казалось зовом, к чему-то другому относящимся. К Будущему и вместе к Прежде Покинутому. (Опавшие листья, с.121).

 

Что ответить на мысли писателя: его зов оправдался. Он стал великим писателем, философом и знаменитой личностью.

 

В «Апокалипсисе нашего времени», написанном перед его смертью, есть несколько глав, посвященных Иисусу Христу. И все они написаны с позиции мистики философа Розанова. Он больше говорит о символическом Христе, нежели реальном, Который проповедовал в Галилее и проповеди Которого легли во все книги Нового Завета.

«И весь Ты ужасен. Ты – не простой, а именно - ужасен»

В главе «Огонь Христов» Розанов показывает свое отношение к огню Христову, и говорит: «Где обожжет огонь Христов... Но - по-настоящему обожжет... Там уже никогда ничего не вырастет. Вот - и град Салима (Соломона). И - судьба Иудеи. И Павел, просивший распять его “не как нашего Господа: но головою книзу”, дабы “голова его была там, где ноги его возлюбленного Учителя. И – наши скопцы. Об этом-то догадались впервые иезуиты. Сказавшие: «Не увлекайтесь очень. И начали торговать в Парагвае». Тут еще позиция Розанова не ясна: ни да, ни – нет.

 

В главе «Тайны мира», Розанов уже хвалит Господа Иисуса, но применяет к Нему иронию: «Ты один прекрасен. Господи Иисусе! И похулил мир красотою Своею. А ведь мир-то — Божий. Зачем же Ты сказал: “Я и Отец — одно”? Вы не только “одно”, а ты — идешь на Него. И сделал что Сатурн с Ураном. Ты оскопил Его. И только чтобы оскопить — и пришел. Вот! вот! вот! — наконец-то разгадка слов о скопчестве. И что в Евангелии уже не “любят”, а живут как “Ангелы Божии”: как в плавнях приднепровских, “со свечечками и закопавшись”. О, ужасы, ужасы...

 

И весь Ты ужасен. Ты — не простой, а именно — ужасен. И ты воскрес — о, я верю! “Егда вознесусь — всех привлеку к себе”. Но,— чем? О, ты не друг человеков. Нет, не друг. “Договор”, “завет” (о “ветхом”), и это кажется формально и сухо. Но как Ты их ужасно угнел, до последнего рабства. Поистине — “рабы Господни”... Даже и до смерти, до мученичества. Не потрясает ли: “Ни единый мученик не был пощажен”. А ведь мог бы?.. Мог ли? О… Конечно, кто воскресил Лазаря — мог. Значит — не захотел...? О, о, о... Ты все мог, Господи Иисусе. Ты, “потрясший небо и землю”. И не избавивший даже детей ни от муки небесной, ни от муки земной» [11]. (Мимолетное, М. 1994, с.438).

 

В припадке своей болезни Розанов обвиняет Иисуса за невнимание Его к бедам народным, и лично к его беде за то, что взял себе славу, а народ не освободил от унижения; и делает вид, что не понимает, почему на Него восстал праведный Израиль. «Он восстал — не понимая. “Что-то — не то”. Что — “не то”? Да похулив создание Божие, Ты более всего похулил, — похулил особенно и страшно, — “отрока Иеговы”. И он, не понимая, “что” и “за что”, — восстал на Тебя. Вот разгадка, вот разгадка, вот разгадка».

 

Как видим, Розанов говорит с Иисусом ернически, не искренне, не с любовью, а предъявляет к Нему претензии за многие свои беды. При этом напоминает, что, прикрываясь народом, Иисус так застращал своими угрозами, своей верой, грехом, муками, огнем неугасимым, скрежетом зубовным, что люди более «не посягают, не любят, не множатся, а все слушают Тебя, как эта бедная Мария». Но Марии тоже не сладко, она тоже мученица, «которую Ты тоже забыл в небесном величии»». Розанов опять обвиняет Христа за малодушие, а может и хитрость. Ведь Он, чтобы быть без греха, удалился от мира. Он отказался от всех царств, обещанных сатаною, и выбрал для себя безгрешность. А что народу от этого досталось? Этим Иисус обессилил мир, он не выбрал дело, а выбрал безгрешность. Тогда зачем же он спас мир своим неделанием? Ему не нужно царств, не нужно мира и вообще ничего не нужно. «Уходите и вы в пустыню». Нигилизм, для писателя, - пирог без начинки. “Вкусно ли?” – спрашивает автор и говорит: «Христом вывалена вся начинка из пирога, и это называется “христианством”. (Уединенное).

