Листы старого дневника. Том 2. Главы I, II. Г.С. Олькотт
.jpg)
ГЛАВА I
В ДОРОГУ
Хотя мы покинули американскую землю 17-го декабря (1878 года), мы не вышли из вод Америки до 12.30 часов 19-го, так как 18-го упустили прилив и были вынуждены стоять на якоре в Нижней Бухте. Представьте себе, если сможете, душевное состояние Е. П. Б.! Она злилась на капитана, лоцмана, механиков, владельцев судна и даже на приливы. Мой дневник, видимо, находился в её портмоне, так как в нём она написала:
«Замечательный день. Чистое, голубое, безоблачное [небо], но снаружи дьявольский холод. Приступы страха продолжались до 11 часов. Тело слушается с трудом… Наконец лоцман провёл пароход по мелководью Сэнди Хук. К счастью, мы не увязли в песке! Весь день едим – в 8, 12, 4 и 7 часов. Е. П. Б. ест как три поросёнка».
Я никогда не понимал, что означает фраза, написанная рукой Е. П. Б. 17-го декабря 1878 года в моём дневнике: «Всё темно, но спокойно» до тех пор, пока в Лондоне её племянница не перевела для меня выдержку из её письма, написанного сестре (мадам Желиховской) из Лондона 14 января 1879 года. Племянница Е. П. Б. любезно скопировала её, чтобы использовать для этой книги. Е. П. Б. своей сестре писала:
«Я начинаю путешествие в Индию. Лишь Провидение знает, какое будущее нам уготовано. Возможно, эти заметки станут последними. Не забывай свою сестру-сироту, теперь уже в полном смысле этого слова.
Пока. Мы выходим из Ливерпуля 18-го числа. Да защитят вас всех невидимые силы!
Я напишу из Бомбея, если когда-нибудь до него доберусь.
ЕЛЕНА.
ЛОНДОН, 14-ое января 1879-го года».
Если она когда-нибудь до него доберётся? Значит, она не была уверена, что это произойдёт, и что Нью-Йоркское предсказание может сбыться. Допустим; но тогда как быть со всеми этими распространившимися россказнями о ней как об обладающей полным предвидением нашего успеха в Индии? Эти мнения противоречат друг другу.
На борту корабля оказалось только десять пассажиров: мы втроём – Е. П. Б., Уимбридж и я; священник англиканской церкви со своей женой; весёлый, румяный молодой человек – йоркширский сквайр; капитан англо-индийской армии со своей женой и ещё одна леди и джентльмен. Может ли кто-нибудь себе представить, через что прошёл этот несчастный священник, изнемогающий от морской болезни, сильной влажности и холода, а также ежедневных споров с Е. П. Б.! Хотя она ему откровенно высказывала своё мнение о роде его деятельности в выражениях, от которых порой у него стыла в жилах кровь, однако он обладал широтой ума, позволившей увидеть её благородство и, расставаясь с ней, почти что расплакался. Впоследствии он прислал ей свою фотографию и попросил её прислать ему свою.
Хорошая погода держалась только три дня. Двадцать второго числа она изменилась, и Е. П. Б. описала её так: «Ветер и шторм. Дождь и морось заливают кают-компанию (!). Все за исключением миссис Уайз и Е. П. Б. страдают морской болезнью; Молоуни (я сам) поёт песни».
Следующее утро вновь было прекрасным, но во второй половине дня разыгрался ужасный шторм, и капитан «весь вечер рассказывал страшные истории о кораблекрушениях и ушедших на дно кораблях. Миссис … и мистер … испугались, что тронутся умом». После этого нас стали преследовать демоны бурь, будто они состояли на службе у противников Теософского Общества. Казалось, что все ветра, которые Эол закупорил для Улисса в меха, вырвались на волю и впали в неистовую ярость. Страницы моего Дневника за 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30 и 31 декабря пронизывает одна запись: «дни и ночи напролёт скука, смятение и страдания. Ночью метался как волан от ракетки к ракетке. Днём часы тянутся так долго, что каждый из них кажется целыми сутками. Особенно в маленькой компании из несовместимых пассажиров, которые мозолят друг другу глаза».
На одной из страниц Е. П. Б. пишет: «Ночью качало и швыряло из стороны в сторону, больной Г. С. О. не поднимается с постели; однообразно, глупо, изнурительно. О, когда же Земля! О, когда же Индия и ДОМ!». Мы проводили Старый год и встретили Новый. Корабельные колокола дважды пробили восемь склянок, и где-то внизу в машинном зале согласно милой традиции раздался грохот колоколов, кастрюль, стальных стержней и каких-то других предметов.
В первый день Нового 1879-го года мы вошли в пролив Ла-Манш в сопровождении тумана, который будто символизировал наше пока непроявленное будущее. Очень искусно лавируя и обходя многочисленные суда, в 14.30 мы взяли на борт лоцмана, очень пожилого старомодного человека, но уже в 17.30 встали на якорь в Диле. Как позже выяснил капитан, его зрение настолько ослабло, что он не мог различать красный и зелёный цвет, и мы без сомнения попали бы в неприятную историю, если бы не неослабевающая бдительность капитана Саммера – замечательного человека, настоящего украшения Британского торгового флота. Если бы лоцман с возрастом не стал подслеповатым, то повёл бы наш корабль прямо к Гавани Темзы и тем самым избавил бы нас от невесёлых приключений в Ла-Манше, продолжающихся целый день. Однако нас окутывал густой туман, и мы продвигались так осторожно, что были вынуждены встать на якорь ещё на одну ночь, и достигли Грейвсенда только на следующее утро. Из него мы поездом добрались до Лондона, завершив первый этап нашего долгого путешествия. Там нас сердечно и гостеприимно встретили доктор и миссис Биллинг. Их загородный дом в Норвуд Парке стал центром, сплочающим всех наших лондонских друзей и корреспондентов. Среди них были Стэйнтон Мозес, Месси, доктор Уайлд, преподобный Эйтаун с супругой, Генри Гуд, Палмер Томас, Эллисы, А. Р. Уоллес, несколько студентов, изучающих индийское право и медицину, миссис Ноулз, а также другие леди и джентльмены. Пятого января я председательствовал на заседании Британского Теософского Общества, на котором состоялись выборы его должностных лиц.
