Листы старого дневника. Том 2. Главы III, IV. Г.С. Олькотт
.jpg)
ГЛАВА III
ЗАЛОЖЕНИЕ ОСНОВ
Мистер А. П. Синнетт уже давно является близким другом основателей Теософского Общества, и его имя много лет ассоциируется с их именами, достижениями и литературными трудами. Однако наше знакомство имело своё начало, как его имеет всё в этом мире. Оно началось с письма, датированного 25-ым февраля 1879 года и полученного нами через девять дней после прибытия в Бомбей. В нём А. П. Синнетт, выступая в качестве редактора «Пионера», выразил желание познакомиться с Е. П. Б. и мною в случае, если мы посетим север страны, а также готовность публиковать интересные факты о нашей миссии в Индии. «Пионер» отметил наш приезд, как и вся остальная индийская пресса. Мистер Синнетт писал, что он уже имел возможность много раз исследовать некоторые замечательные медиумические феномены в Лондоне, поскольку к оккультным вопросам он проявлял больший интерес, чем обычный журналист. Так как законы возникновения феноменов оставались пока неисследованными (их проявления главным образом происходили в неудовлетворительных условиях, а по поводу стоящего за ними интеллекта строились запутанные предположения и теории), его любопытство не было полностью удовлетворено, а разум – убеждён. Я ответил ему 27-го февраля, и если это число ни в одном другом случае не приносило удачи, в этом же оно ознаменовало начало очень важного знакомства и крепкой дружбы. Любезное предложение мистера Синнетта поступило именно в тот момент, когда в нём была наибольшая необходимость, и я всегда помню и никогда не забуду, что мы лично и Общество в большом долгу у него. Тогда мы только приехали в Индию; нас знали как последователей азиатской мысли и противников идеи построения англо-индийского общества; мы поселились в уединённом бунгало в самом сердце квартала Бомбея, в котором проживали местные жители; нас с энтузиазмом приветствовали и принимали индусы как защитников их древней философии и единоверцев; мы не обращались в Правительство и не общались с европейским классом, а он оказался совершенно незнаком с индуизмом и индусами, как и с нами и нашими планами. В действительности мы не имели ни малейшего права ожидать благосклонности от наших сородичей по расе и не должны были удивляться тому, что Правительство заподозрило нас в каких-то скрытых мотивах. Никакой другой англо-индийский редактор не был к нам так участливо расположен, оставаясь беспристрастным в обсуждении наших взглядов и идеалов. Лишь мистер Синнетт был нашим настоящим другом и добросовестным критиком; он же был и сильным союзником, так как стоял во главе самой влиятельной газеты в Индии и больше, чем любой другой журналист, пользовался доверием и уважением у важных правительственных чиновников. В дальнейшем будет много сказано о развитии наших взаимоотношений, но сейчас достаточно упомянуть лишь о том, что между нами и мистером и миссис Синнетт завязалась оживлённая переписка, а в начале следующего декабря мы нанесли им визит в Аллахабад, когда произошли многочисленные интересные события, о которых следует рассказывать последовательно.
Ранее уже упоминалось, что бомбейские парсы с самого начала были дружественны по отношению к нам. Они часто навещали нас со своими многочисленными семьями, приглашали нас в гости, обедали с нами и как-то попросили меня председательствовать и распределить призы на годовщине парсийской школы для девочек. Ещё в Америке я завязал дружбу с мистером К. М. Шроффом, который только что завершил лекционный тур по моей стране и возвращался домой. Он вступил в ряды Теософского Общества и после нашего прибытия в Бомбей всегда оказывал нам помощь. Тогда он был молодым человеком и в своей общине не пользовался тем влиянием, которое снискал позже, но обладал врождённой способностью к напряжённой работе, являющейся главным фактором жизненного успеха. В то время нас посещали гораздо более влиятельные парсы, чем он. Среди них был востоковед мистер К. Р. Кама и его знаменитый тесть, ныне покойный пионер-реформатор мистер Манекджи Курсетджи (Manockjee Cursetjee) вместе со своими обаятельными дочерями. Их принимали в нескольких европейских королевских дворах, где они вызвали всеобщее восхищение. В своём дневнике я нахожу, что во время первой встречи – 6 марта 1879 года – я попытался обратить внимание мистера Камы на необходимость организации религиозной работы среди парсов по Теософской линии. И я никогда не переставал делать подобные попытки, когда привлекал внимание влиятельного парса. Жгучим стыдом и позором для их общины является то, что их шетты так загипнотизированы духом стяжательства и мирского успеха, что они из года в год не могут выделить даже малую часть их огромного состояния на поиски фрагментов своих священных книг в разных уголках своей родины и с помощью археологических раскопок сделать для своей веры то, что сделали для своей христиане в Египте и Палестине. Весь мир много теряет оттого, что о величии этой прекрасной религии широко не известно. Благотворительность парсов поистине царская, но всё своё богатство они тратят на социальные объекты утилитарного назначения. Грустно думать, что среди них нет ни одного благочестивого и приверженного своей религии миллионера, который бы, вняв намёкам, пожертвовал хоть один лакх на то, чтобы субсидировать Парсийское Исследовательское Общество. Это помогло бы Зороастризму куда больше, чем все их библиотеки, больницы, школы искусств, джимханы, фонтаны с питьевой водой и статуи Принца Уэльского.
Когда я общался с англичанами, живущими в Индии, мне всегда было удивительно, в каких совершенно разных мирах на Востоке живём мы с ними. Их жизнь является лишь продолжением их британской жизни, полной приевшихся развлечений и забав, позволяющих заглушить тоску и опустошённость, которые появляются в часы их отдыха. Напротив, наша жизнь проходит в соответствии с восточными идеалами и восточным мышлением, мы не имеем свободного времени для развлечений и не чувствуем потребности отвлекаться на игры, вечеринки и волнующие кровь забавы. Не имея личного опыта, такой контраст представить нельзя. Когда я пишу эти строки, ко мне возвращаются воспоминания о тех первых неделях в Бомбее, и кажется, что я без усилий могу вспомнить самые замечательные эпизоды нашей жизни в Гиргауме под тенью пальм. Вспоминаю, как на рассвете нас будило громогласное карканье вороньих полчищ. Я помню, как постоянно обострялся мой художественный инстинкт при виде нашей гостиной или веранды, подмечая костюмы, характеры и расовые типы наблюдаемых мною людей. Я помню непрерывные беседы на английском языке, являющимся основным средством общениями между расами Индийской Империи, а также ведущиеся в сторонке переговоры и консультации на гуджарати, маратхи и хиндустани между родственниками и членами одной касты. В своём воображении я вижу проглядывающие сквозь кустарники фонари и подобные столбам рельефные стволы пальмовых деревьев, которые можно было наблюдать в их отсветах. Я вижу нас, облачёнными в одеяния из тонкой ткани и овеваемыми стараниями индийских слуг разрисованными пунками (punkahs). При этом я удивляюсь контрасту между таким приятным и тёплым воздухом, насыщенным ароматами, здесь и тем, как в то же самое время в родных краях на улицах метут ледяные мартовские ветры, замороженные тротуары как сталь звенят под копытами лошадей, а бедные нищие, страдая от голода, жмутся друг к другу. Это было почти ежедневное повторение приятного сна. Единственной нитью между нами и нашими домами на Западе оставались письма, которые приходили с каждой почтой, а также узы общей работы с нашими немногочисленными коллегами в Нью-Йорке, Лондоне и Корфу, связывающие нас симпатией.