«Христианство вдруг все позабыли»

Розанов, когда читает «Апокалипсис» Иоанна Богослова, то у него возникает много вопросов, примерно таких: «Откуда гнев, ярость, прямо рев Апокалипсиса?» И ответ на него находит в «наши времена», в, первую очередь, в революции и в бессилии замордованного христианства помочь людям выжить в этом Апокалипсисе. «Христианство вдруг все позабыли, в один момент — мужики, солдаты, — потому что оно не вспомоществует, что оно не предупредило ни войны, ни бесхлебицы. И только все поет, и только все поет. Как певичка. „Слушали мы вас, слушали. И перестали слушать“» (Уединенное).

 

В реве Апокалипсиса Розанов видит нынешнее христианство. «Христианство сгноило грудь человеческую», говорит он. И человечество переживает апокалипсический кризис. Дух этого кризиса — «Тайнозритель», творец Апокалипсиса, то есть Революция, — «срывает звезды, уничтожает землю, все наполняет развалинами, все разрушает: разрушает — христианство, странным образом „плачущее и вопиющее“, бессильное и никем не вспомоществуемое» (Там же).

 

Евангелие для Розанова неприемлемо как «религиозно-холодная книга». «Христос не посадил дерева, не вырастил из себя травки; и вообще он „без зерна мира“, без — ядер, без — икры, не травянист, не животен; в сущности — не бытие, а — почти призрак и тень; каким-то чудом пронесшаяся по земле». (Апокалипсис).

 

Прощание с народом

Прощание с народом

 

«Дела плоти» Христос объявил грешными, а «дела духа» — праведными. «Я же думаю, — что „дела плоти“ суть главное, а „дела духа“ — так, одни разговоры. „Дела плоти“ и суть космогония, а „дела духа“ приблизительно выдумка. И Христос, занявшись „делами духа“ — занялся чем-то в мире побочным, второстепенным, дробным, частным… Еда, питье, совокупление. О, всем этом Иисус сказал, что — „грешно“, и — что „дела плоти соблазняют вас“. Но если бы „не соблазняли“ — человек и человечество умерли, бы. А как „слава Богу — соблазняют“, то, — тоже „слава Богу“ — человечество продолжает жить» (Уединенное).

 

Какое бы ни было неприятие Христа Розановым, но перед смертью он соборовался и причащался. Значило ли это решительную перемену в его отношении к христианству? Немногочисленные свидетельства его родных и близких не дают на это ответа, они двусмысленны и неоднозначны. Одно для нас бесспорно: до последней минуты своей жизни Розанов себе не изменил. Он остался таким, каким был всегда. Смерть еще раз показала, что человек должен подвести итог своей жизни, по возможности все завершить, но завершив, уже не может овладеть завершенным, поскольку находится по ту сторону жизни. Для Розанова завершение означало умирание в церкви. Там, где кончалась жизнь, умирало и его язычество. Но примирение все же состоялось и батюшка отпустил ему грехи.

 

Современники Розанова назвали его «замечательным писателем и религиозным мыслителем». Как раз эту черту подчеркнул в своей работе о нем Василий Зеньковский, мыслитель Русского Серебряного века, священник и ученый Русского Зарубежья, тонкий знаток русской религиозной философии и творчества Розанова.

 

«Розанов едва ли не самый замечательный писатель среди русских мыслителей, но он и подлинный мыслитель, упорно и настойчиво пролагающий свой путь, свою тропинку среди запутанности мысли и жизни современности. По основному содержанию неустанной работы мысли Розанов – один из наиболее даровитых и сильных русских религиозных философов – смелых, разносторонне образованных и до последних краев искренних с самими собой. Оттого-то он имел такое огромное (хотя часто и подпольное) влияние на русскую философскую мысль XX века. Как и Леонтьев, Розанов занят вопросом о Боге и мире в их отношении, в их связи. Было бы неверно видеть в Розанове человека, забывающего Бога ради мира; его упования и искания он так глубоко держит в себе, что его религиозное сознание деформируется, меняется для того, чтобы не дать погибнуть ничему ценному в мире. В споре мира с Богом Розанов (как и Леонтьев) остается в плоскости религиозной, – но если Леонтьев ради Божией правды, как он ее понимал, готов отвернуться от мира, «подморозить» его, то Розанов, наоборот, ради правды мира отвергает христианство за его «неспособность», как он думает, принять в себя эту правду мира. Леонтьев и Розанов – антиподы в этом пункте, но и страшно близки в нем друг к другу. Любопытно, что того и другого нередко характеризовали, как «русского Ницше», – и действительно у обоих есть черты, сближающие их (хотя в разных моментах) с Ницше». [12]. (В. Зеньковский. История русской философии. М.Фолио, 2001, с. 736).