Наше время в Лондоне целиком уходило на разные дела Общества, приёмы гостей, походы в Британский Музей и в другие места. Всё это было приправлено феноменами Е. П. Б. и сеансами с руководящим миссис Холлис-Биллингс духом, «Ски», имя которого известно во всем мире спиритов.
Наиболее ярким событием за время нашего пребывания в Лондоне стала встреча с Учителем, когда мы трое прогуливались по Кэннон Стрит. Тем утром стоял столь сильный туман, что едва ли можно было различить другую сторону улицы, и Лондон показался нам чем-то ужасным. Двое моих спутников заметили Его первыми, пока я плёлся по обочине вслед за ними и глазел по сторонам. Но когда они воскликнули, я повернул голову и быстро поймал взгляд Учителя, который оглянулся, чтобы посмотреть на меня через своё плечо. Я не принял его за знакомого, но узнал в нём тот Возвышенный Тип Человека, увидев который один раз больше никогда не ошибёшься. Как отличается свет луны от сияния солнца, так и свет лица, исходящий от обычных добропорядочных мужчин или женщин, разнится от трансцендентного сияния лика Адепта. Мудрый Маймонид называл его внутренним светом пробуждённого духа, лучезарно сияющим из глиняной лампады тела. Мы, трое друзей, держались в Сити вместе и вместе же вернулись в дом доктора Биллинга. На пороге миссис Биллинг и Е. П. Б. сообщили нам, что их посещал Брат, который сказал, что встретил нас троих в Сити, назвав наши имена. Рассказ миссис Биллинг был интересным. Она сказала, что, как обычно, входная дверь была закрыта и заперта на засов, поэтому никто не мог войти в дом, не позвонив. Однако когда она вышла из гостиной и направилась через зал в комнату Е. П. Б., то едва не столкнулась с высоким незнакомцем, стоявшим между дверью в зал и комнатой Е. П. Б.. Она описала его как очень высокого и прекрасного индуса с необычайно проницательным взглядом, который, казалось, проникал в самые глубины её души. Этим она была настолько ошеломлена, что не могла промолвить ни слова, но незнакомец сказал: «Я хочу повидать Мадам Блаватскую» и направился к дверям комнаты, в которой она располагалась. Миссис Биллинг открыла ему двери и пригласила войти. Он вошёл и, направившись прямо к Е. П. Б., поприветствовал её по восточному обычаю и начал говорить с ней на языке, совершенно незнакомом миссис Биллинг, хотя её долгая практика публичного медиума научила её устанавливать мгновенный контакт с людьми разных национальностей. Разумеется, Миссис Б. встала, чтобы выйти из комнаты, но Е. П. Б. велела ей остаться и не обращать внимание на то, что они говорят друг с другом на чужом языке, так как им надо обсудить некоторые оккультные вопросы.
Я не могу сказать, вызвал ли этот смуглый и загадочный индус, посетивший Е. П. Б., подкрепление её психических сил, но вечером за обеденным столом она порадовала сердце хозяйки, преподнеся ей удивительно лёгкий японский чайник, достав его из-под края стола. Я думаю, что Е. П. Б. сделала это по её просьбе, хотя и не уверен в этом. Она также сделала так, чтобы Месси в кармане своего пальто в прихожей нашёл инкрустированную индийскую визитницу; но этот случай я обхожу стороной, едва о нём упомянув, поскольку он может вызвать предположения об обмане или трюкачестве, если кто-то станет оспаривать добропорядочность Е. П. Б.. Также в ключе, лишённом критического настроя, я рассматриваю случай, который поразил всех нас – случай весьма примечательный. Вечером 6 января «Ски» посоветовал мне пойти на выставку мадам Тюссо и под левой ногой Фигуры 158 найти адресованную мне записку от некой Персоны. Следуя совету «Ски», на следующее утро преподобный Эйтаун, доктор Биллинг, мистер Уимбридж и я пошли на Выставку восковых фигур и действительно нашли в указанном месте обещанную записку. В моём Дневнике записано, что утром 6 января Е. П. Б. с миссис Биллинг пошли в Британский Музей, но ничто не могло помешать им, если они что-то замыслили, выйдя за порог, пойти к мадам Тюссо. Таким образом, очевидно, – как могли бы сказать лукавые господа из Общества Психических Исследований, – что этот случай не имеет ценности, хотя тогда и теперь я считаю, что он представлял собой подлинный феномен. Следующим вечером мы снова провели сеанс со «Ски» и очень обрадовались, услышав, что он назвался посланником Учителей и произнёс имена некоторых из Них. Также в темноте он набросил на меня огромный шёлковый платок, на котором были выведены Их имена. Он представлял собой квадрат со стороной 1,25 ярда[1].