Однажды вечером зашёл разговор о проблеме разума, пронизывающего всю Вселенную. Забавное доказательство его существования было получено через одну из самых глупых птиц, которая в то время обитала у нас. За нашей кухней располагался курятник, заселённый стаей кур и одним утиным семейством – неуклюжим мускусным селезнем с тремя подругами. Хлопоты о домашних птицах легли на Мисс Бейтс, леди из нашего квартета, и обычно пернатые подбегали к ней всякий раз, когда она к ним подходила. Когда как-то вечером после ужина мы, разговорившись, засиделись за столом, нас сильно удивило громкое кряканье, доносившееся из под стула мисс Б. Оказалось, что его издавал переваливающийся с ноги на ногу неуклюжий старый селезень, который после того, как понял, что его заметила мисс Б., закрякал снова, покачал хвостом и захлопал крыльями, будто его что-то беспокоило. Продолжая крякать, он подбежал к двери и, глядя на неё, словно просил следовать за собой. Мы поняли, что его странное поведение что-то означает, поэтому все вместе последовали за ним через двери. Он привёл нас в курятник, в котором царил большой переполох: в нём изо всех сил кричали куры и крякали утки. Очевидно, что их побеспокоили или ещё продолжают тревожить крысы. И тут в свете нашего фонаря мы увидели, что одна из подружек старого селезня просунула шею через бамбуковые перекладины курятника, но сама соскользнула вниз, где выступающий узел одной из бамбуковых палок сужал щель так, что её шея быстро на него напоролась, когда птица съехала вниз. Должно быть, на неё напали какие-то паразиты, и она в испуге налетела на забор, просунула в него шею, и сильно ударившись грудью, сползла вниз. Она была бы задушена, если бы её две сестры-подруги не подлезли под неё и не поддержали своими спинами, в то время как селезень не выбрался через плохо закрытую дверь и не позвал на помощь мисс Бейтс! Хорошо бы мистерам Роменсу и Герберту Спенсеру изучить такое доказательство животного интеллекта!
Вскоре после того, как мы поселились в Гиргауме, произошёл случай, который Е. П. Б. навсегда запечатлела в своём восхитительном произведении «Из пещер и дебрей Индостана». Читатель сможет проследить, как полёт её блестящей фантазии изменил до неузнаваемости те простые «голые» факты, которые я излагаю, и из банального происшествия создал потрясающий колоритный роман. Однажды вечером моё внимание привлёк звук, подобный монотонному барабанному бою. Продолжаясь в том же духе и дальше, он не сотрясал воздух, но лишь скучно и приглушённо пульсировал в вечернем воздухе. Один из слуг отправился узнать о его происхождении и через какое-то время вернулся, рассказав, что в соседнем доме бьют в тамтамы. Также он сообщил, что «знахарка» собирается стать одержимой «богиней» и отвечать на вопросы личного характера. Соблазн «поучаствовать» в столь странном действе побудил нас посетить это место и разобраться, в чём же там дело. Поэтому Е. П. Б. взяла меня за руку, и мы пошли в соседний дом. В грязно оштукатуренной комнате площадью пятнадцать-двадцать квадратных футов мы увидели тридцать-сорок индусов из низшей касты, стоящих вдоль стен. На них были прикреплены лампы с кокосовым маслом, а в центре помещения на корточках сидела дикого вида женщина с распущенными волосами. Её тело раскачивалось из стороны в сторону, а дёргавшаяся голова, так же как и её чёрные как смоль длинные локоны, совершала круговые, а иногда горизонтальные движения, подобные ремню кнута. Тут через заднюю дверь вошёл юноша, неся широкую круглую тарелку с небольшой каймой, на которой рядом с несколькими щепотками красного порошка и блестящими зелёными листьями тлели кусочки камфоры. Эту тарелку он поднёс к лицу Сивиллы, она погрузилась в клубы камфорного дыма и стала с удовольствием его звучно вдыхать. Вскоре она вскочила на ноги, выхватила медную тарелку, начав водить ею направо и налево, и стала снова мотать головой. Затем, быстро перебирая ногами в такт тамтаму, она начала плавно перемещаться по комнате, вглядываясь в лица индусских зрителей, охваченных благоговейным страхом. Продолжая в том же духе в течение какого-то времени, она вдруг бросилась к женщине из толпы, резко направила тарелку на неё и сказала что-то на маратхи, чего, конечно же, мы понять не могли, но что-то, по-видимому, касающееся её личных дел. Как бы там ни было, эффект был сразу заметен, поскольку женщина, будто в страхе, отступила назад, простёрла руки к танцующей пророчице и казалась глубоко взволнованной. То же самое повторилось и с другими зрителями, после чего пророчица, кружась, добралась до середины комнаты, какое-то время перемещаясь туда-сюда, пропела что-то похожее на мантры, а затем выбежала из комнаты через заднюю дверь. Через несколько минут она вернулась, с её распущенных волос стекала вода. Она снова упала на землю и, как прежде, стала мотать головой, опять взяла поднос с горящей камфорой и повторила представление, набрасываясь на людей и рассказывая им то, что они хотели бы знать. Но на этот раз её голос был другим, а движения менее судорожными. Нам сказали, что это связано с тем, что она вошла под контроль другой богини, когда погрузила голову в сосуд с водой, находящийся наготове за дверью. Вскоре мы пресытились новизной происходящего и вернулись домой. И ничего более, кроме этого. Вот простые факты, поскольку больше ничего не случилось. Но теперь, если читатель обратится к произведению «Из пещер и дебрей Индостана» («Логово ведьмы»), то он увидит, как Е. П. Б. их переработала. Вместо жалкой лачуги в густо населённом квартале Бомбея со зрителями, состоящими из кули, мы оказались сидящими на слонах при свете факелов в дремучем лесу на высоте «две тысячи футов выше хребта Виндхья»; мёртвая тишина нарушалась мерной поступью слонов; слышались «странные голоса и ропот»; мы спустились с наших слонов и пробирались через заросли кактусов; наша компания состояла из тридцати человек, включая факелоносцев; полковник (то есть, я) приказал зарядить все винтовки и револьверы; после того, как наши одежды изодрались о колючие груши во время восхождения на вершину, а затем спуска в ущелье, мы достигли «логова» Кангарины (Kangarin) – «Индийской Пифии, которая «вела святую жизнь» и обладала пророческим даром». Её Трофонийская[1] пещера находилась в разрушенном индуистском храме из «красного гранита», а жильё – в подземных катакомбах, где, как считали люди, она жила триста лет.
Площадь перед храмом освещалась огромным костром и была переполнена «нагими дикарями, подобными множеству чёрных гномов», которые под звуки барабанов и бубнов прыгали в какой-то дьявольской пляске. На неё выпрыгивал и кружился вокруг себя седобородый старик с распростёртыми как крылья руками и по-волчьи оскалившимися зубами до тех пор, пока не падал, лишённый чувств. На земле, осыпанный цветами, покоился гигантский четверорогий череп «сиватерия»[2].