 

Розанов — действительно великий русский писатель и философ, который познал необъятную любовь читателей, неколебимую их преданность, хвалу и славу. Это видно из отзывов, особенно внимательных и чутких читателей «Уединенного», «Опавших листьев», «Мимолетного», «Сахарны» и других его произведений.

Василий Розанов и Владимир Соловьев

Следует сказать, что отношения двух великих людей России - Розанова и Соловьева - были несколько странноватыми. Такое в жизни часто бывает, и в этом никакой трагедии нет. Сначала знакомство, затем обмен письмами и, наконец, обмен критическими статьями, которые с обеих сторон вызвали эмоциональные отклики. Первым «зацепил» В. Розанова Владимир Соловьев, опубликовавший в «Вестнике Европы» №7 за 1893 год статью «Исторический сфинкс», в которой речь шла о всеединстве с уклоном на католичество. Розанов ответил на нее статьей «Свобода и вера», опубликованной в «Русском вестнике» №1 за 1894 год. [13]. В.Соловьев).

 

В статье Соловьева шла речь о веротерпимости, и она была направлена против православной церкви. Владимир Соловьев, как истинный сторонник «всеединства», а скорее – католичества, написал в ответ свою статью под названием «Порфирий Головлев о свободе и вере». Эпиграфом к статье он взял слова Салтыкова Щедрина и Гоголя. Приведем их: «Ишь ведь как пишет! ишь как языком-то вертит! Ни одного-то ведь слова верного нет!.. все-то он лжет! и «милый дружок маменька», и про тягости-то мои, и про крест-то мой... ничего он этого не чувствует!.. М.Е. Салтыков. И второй эпиграф: «Cо словом нужно обращаться честно». Гоголь. [14]. (В.Соловьев).

 

Соловьев – большой мастер писать статьи на философские темы, поэтому сразу же пустил в бой свою тяжелую артиллерию. Он называет в ней Розанова «Иудушкой Головлевым», а его статью - «келейно - бесстыдным пустословием». Есть и другие выражения философа: «по натуре он лжив и скотоподобен», «он лжет и клевещет на православную церковь», «он за применение физических методов в религиозной борьбе» и другие.

 

В ответной статье «Ответ г. Владимиру Соловьеву», «Русский вестник» 1894 №1, [15] В. Розанов, более терпимо, более деликатно опровергает все претензии к нему русского философа. Затем последовала новая статья В. Соловьева «Конец спора» [16] и на этом битва двух титанов прекратилась.

 

Розанов посвятил Владимиру Соловьеву еще две статьи, в которых подтвердил свое уважение к талантливому философу, и показал его как выдающегося деятеля в русской философской культуре. Несмотря на свои расхождения с ним по многим принципиальным вопросам, которые для Розанова были неприемлемыми, на критику одного против другого, на нелицеприятные слова, сказанные сгоряча, все же незримая дружба между двумя самобытными мыслителями сохранялась.

 

Но итоги философской и литературной деятельности В. Соловьева, Василий Розанов подвел в своей речи «Памяти Вл. Соловьева» на панахидиде в честь 25-летия его смерти. В своей речи Розанов назвал Владимира Соловьева «самым ярким за истекшую четверть века, светочем русской философской и философско-религиозной мысли» [17]. (Памяти Вл. Соловьева).