На следующий вечер после ужина Е. П. Б. объяснила нам и двум нашим гостям двойственность её личности и закон, который это иллюстрирует. Она безоговорочно признала тот факт, что в один момент она являлась одним человеком, а в другой – другим. В подтверждение своего утверждения она представила поразительное доказательство. Когда мы беседовали в сумерках, она молча сидела у окна, положив свои руки на колени. Но вдруг она подозвала нас и взглядом указала на свои руки. Одна из них была обычного, белого цвета, как у скульптуры, но другая представляла собой большую длинную руку темнокожего индуса. С любопытством взглянув ей в лицо, мы увидели, что её волосы и брови также изменили цвет, став не светло-каштановыми, а чёрными как смоль! Можно сказать, что это гипнотическая Майя, но какая же чудесная, безмолвно созданная с помощью внушения! Вероятно, это действительно была Майя, потому что я помню, как на следующее утро её волосы всё ещё оставались гораздо темнее её собственных, а брови были совершенно чёрными. Взглянув на себя в зеркало в гостиной, она заметила это, и, пояснив мне, что забыла убрать все произошедшие с ней перемены, отвернулась, два или три раза провела руками по своим лицу и волосам, и затем посмотрела на меня вновь, превратившись в прежнюю себя.
Пятнадцатого января мы послали свой тяжёлый багаж в Ливерпуль, а 17-го я издал Распоряжение о назначении на должность исполняющего обязанности президента Теософского Общества (Филиала в США) генерал-майора А. Даблдэя, на должность исполняющего обязанности секретаря по переписке – мистера Дэвида А. Кёртиса, а на должность казначея – мистера Г. В. Мэйнарда. У. К. Джадж тогда был уже избран секретарём по ведению протоколов. Такая расстановка сил была предпринята с целью продолжения деятельности в Нью-Йоркской Штаб-квартире до будущих распоряжений, касающихся Общества, которые должны были последовать после того, как мы устроимся в Бомбее. В 21.40 того же вечера, после замечательного двухнедельного пребывания с нашими добрыми друзьями и коллегами, с вокзала Юстон мы отправились в Ливерпуль. Многие из них пришли проститься с нами, и я помню, будто это было вчера, как прогуливаясь туда-сюда в огромном зале ожидания с доктором Джорджем Уайлдом, мы обменивались с ним взглядами на религиозные темы. На следующий день мы добрались до Большого Западного Отеля в Ливерпуле, а в 5 часов вечера под проливным дождём сели на корабль «Спийк Холл». Судно было грязным и мрачным, что в совокупности с дождём, запахом сырого тканевого покрытия и ковров в кают-компании и каютах, а также потерянными лицами наших сорока спутников-пассажиров, которым всё это, как и нам, также было противно, показалось дурным предзнаменованием перед нашим долгим путешествием в Индию. Чтобы поддержать наш дух, к грязи и неразберихе при посадке на корабль в Нью-Йорке, грязи, суете и неприятным запахам при посадке в Ливерпуле требовалось добавить яркий образ солнечной Индии и иллюзорные портреты наших ожидаемых индуистских друзей, создаваемые воображением.
Мы простояли на якоре в Мерси всю ночь 18-го числа и пустились в плаванье только на рассвете. В моём Дневнике описано, каким оно нам показалось: «На борту всё в плачевном состоянии. Судно осело почти до самой кормы, так как было нагружено, кажется, железнодорожными рельсами. Море сурово, и почти каждая волна накрывает наш борт. Нам с Уимбриджем досталась каюта перед главной палубой, отрезавшей нас от связи с кают-компанией на корме. Это показывает, сколько стоит жизнь человека, далёкого от морских путешествий, пытающегося перебраться через океан. Насколько никудышными оказались корабельные стюарды демонстрирует то, что до 3 часов дня мы совсем не ели». Та же самая беда постигла нас и на следующий день, и если бы не корзина с хлебом и маслом, переданная нам в Лондоне и по счастливой случайности оказавшаяся в нашей каюте, то мы были бы очень голодны. Тем временем Е. П. Б. с удовольствием уплетала еду за прислугу и своих попутчиков, которые за исключением одного или двух были шокированы её острой как меч речью и, возмущаясь её религиозным инакомыслием, единогласно провозгласили её скверной леди. Свирепое море раскачивало корабль, и Е. П. Б. подвернула ногу и сильно ударилась коленом об обеденный стол. На третий день она приказала нам с Уимбриджем явиться на корму и показаться. Поэтому мы по колено закатали наши брюки, взяли в руки наши ботинки и чулки и в момент, когда корабль перестало качать, побежали на корму, скользя по водной глади палубы. В кают-компании царил беспорядок, ковры вздыбились, повсюду была вода и намокшие вещи. Это сопровождалось запахом, появившимся вследствие того, что в течение двух или трёх дней каюты не открывались. Е. П. Б. с повреждённым коленом лежала в своей каюте, и её зычный голос, призывающий стюардессу «Mиисис Йетц» (миссис Йейтс), гремел во всех маленьких тесных каютах. О, Бискайский залив, сколько же неприятностей бедным и несчастным людям, измученным морской болезнью, ты доставил!
Мыс Финистерре показался в ночь на 23 января. Так мы покинули бушующий Бискайский залив. Но в тот день солнца мы так и не увидели, а переход из нашей каюты в кают-компанию был подобен влажной канаве или водяной мельнице. На следующий день погода изменилась, и мы лицезрели лазурное небо и сапфировое море. Воздух стал приятно пахнуть весной, и наши чумазые попутчики вылезли погреться на солнышке. Сквозь жемчужную дымку показались розово-опаловые берега Африки, встающие из моря подобно сказочным скалам. Со скоростью от 250 до 300 миль в день мы переплыли Средиземное море, прошли Гибралтар и Алжир и в ночь на 28-е января встали на якорь в Мальте, чтобы пополнить запасы угля. Мы прогулялись по берегу и полюбовались видами живописной крепости и города, прославившегося подвигами тех, кто его осаждал и защищал. На следующее утро почти сразу после того, как мы вышли из порта, наш корабль, перепачканный угольной пылью, которая, казалось, была везде и повсюду, будто по чьей-то злой воле снова вступил в схватку с ужасной погодой. Несчастный корабль так качало и трясло, как человека, избороздившего океаны, который бы даже не заметил этого на менее гружёном судне. Конечно, с лица пассажиров сошли все краски жизни, и мы ужасно страдали от морской болезни. Единственное наше «утешение» состояло в том, что Е. П. Б., которая высмеивала нас за слабоволие и своим видом подавала всем пример, также слегла, настигнутая Кармой. Теперь уже был наш черёд насмешек и колкостей, и мы отплатили ей этим сполна.