Внезапно появилась ведьма – нельзя сказать, когда и как. Судя по описанию впечатления от ее первого появления, должно быть, она была красавицей: «скелет высотой в семь футов, обтянутый коричневой кожей с крошечной головой мёртвого ребёнка, вырастающей из её костистых плеч, с глазами, посаженными так глубоко и в то же время сверкающими таким дьявольским блеском, продирающим всё ваше тело, что вы начинаете чувствовать, как отказывает работать ваш мозг, мысли становятся спутанными, а в жилах стынет кровь». Худший вид очень неприятного типа астральных страшилищ! В течение какого-то времени она неподвижно стояла, держа в одной руке поднос с горящей камфорой, а в другой – рис. Она была похожа на резного идола, её морщинистую шею обвивали «три ряда золотых медальонов», голову «украшала золотая змея», а её «уродливое тело, которое вряд ли принадлежало человеку, было обёрнуто шафранно-жёлтым муслином». Затем следует описание, как тело ведьмы стало одержимо богиней, её судорожных движений, её головокружительных танцев, в которых она двигалась быстрее, чем сухой лист перед ураганом, ослепительного блеска её глаз, сводящих вас с ума, её конвульсий, прыжков и дикой адской пляски. Затем приводится рассказ, как в теле ведьмы одна богиня уступала место другой, и так семь раз, как колдунья билась головой о гранитные ступеньки. Далее следует описание её пророчеств и заклинаний, жуткого танца со своей собственной тенью и тому подобного, изложенного на двадцати страницах так образно и красочно, как это позволяет сделать наш язык: интеллект, который мог создать такое замечательное художественное произведение, принадлежит истинному гению. На протяжении всей книги она приводила описания, подобные этому, обрамляя богатой фантазией минимум фактов. Это напоминает то, как свет маленькой лампочки, горящей в голове поезда, собирается параболическими отражателями и усиливается до яркого сияния, превращаясь в своего рода солнце на колесах.
Робкие надежды на то, что мы сможем насладиться уединённой жизнью, вскоре рассеялись. Нас не только осаждали посетители, которые нередко были очень серьёзными и имели право обратиться к нам за помощью, но также корреспонденты, в основном индусы, вошедшие с нами в быстро набирающую обороты переписку, касающуюся Теософии. Во враждебной англо-индийской прессе и тех местных изданиях, которые, отвергая индийские идеалы, подпитывались неверными представлениями о «Прогрессе», наши намерения описывались так искажённо, что мы поневоле были вынуждены угрожать судебным разбирательством редактору Днянодайя (Dnyanodaya), печатному органу пресвитерианской миссии маратхи, за грубую клевету. И нам сразу же пришло вполне удовлетворительное извинение. Тогда ещё не все миссионеры были клеветниками по определению (ab initio), поскольку «Бомбей Гардиан», печатное издание миссионеров, по поводу нижеизложенного выступления высказалось следующим образом: «Те, кто ожидал, что лекция будет направлена против Христианства, ошиблись. В выступлении действительно звучала его краткая критика, однако те, кто слышал эту лекцию, рассказали нам, что она была в гораздо большей степени направлена на Индуизм, чем на Христианство». По этому поводу мы также делали публичное заявление. И, соответственно, 23 марта я прочитал свою первую публичную лекцию в Индии в зале Фрамджи Ковасджи, расположенном в Дхобиталлао (квартале прачек). Собравшиеся её послушать поразили нас новизной и живописностью, а также контрастом между морем разноцветных тюрбанов, белоснежных муслиновых одеяний и увлечённых, подобных ониксу глаз, горящих на красивых коричневых лицах, с одной стороны, и одетой в чёрные костюмы бледнолицей и лишённой головных уборов западной аудиторией, совершенно блёклой за исключением цветастых женских шляпок, с другой. Толпа была настолько плотной, наводняя весь зал, балконы и лестницы, что уже больше не могла вместить ни одного человека. Вместе с тем, в ней царила тишина, организованность и внимательность, будто бы каждый человек имел достаточно свободного места. Наш квартет разместился на сцене, переполненной лидерами различных местных общин Бомбея. Присутствующие слушали мою лекцию, затаив дыхание и время от времени прерывая её аплодисментами. Это явилось поистине историческим событием, равного которому не помнили старожилы, поскольку величие и ценность Восточных Писаний проповедовал западный человек, взывавший к патриотической преданности памяти своих предков, возвышая их старые религии, а также вещавший о том, что после них не было привнесено ничего существенно нового, доказывая это результатами беспристрастных исследований. Восторженный дух этой встречи охватил как говорящих, так и слушающих, и я вспоминаю, что в какой-то момент мне пришлось остановиться и подавлять рыдания, которые не давали произнести ни слова, поскольку я не мог сдерживать свои эмоции. Я чувствовал себя полным дураком, потерявшим самообладание, но ничего не мог с этим поделать; подавленный голос моего сердца, несмотря на все мои усилия, сделал меня немым. Я читал лекцию на тему «Теософское Общество и его Цели»[1], которая объясняла их настолько подробно, насколько я был в силах их изложить.
В своей лекции я отметил, что возрождение любой нации должно осуществляться посредством лидеров, взращенных ею самой, а не пришедшими извне, и чтобы остановить падение Индии, вдохновенных вождей следует искать внутри её границ, а не в чужих краях среди иностранцев. Что касается нас самих, то мы совершенно отрицали все претензии на подобное лидерство, не обладая для него необходимыми качествами. Я полагаю, что после двадцати лет, проведённых в Индии, это – единственно верное и здравое суждение. Также как и тогда, я считаю, что существует потребность в духовном Учителе, который появится в нужное время. Поистине, признаки его прихода множатся ежедневно, и разве может кто-то сказать, что наше Общество, миссис Безант, Вивекананда, Дхармапала и другие не являются провозвестниками благословенного дня, когда духовные устремления снова зажгут восточные сердца, а пресмыкание перед материализмом станет предметом тёмного прошлого?
Естественно, что в силу сложившихся обстоятельств вышеупомянутое событие вызвало довольно сильный общественный резонанс. «Индийский очевидец» писал: «Более масштабной миссии ещё никогда не замышлялось. Если сплотятся арийцы, если индусы, парсы, магометане, христиане забудут свои разногласия, то день возрождения Индии не за горами». Было подмечено, что наше выступление совпало с первым днём начала нового года и новой эры по календарю Сак Саливан (Sak Salivan), которым пользовались в Бомбее. «Амрита Базаар Патрика» (за 8 мая 1879 года) писала, что наша цель – «величайшая из когда-либо предпринятых человеком» и молилась о том, чтобы мы перебрались жить в Калькутту. Нижеследующее высказывание редактора «Патрика» в Индии 1899 года после изменений, которые к этому времени произошли с народным самосознанием, наполнено самым отвратительным пессимизмом. Он нас поддержал, но сказал, что мы подоспели слишком поздно:
«Что же может сделать врач», – вопрошает он, – «когда пациент уже остыл и закоченел? Индия мертва во всём, что касается чести и славы. Индия представляет собой инертную массу, которую прежде ещё никакая сила не была в состоянии сдвинуть с места…. Индия лишилась сердца, а те из её детей, которые в какой-нибудь её части ещё остались, чахнут от ненужности и отчаяния. Говорить с индийцами о возрождении Индии – то же самое, что говорить с морским песком».
Это – эмоциональное малодушие, отсутствие проницательности и предвидения в государственных масштабах. Шишир Бабу забыл даже об элементарных сельскохозяйственных знаниях, используемых на практике в его родном селе, которые напомнили бы ему о том, что для лучшего прорастания семян их надо сеять в тени дерева, тогда на столе каждый день будет хлеб. Последовавшие события опровергли его мрачный прогноз, и народы Индии уже совместно изучают своё прошлое в поисках истоков арийской мудрости. Правда, сделано в этом направлении пока немного, но всё же «инертный труп» Индии, который был предъявлен публике в 1879 году «Калькуттским Иеремией», проявил себя очень живучим существом, призывающим своих детей для пользы человечества ещё раз обратить свой взор на древние Писания.