 

Он говорил, что можно было pacxoдитьcя c Вл. Соловьевым вo взглядax, бopoтьcя пpoтив eгo миpocoзepцaния, нeпpиятнo-cтapчecкoгo, cyxo-acкeтичecкoгo, в oбщeм — эклeктичecкoго, нo в кaждyю минyтy бopьбы он сознавал, что бopeтся c cилaми, выcшими coбcтвeнныx. Розанов называет Вл. Соловьева, личностью, стоящей вышe eгo yчeний. Несмотря на то, что учeния eгo мeнялиcь, нo вceгдa в цeнтpe иx cтоял пpeкpacный чeлoвeк, c гopним ycтpeмлeниeм мыcли, c выcшими иcтopичecкими и oбщecтвeнными интepecaми, к тому же пpивлeкaтeльный личнo. Bcя жизнь eгo былa cплoшным cкитaльчecтвoм. B cyщнocти eмy пocтoяннo нyжнa былa ayдитopия, cлyшaтeли; oн был ypoждeнный, вpoждeнный yчитeль.

 

В своей жизни Соловьев был миcтик, пoэт, шaлyн, кoммeнтaтop и, вместе с тем, пepвoклaccный yчeный и нeycтaнный мыcлитeль. Но кроме философии, зaдyшeвнeйшeю eгo страстью былa пoэзия.

 

Cтиxи русского философа тaк xopoши, говорит Розанов, чтo xoчeтcя иx цитиpoвaть и цитиpoвaть, кaк eгo биoгpaфичecкий oбpaз. Розанов находит удачные слова, называя филocoфов-пpoзaиков, пo нecoвepшeнcтвy cвoeгo opyдия, плoтниками-филocoфами, a пoэтов-филocoфов, - ювeлиpами, пo тoнкocти и пepeливчaтocти cвoиx cpeдcтв.

 

Цитируя поэзию Соловьева о звездах, Розанов отмечает, что oн yшeл в эти звeзды, и пpиcoeдинилcя к xopy ycoпшиx тeнeй. Тeни эти, философ вeчнo чyвcтвoвaл, а доказать в своих философских трудах не мог. Как доказать их бытие, как «oпpaвдaть» cиллoгизмом cвoe чyвcтвo к ним? И кaк вообще oбъяcнить нe чyвcтвyющeмy, cвoe кacaньe «миpaм иным», миpaм гopним и лyчшим? В такой поэзии крылья философии отпадают, a кpылья поэзии пoднимaютcя на небывалую высоту. Пoэзия Coлoвьeвa, былa нeдoкaзyeмoю его филocoфиeю и «мeтaфизикoю».

 

Meнee yдaчными, считает Розанов, его oпыты кpитичecкoгo cyждeния. Соловьев вceгдa выcкaзывaл чтo-нибyдь экcтpaвaгaнтнoe, чтo тpyднo былo дoкaзaть и понять, и от этого впaдaл в paздpaжeниe, в paзныe литepaтypныe нeyдaчи. Taкoвa eгo «Cyдьбa Пyшкинa» и cтaтьи, к нeй пpимыкaющиe.

 

Розанов отмечает у Соловьева отсутствие тaктa, xлaднoкpoвия и paccyдитeльнocти, чтoбы свои неудачные сравнения и обвинения защитить или переделать. Его публицистические статьи ошибочные, поспешные, они, не принесли ему славы. Booбщe, coзepцaтeль - пo cyщecтвy, поэт - по тeмпepaмeнтy, oн нaпpacнo и бeccильнo бpocaлcя в бopьбy. Хотя эти удары не были тяжкими, но они не доставили ему радости. Ответные ему удары, были значительно сильнее.

 

Розанов критикует Соловьева за непрактические темы, и его ложные интересы, и говорит, что для этого в России не было еще достаточного общества, а для народа – они были темны. Booбщe, говорит Розанов, oбщecтвo pyccкoe — зaгaдкa. Чeм oнo живeт? Чтo eмy нyжнo, и что его может взволновать? И тут Розанов выдвигает свою идею: «почвою для философов и других мыслителей должно стать Православие». Оно-то и объединит всех. Отдельные ростки православной культуры он нашел у провинциальных мыслителей – Хомякова и Гилярова-Платонова. Оно, конечно, было красивым, но бессодержательным.

 

Розанов просит прощения у покойного за резкие слова, брошенные в его адрес, которые могли причинить ему огорчение и боль, Хоть и поздно, но он говорит oбщee вceм нaмorильнoe «пpoщaй», и oтдeльнoe cвoe: «Пpocти»...