Второго февраля мы добрались до Порт-Саида, который посетили все пассажиры. Здесь, в Суэцком канале, в течение двух дней и ночей нас ожидал блаженный отдых после ужасной качки, вызванной штормом. Помнится, это было в то время, когда ещё не использовалось электрическое освещение, позволяющее переплывать Суэцкий канал по ночам.
«Спийк Холл» вошёл в него в 10. 30 часов вечера 2-го февраля; мы причалили напротив арабской деревни Хандара (Khandara), в арабской кофейне которой мы пили настоящий чёрный кофе и немного покурили наргиле[2].
На следующую ночёвку мы остановились у станции в пяти милях от Суэца, где я весело провёл вечер в доме начальника станции в компании двух корсиканских лоцманов, которые свободно говорили по-французски. Наконец, на рассвете показалось Красное море, и начался третий и последний этап нашего морского паломничества в Землю Обетованную. В Суэце нам пришли письма от нескольких наших индийских друзей. Это распалило в нас жгучее и страстное желание добраться до места назначения как можно быстрее. Той ночью воды Суэцкого залива, словно серебром, устилала лунная дорожка, и нам казалось, что мы плывём по морской глади как во сне. Долгое время ничего не происходило, но в 12 часов треснул паровой котёл, и мы были вынуждены остановиться на ремонт. На следующий день после того, как его залатали, он треснул вновь, и мы сделали две долгих остановки и потеряли много драгоценных часов, испытав сильное раздражение из-за того, что так нелепо задержались, когда должны были уже находиться недалеко от огней Бомбея. В полдень 15-го числа мы находились уже в 160 милях от него, и на следующее утро вошли в порт Бомбея. Я просидел на палубе до 1 часа ночи, глядя на величественное индийское небо, и напрягал своё зрение, чтобы увидеть первые проблески Бомбейского маяка. Наконец, они показались, и маяк, словно лампа, поднялся из моря. Я пошёл спать, чтобы дать отдых своему усталому телу перед предстоящим днём. Перед восходом солнца я вновь вышел на палубу. На всех парах мы мчались к причалу, наслаждаясь панорамой порта, который расстилался перед нами.
Первой достопримечательностью, которую мы попросили нам показать, была Элефанта. Это зримый образец Древней Индии, священной Бхаратаварши, которую наши сердца жаждали увидеть возрождённой в Индии современной. Увы! Как только мы повернули к Малабарским Холмам, наши мечты рассеялись. Индия, которую мы увидели, представляла собой роскошные бунгало, обрамлённые пышными английскими цветочными садами со всеми атрибутами благосостояния, достигнутого благодаря внешней торговле. На смену Арьяварте эпохи Элефанты пришло показное великолепие нового порядка вещей, в котором не было место религии и философии, а самое искреннее поклонение выпадало на долю портрета Королевы – идолу, изображённому на современных рупиях. Сейчас к нему мы уже привыкли, но вначале оно вызывало болезненное чувство разочарования.
Наш корабль не успел ещё встать на якорь, а нас уже разыскивали три индуса, появившиеся на его борту. Все они казались незнакомыми, но когда эти джентльмены представились, я прижал их к груди и крепко обнял. Это были Мулджи Такерси, Пандит Шиямджи Кришнаварма и мистер Балладжи Ситарам. Все они обладали дипломами нашего Общества. Неудивительно, что я не узнал Мулджи, одетого в нарядное платье своей касты Бхаттия – в дхоти с одеждой из белого муслина поверх него и красный тюрбан необычной, похожей на шлем формы с рогом на лбу. Когда в 1870 году мы с ним вместе перебирались через Атлантику, он носил европейское платье и совершенно не походил на Мулджи, представшего теперь перед нами. Сегодня имя учёного пандита Шиямджи известно по всей Европе, поскольку он обучал профессора Монье-Вильямса; мы с Е. П. Б. всегда чувствовали к нему нечто вроде родительской привязанности. Три наших друга, ожидая нас, провели ночь на борту «портовой лодки» и обрадовались нашему приезду так же сильно, как и мы тому, что добрались до Индии. Мы были сильно разочарованы тем, что нас не встретил Харричанд Чинтамон, наш главный и в то время самый уважаемый корреспондент. Мы ещё не узнали его истинной натуры. Поскольку он так и не появился, мы добрались до берега вместе с остальными в портовой лодке, выйдя из неё на пристань Аполлона. Первое, что я сделал, ступив на землю – опустился на колени и поцеловал гранитные ступеньки. Таким образом, я инстинктивно проделал пуджу! Наконец, мы оказались на священной земле, наше прошлое было забыто, воспоминания о нашем опасном и неприятном плавании улетучились, а агония долго ожидаемых надежд уступила место волнующей радости пребывания на земле Риши, колыбели религий, обители Учителей, доме наших смуглых братьев и сестёр, жить и умереть с которыми было единственным нашим желанием. Всё неприятное, о чём рассказывали нам попутчики на борту судна относительно их моральной слабости, их низкопоклонства, их неспособности сохранять веру и пользоваться уважением европейцев, уже были забыты, поскольку мы любили индусов за их происхождение и за их теперешние несовершенства, нет, мы были готовы любить их просто за то, что они есть. Что касается меня, то я испытываю это чувство до сего дня. В самом прямом смысле слова они – мой народ, их страна – моя страна, да пребудет с ними вовек благословение Мудрецов!