__________________________________________
1 – Трофоний – персонаж древнегреческой мифологии, прорицатель – прим. переводчика.
2 – Сиватерий – род ископаемых млекопитающих семейства жирафовых. Название Сиватерии происходит от имени бога Шивы и др.-греч. θηρίον – «зверь», буквально — «зверь Шивы» – прим. переводчика.
1 – Опубликовано Теософским Обществом.
.jpg)
ГЛАВА IV
ИЗОБИЛИЕ ЧУДЕС
Начиная с 29-го марта (1879 года) произошла серия странных событий, в которых Мулджи Такерси явился важным, а иногда и главным свидетелем, исключая Е. П. Б. Как-то днём она попросила его вызвать экипаж, а когда он прибыл, уселась в него вместе с Мулджи. Е. П. Б. отказалась отвечать на его вопросы, куда она направляется, велев ему просто передавать приказы кэбмену следовать прямо, поворачивать направо или влево, когда она укажет. После их возвращения вечером Мулджи рассказал нам, что произошло. Она указывала маршрут, который пролегал по многочисленным петляющим улицам и просёлочным дорогам, пока они не оказались в хвойном леске, расположенном в восьми-десяти милях от Бомбея. В своём Дневнике я не записал названия этого места, но думаю, это был Парел, хотя, возможно, и ошибаюсь. Во всяком случае, Мулджи знал это место, потому что в этом районе кремировали тело его матери. Дороги и проезды в лесу пересекались друг с другом в полном беспорядке, но Е. П. Б. никогда не сбивалась с курса, прося кэбмена поворачивать в ту или иную сторону, пока они не выехали на морское побережье. В конце концов, к удивлению Мулджи, они оказались у ворот частной усадьбы, с великолепным садом из роз сразу за ними и прекрасным бунгало с просторными верандами в восточном стиле в его глубине. Е. П. Б. вышла из экипажа и велела Мулджи её ожидать, запретив под страхом смерти приближаться к дому. Дожидаясь её, он находился в полном недоумении, поскольку он, коренной житель Бомбея, об этом месте раньше никогда не слыхивал. Он подозвал одного из нескольких садовников, которые ухаживали за цветами, но тот на вопросы о том, как зовут его хозяина, как долго он здесь живёт, и когда было построено бунгало, ничего не ответил. Для индусов это очень нехарактерно. Е. П. Б. направилась прямо к дому, у дверей которого её радушно встретил высокий индус поразительной и незаурядной внешности, полностью одетый в белое одеяние, и вошла внутрь. Через какое-то время они показались вновь, таинственный незнакомец простился с ней, подарив огромный букет из роз, который один из садовников для этой цели принёс своему хозяину. Е. П. Б. присоединилась к своему эскорту, взобралась в экипаж и приказала кэбмену возвращаться домой. Мулджи смог выудить у Е. П. Б. лишь то, что незнакомец был оккультистом, с которым она поддерживала связь, и в тот день имела к нему дело. Она сказала, что розы через неё были посланы для меня. В этой истории нам показалось странным то, что, насколько мы знали, Е. П. Б. не имела никакой возможности изучить этот пригород и путь к усадьбе, во всяком случае, со времени её прибытия в Бомбей, потому что она никогда не покидала наш дом в одиночку. Однако в этом деле она показала самую полную осведомлённость. Мы не знаем, существовало это бунгало или нет, поэтому можем только довериться рассказу Мулджи. Он был настолько поражён произошедшим, что стал рассказывать об этом своим друзьям в городе. Это привело к тому, что один из них прямо заявил, что он знает этот пригород очень хорошо и может поспорить на 100 рупий, что такого бунгало на морском побережье не существует, и Мулджи не сможет найти к нему дорогу. Когда это услышала Е. П. Б., она предложила Мулджи заключить с ней пари, что он этот спор проиграет. После этого Мулджи согласился на это пари, заявив, что сможет восстановить в памяти путь, которым они ездили. Я тут же вызвал экипаж, и мы втроём в него сели. Прибегнув к помощи переводчика-индуса, ставшего ещё одним нашим попутчиком, я велел кэбмену строго следовать указаниям мистера М., который будет пролагать наш маршрут, и мы поехали. После долгой езды окольными путями мы достигли леса, в тенистых глубинах которого должно было находиться таинственное бунгало. Грунт под ногами представлял собой почти чистый морской песок, усыпанный коричневой мульчёй из сосновых иголок или хвои каких-то других деревьев, возможно, казуарин[1].
Мы видели, как в разных направлениях расходятся многочисленные дороги и, чтобы не заблудиться, я попросил Мулджи сконцентрировать всё своё внимание. Однако он сохранял полную уверенность, несмотря на язвительные замечания, которые в его адрес отпускала Е. П. Б., говорящая о том, что он подвергается мистификации и определённо проспорит свои 100 рупий. В течение следующего часа мы ехали то в одну, то в другую сторону, то останавливались на месте для того, чтобы Мулджи мог выбраться из экипажа и осмотреться. В конце концов, всего примерно через минуту после того, как он заявил, что совершенно уверен в том, что мы направляемся прямо к бунгало, расположенному на морском побережье, по близлежащей прибрежной насыпи с грохотом пронёсся поезд. Бедному Мулджи это доказало, что он вёл нас в совершенно противоположном направлении от того, про которое думал! Мы решили дать ему столько времени, сколько ему потребуется на поиски, но он почувствовал себя совершенно сбитым с толку и признал свой проигрыш. После этого мы поехали домой. Е. П. Б. поведала нам, что Мулджи нашёл бы таинственное бунгало, если на его зрение не были бы наброшены чары, а также вдобавок к этому, что бунгало, как и все другие места пребывания Адептов, всегда защищаются от вторжения посторонних лиц путём наведения на них иллюзии сильными элементальными слугами-охранителями. В частности, это бунгало постоянно охранялось посредником, на которого можно было положиться, и использовалось для иногда случающегося отдыха и встреч Гуру и Чела во время их путешествий. Е. П. Б. также сказала, что все погребённые под землёй древние библиотеки и несметные сокровища, которые должны быть сокрыты до тех пор, пока карма не потребует возвращения их людям, защищаются от обнаружения профанами созданием иллюзорных картин неприступных гор, непролазных дебрей, зияющих пропастей или каких-нибудь других препятствий, которые отводят незваных гостей. Но Майя растворяется, когда искателю предопределено подойти к этому месту в нужный момент. Этот рассказ хорошо согласуется с разными фольклорными традициями, и тот, кто наблюдал хотя бы один из сотни доказанных случаев гипнотического торможения в современных больницах и клиниках, сможет с лёгкостью для себя принять существование подобного пояса Майи. Дьявол больше не является единственным гипнотизёром человечества (кроме как в Ватикане), поскольку Шарко, Лебо, де Роше и другие привели научное обоснование старых сказок о колдовстве и магии. Во всяком случае, я привожу здесь этот рассказ для того, чтобы каждый мог оценить его по достоинству. Так я поступаю во всех случаях, когда сам не был свидетелем. Поэтому я излагаю его совершенно откровенно, вынося на обозрение общественности, которая на своё усмотрение вольна поверить ему или нет: меня это совершенно не беспокоит. Если мне будет позволительно высказать своё мнение, то я должен заметить, что, на мой взгляд, рассказ про бунгало представляется вполне правдивым, ибо, как уже упоминалось в предыдущей главе, в нашем домике в Гиргауме во плоти нас посещал не один Адепт. Так, однажды лунной ночью, мы с Е. П. Б. и Дамодаром шли по дороге, ведущей к нашему жилищу на отшибе, когда один из Них нас поприветствовал, приблизившись к нам на расстояние вытянутой руки. Но здесь не стоит приводить подробности этой встречи, поскольку сначала я должен рассказать о другом.