Отзывы о Василии Васильевиче Розанове

Михаил Гершензон: «Удивительный Василий Васильевич, три часа назад я получил Вашу книгу, и вот уже прочел её. Такой другой нет на свете — чтобы так без оболочки трепетало сердце пред глазами, и слог такой же, не облекающий, а как бы не существующий, так что в нём, как в чистой воде, все видно. Это самая нужная Ваша книга, потому что, насколько Вы единственный, Вы целиком сказались в ней, и ещё потому, что она ключ ко всем Вашим писаниям и жизни. Бездна и беззаконность — вот что в ней; даже непостижимо, как это Вы сумели так совсем не надеть на себя системы, схемы, имели античное мужество остаться голо-душевным, каким мать родила, — и как у Вас хватило смелости в 20-м веке, где все ходят одетые в систему, в последовательность, в доказательность, рассказать вслух и публично свою наготу. Конечно, в сущности все голы, но частью не знают этого сами и уж во всяком случае наружу прикрывают себя. Да без этого и жить нельзя было бы; если бы все захотели жить, как они есть, житья не стало бы. Но Вы не как все, Вы действительно имеете право быть совсем самим собою; я и до этой книги знал это, и потому никогда не мерял Вас аршином морали или последовательности, и потому „прощая“, если можно сказать тут это слово, Вам Ваши дурные для меня писания просто не вменял: стихия, а закон стихий — беззаконие» [19]. (М.О. Гершензон. Розанов. Журнал «Наше Наследие № 78, стр. 56).

 

Дмитрий Мережковский: «Бывают, однако, писатели, у которых произведения так сплетены с личностью автора, что невозможно отделить одно от другого. О таких надо молчать, чтобы не судить о живых как о мертвых. Но, что же делать, когда и молчать нельзя, потому что молчать - значит потворствовать злу? Такой писатель - Розанов. …Удивительно, как я уделывался с ложью. Она никогда не мучила меня, и по странному мотиву: а какое вам дело до того, что я в точности думаю, чем я обязан говорить свои настоящие мысли? Глубочайшая моя субъективность сделала то, что я точно всю жизнь прожил за занавескою, неснимаемою, нераздираемою. До этой занавески никто не смеет коснуться. Там и жил, там с собою был правдив... А что говорил по сю сторону занавески - до правды этого, мне казалось, никому дела нет". Это из книги "Уединенное". Книга тоже неимоверная - заживо загробная. Живой говорит о себе, как о мертвом, "вскрывает" себя, как мертвого. Человек, пока жив, стыдится; только "мертвые срама не имут". В этой книге бесстыдство мертвого. Розанов, конечно, ошибается: никакая правдивость с собою не имеет права на ложь перед другими» [20]. (Дм. Мережковский. Розанов. В кн.: В. В. Розанов: PRO ET CONTRA. Антология. Книга I. РХГИ, СПб, 1995).

 

Сергей Булгаков: «Дорогой Василий Васильевич! Спасибо Вам за память и за книгу Вашу[7]; большую часть ее я уже знал раньше, а теперь многое перечитал. Эта книга с необыкновенной, совершенно исключительной религиозной музыкальностью, она способна открывать глаза на религию слепым к ней. Но религия Ваша — не моя религия, и мое сердце, больное не только личною болью, но, думается, и мировою, неотразимо влечется к Распятому к Распинающемуся, Коего Вы в книге своей гоните, - за то, что от Него будто бы тень упала на мир и на жизнь, что светлый ветхозаветный мир Им упразднен8. Но этого беспечального мира и нет и не было, иначе как на короткие мгновения или для жизненней наивности. Трещина — в самом мире и в человеческом сердце, да и в ветхозаветном тоже. … Чем больше живу, "мыслю и страдаю"11, тем яснее вижу сердцем и умом, что вне Христа, любящего и распинающегося (чего Вы в Нем не хотите видеть, упорно подчеркивая только "сладость" Его, — да. Он и сладчайший для Его возлюбившего), мир "не стоит безумной муки", вернее, не может сам за себя постоять, и все летит вверх тормашками» [21]. (С. Будгаков. Письмо В.Розанову. 1911. Вопросы Философии №10, 1992)

 