________________________________
1 – 1,25 ярдов = 1,143 метров – прим. переводчика
2 – Наргиле – курительный прибор, сходный с кальяном, но имеющий, в отличие от него, длинный рукав вместо трубки (у восточных народов) – прим. переводчика.
.jpg)
ГЛАВА II
НАЛАЖИВАНИЕ ЖИЗНИ В БОМБЕЕ
Когда мы стояли на платформе пристани Аполло, то почувствовали, как на наши головы положил свои обжигающие руки индийский Сурья Дэва. В середине февраля полуденное бомбейское солнце готовит сюрприз западному гостю, и у нас было время полностью убедиться в этом, пока нам на подмогу не подоспел мистер Харричанд. Оказалось, что он поднялся на корабль сразу после того как мы из него высадились, поэтому нам пришлось ждать его на огнедышашей набережной, окутывающей нас своим дрожащим раскалённым воздухом.
Кроме Харричанда и трёх ранее упомянутых джентльменов, я не припоминаю кого-то ещё, кто бы пришёл нас встречать. По поводу этого обстоятельства члены Арья Самадж впоследствии сильно негодовали. Они обвинили Харричанда, их тогдашнего президента, в эгоистическом плане скрыть от коллег информацию о нашем прибытии, чтобы первому насладиться встречей с нашей компанией.
Улицы Бомбея очаровали нас своим удивительным восточным колоритом. Высокие оштукатуренные жилые дома, оригинальные одеяния азиатов, необычные средства передвижения, вносящие яркие штрихи впечатлений в картину наших художественных представлений, а также восхитительное ощущение того, что долгожданная цель была нами достигнута, и мы оказались среди наших дорогих «язычников», ради встречи и жизни с которыми пересекли столько морей и пережили такие сильные штормы, - все это переполняло нас восторгом.
Перед отъездом из Нью-Йорка я письменно обратился к Харричанду с просьбой подобрать нам небольшой, чистый дом в индусском квартале, в котором была бы только самая необходимая прислуга, поскольку мы не хотели тратить на предметы роскоши ни цента. Он разместил нас в собственном доме на Гиргаум Бэк Роуд, находящимся в относительно заброшенном районе. Рядом с ним располагалась фотостудия со стеклянной крышей. Дом оказался сравнительно маленьким, но, настроенные во всём искать очарование, мы остались им очень довольны. Над нашей крышей кокосовые пальмы покачивали своими ветвями, а обоняние услаждали индийские душистые цветы, что после трудного морского путешествия казалось раем. Е. П. Б. и мисс Бейтс посетили леди из семей наших друзей, а всех нас вместе – многочисленные индусы и парсы. Однако наплыв посетителей начался на следующее утро, поскольку новости о нашем прибытии к этому времени уже распространились. Вместе с Уимбриджем, который был художником, мы часами просиживали, разглядывая толпы людей, проходивших мимо нас, словно опьянённые бесчисленными темами для зарисовок в карандаше и красках, которые мы наблюдали – всевозможными повозками, запряжёнными волами, подводами, а также человеческими фигурами.
На пароходе «Спийк Холл» мы завязали знакомство с мистером Россом Скоттом, впоследствии переросшее в крепкую дружбу. Ирландец по происхождению, он оказался благородным человеком и одним из лучших представителей своей нации. Наши с ним долгие беседы о Восточной Философии привели его к вступлению в наше Общество. Он навестил нас в первый же вечер после того, как мы прибыли в Индию и вынудил Е. П. Б. произвести феномен, представляющий для меня что-то совершенно новое. Когда они сидели на диване, а мы с Харричандом стояли у центрального стола, Скотт укорил Е. П. Б. за её явное намерение отпустить его обратно на Север к исполнению своих официальных обязанностей, не предоставив ему ни малейшего доказательства существования у человека психических сил, о которых она так много рассказывала. Он ей очень нравился, поэтому она согласилась удовлетворить его просьбу. «Что мне для вас сделать?» – спросила она. Он выхватил у неё платок, который она держала в руке и, указывая на вышитое в углу её имя «Хелиона», сказал: «Сделайте так, чтобы это имя исчезло, а на его месте появилось другое». «Какое же имя вы хотите увидеть?», – добавила она. Взглянув на нас, стоящих в нескольких шагах от него, он указал на нашего хозяина и сказал: «Пусть это будет имя Харричанд». Услышав это, мы подошли к ним и увидели, что происходит. Она попросила Скотта крепко зажать в руке вышитый угол платка, а сама держала его за другой. Примерно через минуту она разрешила ему взглянуть на платок.
Сделав это, он обнаружил, что замена имени уже произошла, причём слово «Харричанд» было вышито в том же стиле, что и её собственное. Повинуясь первому импульсу, он закричал: «И где же ваша физическая наука? Это уложит на лопатки всю мировую профессуру! Мадам, если вы подарите мне этот платок, я положу 5 фунтов стерлингов в казну Общества Арья Самадж!». «Возьмите его и вносите деньги», – сказала она, и вслед за этим он вложил в руку Харричанда пять золотых соверенов. Я не помню, попал ли этот случай в прессу, но история о нём сразу же распространилась дюжиной или более свидетелей. Это помогло поддержать у образованных индийских джентльменов интерес, вызванный приездом нашей компании.