Теперь в хронологическом порядке мы перейдём к интересным происшествиям, случившимся во время путешествия по стране, которые, будучи приукрашенными, разрослись до объема примерно шестидесяти страниц в «Из пещер и дебрей Индостана». До сравнительно недавнего времени они хранились в моей памяти как наиболее убедительные феномены, равно как и захватывающие эпизоды моих взаимоотношений с Е. П. Б.. Поскольку моей целью является полная откровенность, я буду излагать факты, снабжая их комментариями, которые позволит мне сделать нынешнее состояние моей памяти.
Четвёртого апреля 1879 года мы с Е. П. Б. и Мулджи выехали из Бомбея на поезде, чтобы совершить путешествие в Пещеры Карли. Нас сопровождал наш слуга Бабула. И это была вся наша компания. С нами не было ни «брамина из Пуны», ни «мудельяра из Мадраса», ни «сингалезца из Кералли», ни «бенгальского земиндара и высокорослого раджпута», во всяком случае, видимых мне. Мы вышли из поезда на станции Нерал, взобрались на гору на паланкинах и попали в Матхеран, главный санаторий Бомбея. Мне дали понять, что в Карли нас пригласил один Адепт, с которым я тесно сотрудничал в Америке во время написания «Изиды» и который, создавая комфортные условия в пути, заказал для нас разнообразную провизию. Я нисколько не удивился, когда на станции Нерал нам встретился слуга-индус высокого класса, а не домашний прислужник. Он сам вышел к нам и после приветствия передал записку на маратхи, содержание которой перевёл Мулджи. В ней говорилось о том, что его хозяин приветствует нас и любезно просит выбрать паланкины или пони для подъёма наверх, поскольку они уже готовы. Мы с Е. П. Б. выбрали паланкины, а Мулджи и Бабула – пони. Затем мы тронулись в путь при лунном сиянии, почти достигающем яркости дневного света. Каждый «палки» несли двенадцать крепких, сильных, мускулистых тёмно-коричневых ребят из клана Тхакур, которые специально шагали не в ногу (чтобы не подвергать тряске людей в «палки») и в такт своей поступи сладкоголосо напевали мелодию. Вначале её слушать было очень приятно, но через какое-то время она стала утомлять нас своим однообразием.
Никогда раньше я не совершал такого поэтического путешествия, как той тропической ночью. До восхода луны в небе зажглись и ярко горели звёзды; разговаривая друг с другом, стрекотали мириады насекомых и перекликались ночные птицы; описывая немыслимые дуги, в поисках пищи в воздухе безмолвно проплывали огромные летучие мыши; повсюду потрескивали пальмовые ветви и шелестели листья; в воздухе пахло землёй, запах которой, доносимый до нас тёплым ветерком, по мере нашего продвижения смешивался с бодрящим ароматом распускающихся почек, что сопровождалось монотонной песней носильщиков «палки», проворно пробирающихся вперед. Что касается сопровождавших нас полчищ болтливых обезьян, «громогласного рыка тигров» и «португальского отеля, будто бы сотканного, подобно орлиному гнезду из бамбука», то чем меньше про это разговоров, тем лучше для добросовестного исторического повествования. Мы добрались до отеля «Александра» вовремя, в 11 часов вечера поужинали, спокойно легли спать, встали ранним утром и насладились прекрасным видом, открывающимся с веранды. Когда я проснулся, Мулджи уже не было. Через час он вернулся, рассказав, что ещё до рассвета его разбудил тот же человек, который встретил нас в Нареле и показал полностью обустроенное бунгало. По его словам оно переходило в наше распоряжение без арендной платы на нужный нам срок. Но к завтраку Е. П. Б. стало тошнить от того, что она называла «аурой англо-индийской цивилизации», и она отказалась оставаться в гостинице даже на день. Поэтому, несмотря на предупреждение владельца отеля о жестокой жаре, вызванной палящим солнцем, мы вышли из отеля и спустились в Нарел при температуре как в пароходной кочегарке. По счастью никто из нас не пострадал от солнечного удара, и мы вовремя сели на поезд, идущий в Кхандаллу, восхитительное холмистое местечко. Там нас встретил всё тот же вездесущий опекун, который на этот раз был уже с просторным экипажем, запряжённым волами. На нём он доставил нас в правительственный дом для приёма гостей (дак бунгало), где мы провели следующие день и ночь. Вечером, после того, как мы прибыли в Кхандаллу, Мулджи пошёл прогуляться до железнодорожной станции, чтобы побеседовать с её начальником, его старым знакомым и был вознаграждён сюрпризом. Когда на платформе остановился прибывший из Бомбея поезд, он услышал, как кто-то громко окликнул его по имени. Оглядывая один вагон за другим, он увидел, что его подзывает индус, и подошёл к его окну. Неизвестный оказался человеком, которого навещала Е. П. Б.! Он передал ему букет из свежих роз, которые, казалось, были такими же, какие он видел у неразговорчивых садовников в таинственном саду. Эти розы были самыми прекрасными из тех, что он когда-либо видел. «Цветы», – сказал джентльмен, когда поезд уже тронулся, – «предназначены для полковника Олькотта, передайте их ему, пожалуйста». Поэтому Мулджи принёс их мне и рассказал эту историю. Часом позже я сказал Е. П. Б., что хочу поблагодарить Адепта за любезное внимание к нашей компании, если она сможет отправить мою записку по назначению. Она согласилась, и, написав короткое послание, я отдал его Е. П. Б.. Она протянула записку Мулджи и попросила его выйти на общественную дорогу, чтобы доставить её адресату. «Но», – спросил он, – «кому и где, ведь в записке не указано ни имени, ни адреса получателя»? «Неважно; возьми её, и ты узнаешь, кому ты должен её передать». В соответствии с этим поручением он отправился к дороге, но через десять минут прибежал обратно, запыхавшийся и выказывающий немалое удивление. «Её взяли»! – запинаясь, произнёс он. «Что»? «Он забрал записку». «И кто же это был»? – осведомился я. «Полковник, я не знаю; возможно, даже пишача, поскольку он появился словно из-под земли, или так мне показалось. Я медленно шёл, оглядываясь по сторонам и не зная, что сделать, чтобы исполнить приказание Е. П. Б.. Вокруг не было ни деревьев, ни кустарников, в которых бы мог скрыться человек; передо мной лежала лишь белая пыльная дорога. И вдруг в нескольких ярдах от меня появился человек, словно выросший из-под земли, который подошёл ко мне. Это был человек из бунгало, где росли розы, человек, который передал мне для Вас цветы на станции Кхандалла, когда он проезжал в поезде в сторону Пуны»! «Что за вздор, мой друг», – ответил я, – «тебе это привиделось». «Нет, я был в таком же ясном сознании, как и в обычной жизни. Джентльмен сказал: «Ты несёшь для меня записку – ту, которая у тебя в руке, не так ли?». Я с трудом мог говорить, но промолвил: «Не знаю, Махарадж, ведь она без адреса». «Она адресована мне, отдай её». И он забрал её у меня, сказав: «Теперь ступай». На мгновение я обернулся, чтобы взглянуть на него, но он исчез: дорога была совершенно пуста! Испугавшись, я развернулся и побежал, но не удалился и на пятьдесят ярдов, когда какой-то голос мне в самое ухо шепнул: «Мой друг, не делай глупостей, сохраняй хладнокровие, ведь всё в порядке». Это испугало меня ещё больше, поскольку вокруг никого не было. Я побежал, и вот я здесь». Таков рассказ Мулджи, который я воспроизвожу точно так, как он мне его передал. Если внешность может хоть о чём-то говорить, то его рассказ должен быть правдивым, потому что его испуг и волнение были слишком очевидными и не могли быть сыграны таким плохим актёром, как он. Во всяком случае, на один вопрос, содержащийся в этой записке, позже я получил письменный ответ от того же самого Адепта в дак бунгало в Бхаратпуре (Раджпутана). Это место удалено более чем на тысячу миль от того, где произошли приключения с Мулджи. А это чего-то да стоит.