Николай Бердяев: «Есть у Розанова особенная, таинственная жизнь слов, магия словосочетаний, притягивающая чувственность слов. У него нет слов отвлеченных, мертвых, книжных. Все слова — живые, биологические, полнокровные. Чтение Розанова — чувственное наслаждение. Трудно передать своими словами мысли Розанова. Да у него и нет никаких мыслей. Всё заключено в органической жизни слов и от них не может быть оторвано. Слова у него не символы мысли, а плоть и кровь. Розанов — необыкновенный художник слова, но в том, что он пишет, нет аполлонического претворения и оформления. В ослепительной жизни слов он дает сырье своей души, без всякого выбора, без всякой обработки. И делает он это с даром единственным и неповторимым. Он презирает всякие "идеи", всякий логос, всякую активность и сопротивляемость духа в отношении к душевному и жизненному процессу. Писательство для него есть биологическое отправление его организма. И он никогда не сопротивляется никаким своим биологическим процессам, он их непосредственно заносит на бумагу, переводит на бумагу жизненный ноток. Это делает Розанова совершенно исключительным, небывалым явлением, к которому трудно подойти с обычными критериями».[22]. (Н.Бердяев. О «Вечно бабьем» в русской душе».

 

Зинаида Гиппиус: Что еще писать о Розанове? Он сам о себе написал. Очень много “потому что”. Но вот главное: потому что он был до такой степени не в ряд других людей, до такой степени стоял не между ними, а около них, что его скорее можно назвать “явлением” нежели “человеком”. И уж никак не “писателем” — что он за писатель! Писанье, или, по его слову, “выговариванье”, было у него просто функцией. Организм дышит, и делает это дело необыкновенно хорошо, точно и постоянно. Так Розанов писал,— “выговаривал” — все, что ощущал, и все, что в себе видел, а глядел он в себя постоянно, пристально. [23]. (З. Гиппиус. Таинственный странник. В.В. Розанов).

 

Алексей Лосев: «Розанов - человек, который все понимает и ни во что не верит. Мне рассказывали: однажды был крестный ход в память преподобного Сергия или какой-то другой праздник, был ход вокруг лавры. И в этом крестном ходе участвовал Розанов. Тоже шел без шапки, все как положено. Тут духовенство, пение, и он идет. С ним рядом шел мой знакомый и потом мне сам рассказывал: “Розанов ко мне обращается и говорит: А я ведь во Христа-то не верю! Я-то в Христа не верю!!” Вот такое отношение к религии, к философии, ко всему на свете, отношение такое воспринимательно ощутительное. Есть этот ощущаемый им факт на самом деле или нет, его это не интересует, истинен этот факт или неистинен, его совершенно не интересует, а вот ощущение, и вообще переживание этого факта, его интересуют… Ведь он, например, об иудаизме очень глубокие мысли высказывал, о православии тоже очень глубокие мысли высказывал, очень интересные, и когда было открытие мощей Серафима Саровского, он туда ездил, а потом в своих записях писал (цитирую по памяти): “Да, конечно, все это тут интересно, глубоко, но когда я после этого открытия поехал домой, я подумал: Э!.. Ну ее совсем, эту мистику. Поеду-ка я лучше ко щам да к жене. Какие щи у меня умеет жена готовить! Вот это действительно! Вот это щи!» [24]. (А.Лосев. Розанов).

 

Александр Николюкин: «Розанов действительно не знаем, несмотря на издание сочинений, энцикло¬педии, - во многом остается загадкой, загадкой во многих отноше¬ниях, и пишут о нем совершенно по-разному. Вот, после той Меж¬дународной конференции к 150-летию Розанова, которая была три года назад, и материалы которой сегодня впервые стали продавать¬ся, - тогда один психиатр написал статью под названием: «Апология Розанова - тревожное явление в общественной жизни». Ну и там, естественно, Розанов смешивается со «смердяковщиной», в общем, - всей той фразеологией, которая сопутствовала выходу (Уединенного» и «Опавших листьев» в либеральной прессе тех лет. Ну что ж, у каждого свое мнение. Мы же в нашей Энциклопедии одну цель преследовали: это - дать слово самому Розанову, чтобы он сказал, чтобы он прозвучал. Нас не интересовали оценки авторами тех или иных явлений, нас интересовал материал самого Розанова, — что он сам за себя говорит. Это - самое главное «сырье» нашего издания. Поэтому я, естественно, хочу поблагода¬рить всех - сто десять авторов у нас было, - всех, принимавших участие, только благодаря труду, которых и смогло появиться такое толстое, тяжелое - два с половиной килограмма, отмечено в Интернете, где взвешивается все, - издание!» [25].