Вечером 17 февраля в фотостудии состоялась встреча, на которой присутствовали более 300 приглашённых гостей. По обычаю нас приветствовали с гирляндами, лаймами и розовой водой в качестве атрибутов, и Е. П. Б., Скотт и мы с Уимбриджем также наилучшим образом постарались произнести ответное слово, чему мешало охватившее нас сильное волнение. В моём Дневнике говорится: «Во время этой встречи на мои глаза наворачивались слёзы. Наконец, наступил долгожданный момент, когда я стою лицом к лицу со своими духовными братьями». Это было ничем не омрачённое счастье, идущее от сердца, но остающееся под контролем интеллекта; неистощимый фонтан эмоций, которым вскоре было суждено иссякнуть, сменившись чувством разочарования и отвращения.
На второй день после приезда наша компания оказалась свидетелем ежегодного праздника «Шиваратри» в пещерах Элефанты. Мы наслаждались этим праздником как дети, также присутствующие на нём. Тот день преподнёс нам ряд сюрпризов и вызвал новые ощущения. Всё началось с управляемого мусульманским экипажем портового судёнышка «Султан», имеющего странную конструкцию и оснастку, причудливую кабину, а также примитивный очаг, на котором очень искусно были приготовлены рис и карри. Затем – древние пещеры с контрастирующими с ними гигантскими скульптурами; огромные разрисованные и украшенные цветами лингамы, всегда со следами жертвоприношений; омовения паломников в соседнем пруду и их хождение вокруг Шивалингама; пуджари, смачивающие виски паломников водой, которой омывали каменный символ; толпы народа в непривычных для нас самобытных восточных костюмах; раскрашенные и покрытые золой саньясины,застывшие в неестественных позах и успешно выпрашивающие милостыню; полчища индийских детей; продавцы сладостей; отряд жонглёров, показывающих фокусы с манго и другие трюки так неискусно, что они могли произвести впечатление разве только на слепого; наш обед на веранде хижины хранителя, откуда мы наблюдали вышеописанную картину в движении с многоголосой толпой на переднем плане и просторной гаванью под безоблачным лазурным небом с башенками и крышами далёкого Бомбея на горизонте. После этого – возвращение под попутным ветром домой на нашем судёнышке, летевшем по морской глади словно птица и обогнавшей европейскую яхту, шедшую вместе с ней тем же курсом. После двадцати с лишним лет всё это живо предстаёт перед моим мысленным взором, подобно панораме, только что написанной яркими красками.
С каждым днём и без того немалое количество наших посетителей возрастало, за полчищами парсов с жёнами и детьми сразу же следовали не менее многочисленные семьи индусов. А однажды пришёл обнажённый до пояса чёрный бритоголовый монах-джайн и через переводчика подверг меня очень продолжительному перекрёстному допросу на религиозные темы. Также нам преподносили в подарок спелые фрукты с приветственными записками. В театре «Эльфинстоун» в нашу честь дали специальное представление индусской драмы «Ситарам». Нас разместили в самой лучшей ложе, украшенной гирляндами из жасмина и роз, подарили огромные букеты и снабдили освежающими напитками, и когда мы уходили, прочитали приветственный адрес прямо со сцены! К тому времени постановка ещё не закончилась, но наше терпение уже истощилось, поскольку мы вошли в театр в 9 часов вечера, а вышли из него в 2:45 ночи.
Бочка мёда этого вечера на следующее утро была испорчена первой для нас ложкой дёгтя. За свои хлопоты мистер Харричанд предложил нам рассчитаться: дескать, укатали сивку крутые горки. Наш якобы гостеприимный хозяин выставил нам непомерно большой счёт за аренду, еду, услуги, ремонт дома и даже прокат трёхсот стульев для нашего приёма, а также стоимость телеграммы, которую он нам посылал, предлагая ускорить наш приезд! Полная сумма счёта заставила мои глаза округлиться: такими темпами мы уже в ближайшее время окажемся с пустыми карманами. Но мы всё же раскошелились, несмотря на то, что этот человек объявил нас своими гостями! Протесты приходили один за другим, пока мы, наконец, не обнаружили, что значительная сумма размером более шестисот рупий (не исчезнувший впоследствии серебряный диск, но ценная бумага), которую мы послали через него для Арья Самадж, не вышла из его рук. Поэтому у его коллег по Обществу Самадж возникли справедливые возмущения. Я никогда не забуду, как на заседании Арья Самадж Е. П. Б. с презрением метала в него громы и молнии, заставив его пообещать вернуть присвоенное. Деньги были возвращены, но наши отношения с этим человеком резко оборвались. Мы стали подыскивать себе дом и нашли его. При этом арендная плата за проживание составляла меньше половины той, которую он удержал с нас за размещение в собственном доме, поскольку он выдавал себя за его владельца. Мы переехали, купили мебель и другие необходимые вещи и 7 марта поселились в маленьком домике на Гиргаум Бэк Роуд, 108, где прожили два следующих года. Так в первый раз был развенчан наш миф об индусах как о прогрессивных, патриотичных, глубоко религиозных людях, и, сказать по правде, этот урок не прошёл для нас даром. Оказаться обманутыми и надутыми с самого начала нашей миссии в Индии было болезненным и прискорбным, но ради дорогой Индии мы отбросили уныние и продолжали как ни в чём не бывало. Между тем 2 марта наш друг Мулджи Такерси нашёл нам слугу, гуджаратского мальчика Бабулу, верность которого Е. П. Б. во время её пребывания в Индии всем известна. Он помогает мне до сих пор. Он обладал редкой способностью к языкам и если бы попал в такое же окружение, как и Мальябекки, то стал бы не менее выдающимся лингвистом. Начиная работать у нас, он говорил на английском, французском, гоанезском, гуджарати и хиндустани, хотя тогда ему было около пятнадцати лет. После нашего переезда в Мадрас он в совершенстве овладел тамильским языком.