Стояла лунная ночь, намного восхитительнее тех, которые бывают в более холодных западных землях, а воздух, сладкий, ласковый и чистый, наполнял очарованием всё наше физическое существование. Наслаждаясь этой ночью, наша троица допоздна засиделась на газоне, планируя путешествие в Пещеры Карли, которое должно было состояться на следующий день.
К концу вечера Е. П. Б. вышла из состояния ментальной абстракции, в котором пребывала в течение нескольких минут, и сказала мне, что завтра в 5 часов вечера в Пещерах нас посетит один или несколько саньясинов. Отходя ко сну, я записал это предупреждение. То, что произошло на самом деле, я расскажу позже.
В 4 часа утра предполагаемый посыльный Адепта по имени Бабурао молча вошёл в комнату, где ночевали Мулджи и я. Он, разбудив меня своим прикосновением, вложил мне в руку небольшую круглую лакированную коробочку, в которой оказались пан супари – листья бетеля со специями, какие преподносят гостям, и на ухо прошептал имя Адепта, под защитой которого мы должны были находиться в этой поездке. В мистической школе, к которой мы имели отношение, этот подарок является знаком принятия нового ученика. Мы поднялись, вымылись, выпили кофе и в 5 часов утра на повозке, запряжённой волами (шиграм), поехали к Пещерам Карли, до которых добрались в 10 часов. К этому времени уже стало знойно, и подниматься вверх по тропинке, ведущей от подножья холма к пещерам, было нелегко. Е. П. Б. стало настолько трудно дышать, что в итоге несколько кули достали для неё стул, на котором несли её всю вторую половину подъёма. Моей целью отнюдь не является углубление в описание внушающих благоговение грандиозных пещерных храмов и прилегающих к ним более мелких пещер, служивших кельями; оно приводится в каждом путеводителе со всеми подробностями проведённых замеров. Поэтому мой рассказ затронет только приключения нашей маленькой компании.
В соседней деревне мы попали на празднество в честь Рамы, на которое стеклась уйма народа, и мне было очень интересно наблюдать это новое для меня зрелище. Утомлённые подъёмом на жаре, мы вошли внутрь Большой Пещеры и, расстелив одеяла, разместились на каменном полу. Мы неспешно пообедали, испытывая при этом чувство стыда, поскольку поддались вульгарным повелительным требованиям желудка в боковом нефе храма, где века до нашей эры молились тысячи аскетов-отшельников, которые, распевая священные шлоки и гатхи, совместно помогали друг другу покорять в себе животную природу и развивать духовную силу. И, конечно, мы завели разговор на благородную тему становления, прогресса и упадка Брахма Видьи в Индии, а также наших надежд на её возрождение. Мы проводили время в рассуждениях об этих достойных предметах, пока я не взглянул на часы и не увидел, что уже без шести минут пять. Тогда мы с Мулджи оставили Е. П. Б. и направились к сторожке, охранявшей вход в пещеру, и стали ждать. Сначала в поле нашей видимости не было ни одного аскета, но через десять минут появился один из них. Он погонял перед собой горбатую корову, у которой из холки росла уродливая короткая пятая нога. Его сопровождал слуга. Лицо аскета было кротким и привлекательным. У него были развевающиеся чёрные волосы и густая борода, по раджпутской моде раздвоенная книзу от подбородка. Её концы заворачивались за уши и сплетались с волосами на голове. На нём было одеяние шафранового цвета (бхагва) – цвета его ордена. Поперёк его лба, выдающего высокий интеллект, шла линия, нанесённая серым пеплом (Вибхути) и указывающая на последователя Шивы. Мы надеялись, что он подаст нам какой-нибудь знак или продемонстрирует, что узнал нас, но, не дождавшись ни того, ни другого, в конце концов, мы подошли к нему сами и завязали с ним разговор. Он объяснил, почему пришёл сюда, вместо того, чтобы идти в Хардвар, тем, что вчера на полпути к этому замечательному храму его Гуру приказал ему прибыть к Пещерам Карли к пяти часам, чтобы встретиться с какими-то людьми. Никаких других приказов ему дано не было. Если мы его ожидали, то мы, должно быть, и являемся теми людьми, которых имел в виду его Гуру, но для нас у него не было никаких сообщений, во всяком случае, пока. Нет, его Гуру не сказал ему это непосредственно, но голосом, будто звучащим у него в ушах. Это мы разузнали у него после долгих перекрёстных расспросов, прерываемых моментами молчания, в которые он, казалось, прислушивался к кому-то невидимому. Именно так он всегда получал приказы Гуру во время путешествий. Убедившись, что ничего вытянуть из него уже невозможно, мы покинули его на время и вернулись к Е. П. Б.. Когда Бабурао узнал о нашем намерении провести ночь на холме, он вместе с Мулджи отправился на поиски подходящего пристанища. После их возвращения мы, взяв с собой багаж, перешли в маленькую пещеру, выдолбленную в скале и когда-то служившую спальней. Она находилась на некотором расстоянии от большого пещерного храма, справа от него. В храме у входа древние скульптуры установили портик с двумя колоннами, а внутри него заложили десять не имеющих дверей небольших комнаток, сообщающихся с центральным залом квадратной формы, или палатой для собраний. Слева от портика располагался высеченный из горной породы резервуар, в который поступала исключительно вкусная, прохладная и чистая родниковая вода. Е. П. Б. сказала нам, что в одной из этих комнаток, расположенных в маленьких пещерках, есть потайная дверь, ведущая к другим пещерам в самом сердце горы, где всё ещё находится и действует школа Адептов, о существовании которой широкая общественность даже не подозревает. Она добавила, что если я смогу найти заветный скальный выступ и определённым образом его повернуть, то ничто не помешает мне пройти к этому святилищу – заманчивое предложение, учитывая все обстоятельства! Тем не менее, я попытался это сделать, и в другой маленькой пещерке, что была поблизости, положил руку на определённое место и уже собрался сдвинуть камень, когда меня окликнула Е. П. Б., сказав, чтобы я срочно возвращался назад. Адепт, написавший письмо в Бхаратпуре, сказал мне, что я и в самом деле натолкнулся на правильное место и мог, если бы меня не позвали назад, преждевременно проникнуть в его пристанище. Однако в настоящее время это недоказуемо, поэтому позвольте мне продолжить своё повествование. Мулджи вместе с Бабулой и Бабурао пошли в близлежащую деревню на базар, чтобы купить провизию, а мы с Е. П. Б. остались одни. Усевшись на портик, мы курили и разговаривали, когда она вдруг приказала мне застыть на несколько минут на своём месте и не оглядываться до тех пор, пока она не разрешит. Затем Е. П. Б. вошла внутрь пещеры, как я подумал, в одну из комнаток, чтобы вздремнуть