 

Валерий Фатеев: «Для меня совершенно очевидно, что Розанов очень противоречив. Александр Николаевич соглашается с этим, но говорит, что это - сущность шкуры Розанова, что он противоречив как таковой. А я отмечаю такую особенность: Розанов по-разному пишет в разные периоды, и таких периодов я насчитал четыре. Я - не зануда, и не такой историк догматический, который ставит эти периоды выше содержа¬нии, но тем не менее Розанов, оставаясь самим собой, писал одно время за Церковь, другое время - против Церкви, за евреев, против евреев - и это очень органично сочетается в Розанове, но для меня совершенно очевидно, что это - разные периоды. Совсем уже закончив работу над Энциклопедией, я обнаружил такую вещь, что Василий Васильевич иногда в художествен¬ных целях привирает. Может быть, это сказано для нас обидно, а для Розанова - нет! Он просто художественно оформляет жизнен¬ный материал. Например, в дневнике, по-моему, семьдесят восьмого года, написано, что «мой брат пошел в булочную с копейкой, ему было очень стыдно, что он на копейку должен был просить хлеба», а уже в других своих произведениях он пишет, что на копейку купил он сам. Ремизов пишет, что когда хозяйка квартиры соблазнила юного Розанова, то он с утра «пел песни». А в одном из только что вышедших томов, в статье «Puer deternus» («Вечный мальчик») написано, что хозяйка «ходила, ходила вокруг Розанова», но ничего такого не было. Я думаю, что это - как раз художественный прием, это Розанов, так сказать, par exellence, Розанов как он есть. Ну и многие другие вещи» (26).

 

Виктор Сукач: «Розанов еще недостаточно оценен в русской литературе. Нужно только освободиться от путающегося под ногами мифа о Розанове, а также отойти от куцых политических оценок «розановщины». И перед нами предстанет нравственная личность писателя и философа в красоте и трагичности. Его будущее и в русской культуре и в мировой еще не имеет четких границ. Только подозревается глубина его духовного сознания, оригинальный взгляд на мир и историю» (27). (В. Сукач. Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти).

 

«А между тем, В.В. Розанов — прежде всего и по преимуществу философ, который, хотя и не был философом по профессии, был, однако, философом по призванию, т.е. был философом милостью Божьей. Только исходя из этого обстоятельства, можно более или менее адекватно оценить его жизнь и творчество, место и роль в истории отечественной и мировой культуры. Только тогда за внешне противоречивыми высказываниями откроется исключительная цельность его личности»(28). (Г. Сукач. В.В. Розанов. М. Прогресс-Плеяда, 2008).

Заключение

Мы попытались составить образ Василия Розанова с помощью его самого, его словами и словами его современников, и дополнить высказываниями наших современных специалистов, которые по-существу дали Розанову вторую жизнь. Мы никак не могли обойти такого крупнейшего специалиста по творчеству Розанова, как Александра Николаевича Николюкина, талантливого человека – доктора философских наук, литературоведа, крупного специалиста в изучении и составлении его книг. Благодаря неутомимой деятельности этого труженика, русская и мировая культура получила такой величайший шедевр, как «Розановскую Энциклопедию» и 30 томов трудов писателя и философа Василия Розанова. Хочу также отметить продуктивную деятельность научного редактора издания, «Розановская Энциклопедия», петербуржца, доктора философских наук Фатеева Валерия Александровича. Не считаясь с возрастом, этот человек вложил в нее свой труд и свою душу.

 

Все книги Розанова с огромной любовью были подобранны, составлены и изданы творческим редакционным коллективом под руководством неугомонного человека – А.Н. Николюкина. Этим людям мы выражаем свою признательность и восхищаемся ими. «Розановская Энциклопедия» будет полезна не только тем, кто глубоко интересуются творчеством В.В. Розанова, а, в первую очередь, для тех, для которых Розанов станет открытием. Им будет интересно время, в которое жил и писал свои книги Василий Васильевич Розанов и тот обширный круг людей, с которым он был связан творчески и жизненно. Хочется отметить и коллектив издательства «Республика», так эстетически и мастерски издавшие эти книги. Именно в этих творениях заключена вся жизнь и эпоха Василия Васильевича Розанова – гения русской мысли и величайшего патриота своей страны.