Каждый вечер мы проводили импровизированные дурбары[1], на которых обсуждались самые сложные проблемы философии, метафизики и науки. Мы жили и дышали в атмосфере размышлений и исканий, среди самых высоких духовных идеалов. В своём Дневнике я вижу записи о первом появлении в нашей жизни друзей, которые с тех пор оказались тесно связанными с прогрессом Теософского движения. Например, 8 марта завязалось наше знакомство и дружба с Джанардханом Сакхарамом Гаджилом, одним из самых блестящих выпускников Бомбейского университета, служившего в то время как и сейчас, вплоть до его недавнего ухода от мирских дел и вступления в религиозную жизнь, судьёй в Бароде. Мои записи о нём говорят о сильном и неизгладимом впечатлении, которое он произвёл на меня своей учёностью, благородством идеалов и жаждой духовного знания. Однако я, видимо, в некоторой степени предвидел низкую вероятность того, что он станет нашим активным сотрудником, потому что в Дневнике написал: «Намного более мудрый и умный человек по сравнению со мной. Может быть чрезвычайно ценным союзником, если наберётся Смелости». Но он никогда её так и не набрался, сдерживаемый как своим служебным окружением, так и первоначальной непопулярностью нашего дела среди правящего класса. Его разум ещё не был готов к общественному мученичеству, хотя его сердце к этому стремилось. Тем не менее, он всегда открыто заявлял о членстве в нашем Обществе, обычно с добродушным смирением принимая насмешки в свой адрес от друзей во главе с его официальным начальником, Деваном Бароды, покойным сэром Т. Мадхавой Рао, K.C.S.I., выдающимся государственным деятелем, но убеждённым скептиком и моральным узником Сиркара. Примерно в то же самое время к нам подошли М. Б. Намджоши из Пуны и Сорабджи Дж. Падшах, первый – известный активный политик от Сарваджаник Сабха из Пуны, второй – блестящий молодой перс, чья преданность Обществу и лично нам никогда не угасала ни на минуту. Восемнадцатого марта наш молодой Шиямджи Кришнаварма добрался до Англии, чтобы присоединиться к профессору Монье Уильямсу в Оксфорде и затем помог ему, как и себе, снискать славу. Также Шиямджи посетил один из Восточных Конгрессов, и хотя он не принадлежал к касте браминов, но удивил учёных своей декламацией мантр; домой он вернулся уже Пандитом, а затем стал местным Деваном. Двумя другими нашими знакомыми стали братья М. М. и А. М. Кунте, первый из которых являлся знаменитым Пандитом-санскритологом и профессором, а второй – доктором и ассистентом профессора анатомии в Большом Медицинском Колледже в Бомбее. Из всех наших новых друзей они оказались самыми несдержанными, дополняя друг друга. Среди всех когда-либо известных нам людей в Индии доктор выказывал самое прискорбное отсутствие морального мужества, чем вызывал у меня очень сильное презрение. Он был членом нашего Совета и, приблизившись к нам очень сильно, весьма щедро раздавал предложения о помощи; его дом, состояние, лошади и экипаж были нашими тоже: мы действительно являлись для него братьями. Однажды вечером на заседании Совета по моей просьбе он председательствовал, а я представлял серьёзные официальные обвинения, выдвинутые Свами Дайянандом против Харричанда. После окончания заседания мы расстались с доктором как лучшие друзья. Через два дня его слуга принёс мне письмо о том, что он порывает связи с Обществом, не приведя в нём ни одного объяснения. Я не мог поверить своим глазам и подумал, что это какая-то дурацкая шутка, но быстро направляясь к его дому, озадачился словами доктора о том, что это его зрелое решение. Правда всплыла только после неоднократных просьб объясниться. Глава Медицинского Колледжа посоветовал ему не связывать своё имя с нами, поскольку правительство заподозрило наше Общество в политических интригах! И вместо того, чтобы мужественно защищать нас и рассказывать о нашем совершенном безразличии к политике, что он как один из наших близких друзей и членов Совета легко бы сделал, этот врач, имеющий большую приносящую доход практику, ни в малейшей степени не зависимый от своей ничтожной должности в Колледже, пошёл прямо домой и запечатлел свою трусость на бумаге! Любой добропорядочный американец и англичанин поймёт то чувство презрения, с которым я расстался с ним навсегда. На следующий день, страдая от чувства несправедливости, я написал профессору, что его брат мог предвидеть возможные неудобства от вступления в наше Общество. Я думал, что чувство деликатности может ему помешать выйти из него, если он разделяет такие же опасения. Он ответил письменно оформленным выходом из нашего Общества! Я спросил другого индийского друга, о котором знал, что он действительно зависит от назначенных Правительством ничтожных 40 рупий в месяц: «Предположим, Мартандрао Бхай, завтра утром вы приходите в офис и находите записку о том, что вам необходимо выбрать между членством в Теософском Обществе и вашей должностью, поскольку мы попали под подозрение в политических интригах, что бы вы тогда сделали»? Лицо мужчины стало таким серьёзным, что, казалось, он и впрямь делает этот выбор. Затем со свойственными ему запинками, мотая головой и сжимая губы, он ответил: «Я не пойду против своих принципов! Я не смогу этого сделать»! Я обнял его и крикнул Е. П. Б., которая находилась в соседней комнате: «Придите же и посмотрите на истинного индуса и мужественного человека»! Имя этого человека Мартандрао Бабаджи Нагнатх, он маратхский брамин.