на высеченном из скалы блоке, в древности служившем монахам кроватью. Я продолжал курить, рассматривая будто на большой карте расстилающийся передо мною ландшафт, как вдруг услышал звук, исходящий из пещеры, похожий на захлопывание тяжёлой двери, и взрыв сатирического смеха. Естественно, я обернул голову, но Е. П. Б. исчезла. Ни в одной из подробно осмотренных мною келий её не было, и я, дотошно обследовав каждый дюйм поверхности каменных стен, не смог найти даже малейшей трещины или каких-нибудь других признаков двери. Осматривая и ощупывая всё вокруг, я не обнаружил ничего, кроме горной породы. Я так давно имел дело с различными психологическими чудачествами Е. П. Б., что скоро перестал беспокоиться по поводу случившегося и вернулся на портик к своей трубке, спокойно ожидая, что же произойдёт дальше. Через полчаса после её исчезновения я услышал шаги Е. П. Б. позади меня, которая своим обычным голосом, как будто ничего не случилось, обратилась ко мне. На мой вопрос, куда она пропала, она прямо ответила, что «имела дело» с ... (одним из Адептов), зайдя с ним повидаться в его потайную комнату. Весьма любопытно, что в руке она держала необычно украшенный старинный ржавый нож, который, по её словам, она подобрала в одном из замаскированных коридоров и взяла его с собой безо всякого умысла. Она не позволила мне к нему прикоснуться и со всей силой подбросила его в воздух, так что я увидел, как он падает в джунгли, спускающиеся по склону горы далеко вниз. Я не берусь объяснять вышеизложенное, предоставляя право каждому читателю самому делать выводы из фактов, какие он сможет. И всё же, чтобы предотвратить предвзятое отношение к случившемуся, которое может возникнуть во многих умах, можно сказать, что всё за исключением ржавого ножа объяснимо теорией гипнотического внушения. Звук захлопывающейся каменной двери и громкий смех, кажущееся исчезновение Е. П. Б. и последующее внезапное её появление в совокупности могут быть расценены как гипнотическая Майя, которую она набросила на меня. Она даже могла пройти мимо расположенного рядом со мною портика, куда-нибудь уйти и незамеченной вернуться назад, проходя непосредственно перед моими глазами. Это одно из объяснений, которое, однако, будет очень неубедительным для тех, кто на этапе ученичества имел дело с настоящим адептом Восточной Магии.
Наши компаньоны вернулись вовремя и всех нас обеспечили горячим ужином в пещере-портике, после чего при свете луны мы любовались панорамой окрестностей и долго курили. Затем все закутались в свои одеяла, улеглись на каменный пол и спокойно проспали до самого утра. Бабурао сидел у входа в портик и присматривал за огнём, который мы развели для защиты от диких зверей. Но за исключением одного небольшого жалкого шакала, разгуливающего ночью где-то неподалёку, никто не нарушил наш покой. История в «Из пещер и дебрей…» о моём падении в пропасть и последующем спасении саньясином со своей коровой, имевшей пять ног, является абсолютным вымыслом; также и «рык поднимающихся из долины тигров где-то вдалеке», нападение на нас ночью огромного тигра, низвергнутого в пропасть силой воли адепта и слёзы «Мисс Икс» – совершенная небылица. Это были изюминки и специи, которыми Е. П. Б. приправила свою обворожительную индийскую чудо-книгу, чтобы сделать её интересной для русских читателей, ведь в оригинале она написана на русском языке. В равной степени это относится и к представлению заклинателя змей, которое якобы было разыграно в Пещерах Карли. Но правда состоит в том, что оно происходило в нашем собственном доме в Гиргауме, о чём я расскажу позже, когда перейду к этой истории.
На следующее утро мы с Мулджи встали раньше Е. П. Б. и умылись родниковой водой. После этого он пошёл в деревню, а я остался стоять на тропинке, наслаждаясь утренним видом равнин. К моему удивлению, через некоторое время я увидел саньясина с коровой, шагающего мне навстречу с намерением что-то сказать. Я растерялся, недоумевая, что мне делать, поскольку ни Е. П. Б., ни я не знали ни одного слова ни на одном из местных диалектов. Но вскоре мои сомнения развеялись: подойдя ко мне, он взял меня за руку и вложил в неё тайные знаки Братства для нашего Теософского Общества, произнося на ухо имя Адепта! Затем он очень грациозно попрощался со мной, поклонился и ушёл восвояси. Больше мы его не видели.
Весь этот день мы изучали пещеры и в 16.30 вернулись в гостиницу в Кхандалле. Но когда мы находились в Большой Пещере, Е. П. Б. передала мне приказ Адепта перебираться в Раджпутану в Пенджабе. По её словам он был получен телепатически. После ужина мы снова расположились на освещённой лунным светом лужайке у бунгало для путешественников, на этот раз в компании двух других постояльцев – англо-индийцев. Но вскоре они удалились ко сну, оставив нас втроём. Два моих спутника прогуливались вместе друг с другом и за разговором исчезли из вида, свернув за дом. Однако Мулджи быстро вернулся и, выглядя глубоко потрясённым, рассказал, что Е. П. Б. исчезла прямо на его глазах в то время, когда он беседовал с ней при свете луны! Он настолько дрожал, что, казалось, вот-вот впадёт в истерику.
Я велел ему сесть, успокоиться и взять себя в руки, поскольку он всего лишь оказался жертвой внушения, которое не могло причинить ему никакого вреда. Любой хороший месмеризатор может повлиять на чувствительного человека точно таким же образом.[2] Вскоре она появилась, села на своё прежнее место и включилась в наш разговор. Чуть позже мы заметили двух индусов в белых одеждах, которые пересекали лужайку наискосок, пройдя мимо нас на расстоянии около пятидесяти ярдов. Когда они поравнялись с нами, Е. П. Б. отправила Мулджи к ним на переговоры. Он завязал с ними разговор, который Е. П. Б. в точности мне пересказала, что через минуту подтвердил Мулджи, когда вернулся к нам. Индусы передали мне послание, уверявшее, что моё письмо к Адепту было получено и прочитано, и что я получу ответ, когда доберусь до Раджпутаны. Мулджи не успел ещё завершить свой краткий рассказ, как я увидел, что два ученика, принесшие послание, отойдя на небольшое расстояние, зашли за небольшой куст, совсем не раскидистый, чтобы в нём мог скрыться человек в белых одеждах, особенно той светлой луной ночью, и исчезли: лужайка, окружающая куст, просматривалась хорошо, но двое вестников исчезли из вида весьма эффектно. Естественно, я, повинуясь своему первому импульсу, перебежал через лужайку и попытался за кустом обнаружить хоть какие-нибудь признаки подземного убежища. Но я ничего не нашёл: травяной покров никто не повреждал, а вблизи куста не валялось ни одной сорванной с него веточки. Меня просто загипнотизировали.