 

Не все темы Розановского духовного мира мы затронули - сделать это в одной статье было просто невозможно. Большинство из них освещено в печати, но у него есть такие темы, куда еще не ступала душа человека. Надеемся, что и они в скором времени будут освещены. Подчеркиваем, что писать статью о Василии Розанове нам помогал сам Розанов, своими необыкновенными высказываниями, мудростью, а также современные исследователи его творчества. Мы хотели бы помочь читателю подойти к личности писателя и мыслителя Розанова объективно, с раскрытой душой и любовью, оценить его творческое наследие и стать его личным другом до конца своей жизни.

 

Литература

 

1. Василий Розанов. Уединенное. М. Эксмо, 2006. С.460.
2. Василий Розанов. Опавшие листья. М. АСТ, 2001. С. 455.
3. Голлербах Э.Ф. Василий Розанов. Жизнь и творчество. //В кн. : Уединенное. М. Эксмо, 2006, с. 835.
4. В. Розанов. Апокалипсис нашего времени. //В кн.: В.В. Розанов. Мимолетное. М. Республика, 1994. С.413.
5. Николюкин А.Н. Розанов. ЖЗЛ. М. 2001.
6. Голлербах Э.Ф.. Последние дни В. Розанова. //В кн.: В.В. Розанов. Pro et Contra. РГХА, СПб, 1995. т. 2.
7. Зинаида Гиппиус. Задумчивый странник. //В кн. : З. Гиппиус. Ничего не боюсь. М, Вагриус, 2004.
8. Сукач В.Г. Розанов. М. Прогресс-Плеяда, 2008.
9. Зинаида Гиппиус. Задумчивый странник.// В кн. : З. Гиппиус. Ничего не боюсь. М. Вагриус, 2004.
10. Тареев М.М. Розанов В.В.// В кн.: В.В. Розанов. Pro et Contra. РГХА, СПб, 1995. Т.2.
11. Василий Розанов. Мимолетное. М. Республика, 1994.
12. В. Зеньковский. История русской философии. М. Фолио. 2001, с.736.
13. Вл. Соловьев. Исторический сфинкс. Вестник Европы. 1893. № 7.
14. Вл. Соловьев. Порфирий Головлев о свободе и вере. Вестник Европы. 1894. Июль. С. 286-312.
15. В. Розанов. Ответ г. Владимиру Соловьеву. Русский вестник. 1894. Апрель. С. 191-211.
16. Вл. Соловьев. Конец спора. 1894.
17. В. Розанов. Памяти Владимира Соловьева. //В кн. ; В кн. В.С. Соловьев. Pro et Contra. РГХА, СПб, 2002., т.2.
18. В. Розанов. Вл. Соловьев. Французский труд. Новое Слово. 1911.№ 7 Июнь, с. 4-9..
19. Гершензон Э.Ф. Розанов. Наше наследие. № 78, с. 56.
20. Дм. Мережковский. Розанов. В кн.: В.В. Розанов. Pro et Contra. РГХА, СПб, 1995. Т.1.
21. Будаков С. Письмо В. Розанову. 1911. Вопросы Философии №10, 1992)
22. Николай Бердяев. «О Вечно бабьем» в русской душе. //В кн.: Типы религиозной мысли. Т.3. Париж, YMKA – PRES, 1989.
23. Зинаида Гиппиус. Таинственный странник. //В кн.: В.В. Розанов. Pro et Contra. РГХА, СПб, 1995. Т.1.
24. Алексей Лосев. Розанов. //В кн.: В.В. Розанов. Pro et Contra. РГХА, СПб, 1995. Т.1.
25. А.Н. Николюкин. Выступление в Доме Лосева при обсуждении «Розановской Энциклопедии» 7 апреля 2010 года.
«Литературоведческий журнал» № 26, 2010).
26. Фатеев В.А. Выступление в Доме Лосева при обсуждении «Розановской Энциклопедии» 7 апреля 2010 года. «Литературоведческий журнал» № 26, 2010).
27. В. Г. Сукач. «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти. М. 2008.
28. В. Г Сукач. Розанов. М. Прогресс-Плеяда, 2008.

13.12.2014 16:28АВТОР: Сергей Целух | ПРОСМОТРОВ: 6127




КОММЕНТАРИИ (1)
  • Владимир27-11-2018 16:01:01

    Семантическая сеть "О понимании" В.В. Розанова

ВНИМАНИЕ:

В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:

1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".

2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.

3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".

4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.

5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".



Оставить комментарий

<< Вернуться к «Сергей Целух »