Наше бунгало постоянно наводняли посетители, которые каждый вечер задерживались у нас допоздна, чтобы обсудить религиозные вопросы. Среди них были и молодые, и старые. Так с самых ранних дней общения с индусами мы узнали разницу между западными и восточными идеалами и большее достоинство последних. Темы богатства, цвета кожи, бизнеса или политики почти никогда не привносились в наш дом, а наиболее обсуждаемым предметом являлась Душа. Тогда с Е. П. Б. мы в первый раз углубились в проблемы её циклического прогресса и перевоплощения. Мы были совершенно счастливы в нашем уединённом домике под кокосовыми пальмами. Прибытие и отбытие гружёных товаром пароходов, неразбериха бомбейского рынка, страшная борьба на рынках акций и хлопковых базарах, мелкое соперничество чиновников, приёмы в Доме Правительства нами даже не вспоминались: мы были счастливы – Забытые миром, его позабывшие.
Если угодно, фанатики, безумные энтузиасты, непрактичные мечтатели, преданные своему увлечению, жертвы собственных фантазий! Однако мы мечтали о совершенствовании человека и страстно стремились к божественной мудрости, а нашей единственной надеждой было помочь человечеству достичь более высокого мышления и вести благородную жизнь. Под этими тенистыми пальмами нас посещали Махатмы, и их вдохновляющее присутствие давало нам силы идти по избранному нами пути, стократно вознаграждая за все предательства и насмешки, полицейский надзор, клевету и гонения, которым мы подвергались. Пока Они оставались с нами, какое имело значение, кто мог быть против нас? Мир не сломил нас, но нашей Кармой нам предназначалось превозмочь его безразличие и, в конечном итоге, заслужить его уважение.
В отличие от Адептов мы не знали, что вдвоём должны послужить необходимым ядром концентрации и распространения акашического потока древнеарийской мысли, которую смена циклов вновь ввела в фокус человеческих потребностей. Для создания вихря интеллектуального и духовного возрождения всегда необходим посредник, и, несмотря на наше несовершенство, мы всё-таки оказались подходящими на его роль, поскольку, по крайней мере, обладали энтузиазмом, сочувствием и оказались способными к послушанию. Наши личные недостатки тонули в свете общественной необходимости. Александр Дюма старший в «Железных людях» поэтично выразил эту идею. «Бывает», – говорит он, – «когда смутные идеи, ищущие того, кто бы мог их воспринять, парят в воздухе, словно туман над поверхностью земли: когда ветер носит их над зеркалом озёр и ковром равнин, это всего лишь лишённые формы пары, бесплотные и бесцветные, но если их относит к огромной горе, они зацепляются за её вершину, где пар становится облаком, а облако – дождевой водой, которая с быстротой молнии скатывается с горных цепей, загадочным образом фильтруется, собирается в глубоких пещерах, а затем выходит к подножью гор и превращается в какую-то большую и постепенно разрастающуюся реку, пересекающую земли разных народов, называемую Нилом или Илиадой, По или Божественной Комедией».
В последнее время учёные продемонстрировали возможность получения больших и прекрасных жемчужин. Для этого они помещали гранулы воска внутри раковин с моллюсками, которым ничего не оставалось, как покрывать их прекрасным розовым перламутром, следуя своему природному инстинкту. В данном случае маленький восковый шарик сам по себе бесполезен, но он является ядром, без которого не может родиться жемчужина. Подобно этому и мы, пионеры Теософского движения, сыграли роль ядра, вокруг которого создалась сияющая сфера арийской мудрости, которая в настоящее время поражает современную науку своей изысканной красотой и огромной ценностью. Возможно, что как личности мы в действительности так же бесполезны, как шарики из пчелиного воска в руках учёных, но всё же нам удалось собрать вокруг нашего движения всё, в чём мир больше всего нуждался. И каждый из наших преданных соратников является таким же самостоятельным ядром кристаллизации этого духовного жемчуга.
Перевод с английского А.Куражова.
_________________________________________
1 – дурбар – в одном из значений то же, что и торжественный приём – прим. Переводчика
18.04.2016 11:00
Сергей Целух18-04-2016 16:44:01
Переводчик с английского А. Куражов несказанно порадовал меня началом второй книги Олькотта «Листы старого Дневника». Очень интересное начало, много волнений, тревоги, грусти; много и радости, удивления и восторга от пережитого. Морское путешествие из Нью-Йорка в Лондон на старом суденышке, груженном стальными рельсами сверх всякой меры, описано Олькоттом немножко с юмором и большим драматизмом. Вместе с десятью отважными теософами мы переживаем морскую бурю и молимся за их спасение. Они чудом остались в живых. Затем одиннадцать дней подряд мучимся вместе с ними от однообразной скуки и тоски. И только по прибытию в Лондон, немного отходим от их утомительных переживаний, водяной скуки и однообразия океана. В Лондоне, на квартире в знакомых, Блаватская продемонстрировала свои месмерические способности. Она положила свои руки на колени и попросила присутствующих посмотреть на них. К удивлению всех - руки оказались разными. Левая рука была белая как у гипсовой скульптуры, а правая -большая, массивная, как у темнокожего индуса. Волосы и брови ее, вместо светло - каштановых, стали как смоль. Это была не Елена Блаватская, пишет Олькотт, а гипнотическая Майя. И только по окончании сеанса, Елена Петровна приобрела свой настоящий вид. Присутствующие на сеансе поверили ее словам, что в разных ситуациях, Е.П. может быть разной. На страницах этой книги встретимся мы и с мудрым Учителем, посетившем Блаватскую и Олькотта, и придавшей им уверенности в успешном выполнении своей исторической миссии в Индию. Без занимательных книг Олькотта - «Листы старого Дневника», нам трудно было бы создать цельные образы Учителей, великих теософов, создателей Теософского Общества, их окружения, эпохи и всей Восточной мудрости. Пожелаю нашему любимому переводчику, этому труженику и мудрецу новых творческих успехов. Ждем новых глав!
k18-04-2016 22:13:01
спасибо. ждем продолжения
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".