На следующее утро мы выехали из Бомбея на почтовом поезде, но на этом наши приключения не закончились. Прощаясь с нами на станции Кхандалла, Бабурао отказался принять чаевые, несмотря на мою настойчивость, – редкий пример самоотверженности для тех, кто знаком с индусскими слугами. Мы, трое друзей, ехали вагоном второго класса, а Бабула нашёл себе место в третьем. Через какое-то время Мулджи вытянулся на одной из скамеек и заснул, а мы с Е. П. Б., беседуя об общем состоянии наших оккультных дел, уселись рядом друг с другом на расположенных под прямым углом скамейках, поскольку она заняла место у окна налево. Наконец, она произнесла: «Я так хочу, чтобы ... (имя Адепта) не заставлял меня устно передавать Вам Его сообщение о Раджпутане»! «Почему»? «Потому что Уимбридж и мисс Бейтс станут думать, что это ловкий обман, предпринятый для того, чтобы заставить Вас взять меня в приятное путешествие, а их оставить прохлаждаться дома». «Что за вздор»! – возразил я, – «мне не нужно ничего объяснять, поскольку я верю Вам на слово». «А я говорю вам», – ответила она, – «из-за этого они станут плохо обо мне думать». «Тогда было бы гораздо лучше, если бы Он послал Вам записку, поскольку Он легко может это сделать», – предложил я, добавив: «хотя беспокоиться об этом сейчас уже слишком поздно, поскольку Кхандалла теперь в пятнадцати или двадцати милях от нас, так что теперь будь что будет». Несколько минут она размышляла, а затем сказала: «Ну что ж, во всяком случае, я постараюсь, пока ещё не слишком поздно». Затем двумя видами письма она что-то написала на листке своей записной книжки: в верхней его части – на Сензаре, языке всей её личной переписки с Махатмами, а в нижней – на английском, позволив мне прочитать последнюю запись. Она гласила:
«Попросите Гулаб Сингха телеграфировать Олькотту приказы, которые вчера были даны ему в пещере через меня; пусть это будет испытание как для других, так и для него».
Он вырвала этот листок из записной книжки, сложила его треугольником и начертила на нём какие-то особые символические знаки (которые, по её словам, обладают властью над элементалами), а затем взяла его между большим и указательным пальцами левой руки, явно намереваясь выбросить из окна. Но я схватил её за руку и сказал: «Вы хотите, чтобы это было для меня испытанием? Тогда разрешить мне развернуть листок и взглянуть, что же Вы с ним сделали». Она согласилась, я взглянул на листок, вернул его ей и по её настоятельной просьбе начал наблюдать за ним после того, как она выбросила его из вагона. Его подхватил порыв ветра, вызванный движением поезда и, кружа, отнёс к одинокому дереву, стоявшему недалеко от железной дороги. В тот момент мы находились на высоте 3000 футов среди вершин Западных Гат, и вдоль железнодорожного полотна встречались только редкие деревья, не говоря уже о каком-нибудь человеческом жилище. Незадолго до того, как она выкинула листок, я разбудил Мулджи и рассказал ему о том, что она собирается сделать. Затем мы сверили с ним время по моим часам и вместе подписали свидетельство в моей записной книжке, лежащей сейчас передо мной, благодаря которой я и освежил в памяти все эти подробности. Свидетельство, подписанное Мулджи Такерси в качестве свидетеля, датировано так: «Станция Курджит, Большая Индийская Железная Дорога, 8 апреля 1879 года, 12.45 часов».
В Курджите мы с Мулджи захотели выйти, чтобы немного прогуляться по платформе, но Е. П. Б. сказала, что ни один из нас не должен выходить из вагона, пока мы не доберёмся до Бомбея, поскольку к ней поступили приказы, смысл которых мы поймём, когда придёт время. Поэтому мы остались с ней в вагоне. Мы добрались до дома вовремя, и я сразу же отправился по делам на Кальбадэви Роуд и пробыл там час. По возвращении я встретил мисс Бейтс, которая передала мне запечатанный конверт, пришедший по правительственному телеграфу, и сказала, что получила его от посыльного (пеона) и от моего имени расписалась за его доставку. В телеграмме было написано следующее:
«Время – 2 часа дня, дата – 8 апреля 1879 года.
Из Курджита в Буккулу.
От Гулаба Сингха Г. С. Олькотту.
Письмо получено. Отвечу в Раджпутане. Отправляйтесь немедленно».
Как ранее я уже говорил, ещё несколько месяцев назад я рассматривал эту телеграмму как одно из самых веских и подлинных доказательств оккультных связей Е. П. Б., которые я когда-либо получал. Она весьма сильно впечатлила всех моих друзей, особенно одного в Лондоне и одного в Нью-Йорке, которому я направил её на исследование. Более того, мой нью-йоркский друг сообщил мне о странном факте, который, к счастью, я запечатлел в своём дневнике на следующий же день (1 июля) после получения зарубежной почты. Мистер Джон Джадж, брат У. К. Джаджа, моего друга, писал, что имя отправителя телеграммы (Гулаба Сингха) совершенно поблёкло, поэтому он не смог его прочесть. Он вложил эту телеграмму в своё письмо, и я увидел, что имя снова стало совершенно ясно прослеживаться, как видимо оно и по сей день. Единственным слабым местом в этой целой серии феноменов оказалось то, что Бабурао был нанят Мулджи, чтобы присматривать за нашей компанией в Матхеране, Кхандалле и Пещерах Карли! Об этом я узнал совсем недавно. Именно по этой причине я так подробно описывал все происшествия нашей приятной поездки, чтобы предоставить право каждому читателю судить о них самому.
_________________________________
1 – казуариновые – семейство кустарников и деревьев порядка Букоцветные – прим. переводчика.
2. –Она сама на странице 588 II-го тома «Изиды» совершенно откровенно утверждает, что эта сила создания иллюзии является одной из приобретённых способностей тауматурга, говоря:
«Тауматург, став искусным в оккультной науке, может заставить себя (то есть, своё физическое тело) показаться исчезнувшим или принимать любую форму, которую он пожелает. Он может сделать видимой свою астральную форму или, подобно протею, придать ей изменчивый внешний облик. В обоих случаях это будет достигнуто с помощью вызывающего галлюцинацию чувств месмерического воздействия, которое также одновременно распространится и на всех свидетелей. Это галлюцинация настолько совершенна, что введённый в неё человек может поклясться жизнью насчёт реальности увиденного им, тогда как это всего лишь картинка в его собственном сознании, которую отпечатывает в нём неодолимая воля месмеризатора».
Перевод с английского Алексея Куражова.
.jpg)
24.04.2016 14:46
Мария25-04-2016 15:01:01
Алексей, спасибо за перевод. Познавательный случай с птицами. Удивительно, но мы наблюдали не менее интересные моменты.
Два случая произошли с нашей кошкой.
Она не выносит, когда в доме разговаривают на повышенных тонах. Если такое происходит, Рыська подбегает к виновнику, громко мяучит, создается впечатление, что она успокаивает. Как будто просит, чтобы говорили тихонько.
Второй случай произошел на прогулке, где мы с соседом гуляли с собаками, с нами была кошка. Собак она не боится и часто гуляет вместе с нами. Рыська подбежала к соседу, начала тереться об его сапог, видно было, что она в хорошем расположении духа. Но стоило соседу закричать на пса, что тот должен идти домой. Ее довольная морда исказилась, она грозно посмотрела на него, мяукнула и укусила за сапог. Потом отошла и снова укусила. Вероятно, ей очень не понравилось, что сосед ругался на собаку.
Кошка учит нас людей корректному поведению!
Александр Терешкин08-05-2016 18:50:01
Друзья, с днём Белого Лотоса!
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".