Листы старого дневника.Том II Главы VII, VIII. Генри С. Олькотт
БУДУЩИЕ РАБОТНИКИ НАЧИНАЮТ ПРИБЫВАТЬ
Перелистывая страницы моего дневника за 1879 год, можно видеть, как и когда наши проверенные временем и часто знаменитые коллеги входили в поток нашей жизни. Это зрелище очень сильно напоминало то, как на сцену выходят актеры, участвующие в пьесе. При этом весьма интересно проследить причины, которые привели их в Общество или же во многих случаях послужили основанием для выхода из него. Боюсь, мне придётся констатировать, что причины второго рода были личного характера. Они представляли собой и разочарование от не состоявшегося знакомства с Махатмами или от невыполненных обещаний Е. П. Б., и отвращение из-за нападок на её характер или дискредитации её феноменов, а также неспособность приобрести желаемые психические силы по системе «учим французский до завтрака» и тому подобные вещи. Ранее я уже упоминал, когда и как мы познакомились с мистером Синнеттом, а теперь на странице дневника за 3-е августа я вижу запись о том, что в этот день в члены Общества был принят Дамодар К. Маваланкар. Был сезон дождей, и наш дорогой мальчик приходил к нам по вечерам, одетый в белый резиновый водонепроницаемый плащ и леггинсы. На его голове была кепка с отворотами, в руке он держал фонарь, а с кончика его длинного носа струйкой стекала вода. Со впалыми щёками, он был таким же худым, как Сара Бернар, а его ноги, по выражению Е. П. Б., напоминали два грифельных карандаша. Судя по его внешности, он, как и любой другой член Общества, имел так же мало шансов стать Махатмой или подойти к настоящему ашраму ближе, чем на тысячу миль. Однако применительно к нему внешность оказалась обманчивой, как и в случаях других сотрудников, которые выглядели бесконечно превосходящими его по степени духовности, но жизнь доказала обратное.
Через три дня после того, как в Общество приняли Дамодара, я получил заявления от подполковника (ныне генерал-майора), бакалавра наук У. Гордона и миссис Гордон, которая впоследствии стала нашим самым преданным другом и самой непоколебимой покровительницей Е. П. Б., какие у неё когда-нибудь были. А чуть раньше к нам подошёл К. П. Кама, молодой парс, который произвёл на нас неизгладимое впечатление своим знанием индийской философии и связанным с ней большим энтузиазмом. Мы опубликовали некоторые из его эссе в первых номерах «Теософа». Если когда-нибудь душа индуса воплощалась в теле парса, то это был его случай, причём он сам чувствовал, что так оно и есть.
Первый выход на нашу сцену мадам Куломб, женщины, сеющей зло, состоялся в виде письма, которое Е. П. Б. получила 11 августа 1879 года. Цейлонские газеты перепечатали информацию о нашем прибытии в Бомбей, и она, написав из Галле, рассказала своей старой знакомой по Египту, что весть об этом вызвала на острове сильное возбуждение, что много людей пожертвовали свои средства на организацию встречи с нами, и что «буддисты сошли с ума, ожидая нас увидеть». Она послала Е. П. Б. копию одной из англо-индийских газет, выходящих в Коломбо, в которой было опубликовано её письмо, защищавшее репутацию Е. П. Б. от злых нападок и утверждавшее, что очень хорошо узнав Е. П. Б. в Каире, она может свидетельствовать о том, что эта леди является высоконравственной особой! Я полагаю, что мадам Куломб забыла включить сей исторический документ в свой памфлет от 1884 года, обвиняющий Е. П. Б. в самых неподобающих выражениях, подобрать которые помогали миссионеры. Поэтому здесь я приведу это первое её письмо.
«Я не знакома ни с одним из членов вышеупомянутого Общества за исключением мадам Блаватской. Я знаю эту даму в течение последних восьми лет, и должна сказать правду – в её характере нет ничего дурного. Мы жили с ней в одном городе, и, напротив, она считалась одной из самых умных ныне живущих женщин. Мадам Б. является музыкантом, художником, лингвистом, писательницей, и я могу сказать, что очень немногие леди и даже джентльмены обладают таким кругозором знаний как мадам Блаватская». (Из «Цейлон Таймс» от 5 июня 1879 года).
Она написала Е. П. Б. душещипательный рассказ о том, как они с мужем попали в затруднительное положение и в связи с этим обращалась к ней за помощью. В письме она выразила своё желание приехать в Бомбей и, если возможно, получить хорошее место, чтобы выйти из сложившейся ситуации. Е. П. Б. рассказала мне свою версию истории об её отношениях с Куломбами в Каире, о том, как мадам К. проявила к ней доброту после кораблекрушения парохода, который взорвался в Пиреях, а почти все находившиеся на его борту пассажиры погибли. Поэтому я, выражая своё мнение, сказал Е. П. Б., что в знак благодарности она должна помочь супружеской чете, особенно теперь, когда Куломбы в буквальном смысле слова оказались голодными и раздетыми. Согласившись со мной, она написала этой женщине несколько писем, в которых, если я не ошибаюсь, она и вправду намекала мадам Куломб, что в один прекрасный день та может стать её преемницей в Теософском Обществе! Но в этом вопросе я не буду категоричен, поскольку это только моё впечатление. Однако такого рода намёки не кажутся чем-то невероятным, поскольку Е. П. Б. было присуще их раздавать, и если можно было бы собрать письма с разговорами про это, получилась бы занятная подборка.
Четвёртого октября наша компания приняла участие в дурбаре, устроенном для нас в Бомбее главным джутти (йогом) Санти Сагой Ачарьей, самым образованным из священников-джайнов. Нас разместили в просторном квадратном зале с оштукатуренным полом, расположенном на втором этаже, и потолком, поддерживаемом несколькими квадратными деревянными колоннами. Слева от входа на стене висел кусок квадратной узорчатой атласной ткани жёлтого цвета (какую носят бхиккху – монахи в джайнизме и буддизме), окаймлённый красными полосками. Под потолком располагался небольшой полог из цветастого индийского шёлка, а под ним – узкий помост, покрытый полосатым ковром (дарри), расстеленным на тонком хлопчато-бумажном матрасе. На нём размещались подушка-опора для спины, две маленькие подушечки, которые для удобства кладут под колени сидящему со скрещенными ногами, а также низенькая скамеечка для ног. Всё вместе это должно было обеспечивать комфорт и подчеркивать достоинства Ачарьи во время предстоящего интервью с нами. Возле помоста для нас поставили четыре стула. Нас приветствовали около трёхсот монахов-джайнов. Вскоре все присутствующие в зале встали, образуя ведущий от двери коридор, в который вошёл почтенный священник, раздавая направо и налево свои приветствия. Он также поприветствовал и меня, я полагаю, в качестве главы нашей миссии, но совершенно не обратил внимания на двух женщин, чего от него, давшего обет безбрачия и ведущего аскетический образ жизни монаха, следовало ожидать. Но тогда, не имея представлений об обычаях восточного монашества, я расценил это как знак дурного воспитания. Скрестив ноги, он занял своё место, и все присутствующие последовали его примеру, сев на пол, где только что стояли. Пока все рассаживались, я воспользовался шансом хорошенько рассмотреть Ачарью. И сразу же мне в глаза бросилась его огромная объёмная голова, содержащая много места для большого мозга, которым, по всей видимости, он должен был обладать. Его волосы были очень коротко пострижены или же отрастали после бритья головы, которое у буддийских монахов принято делать дважды в месяц, а борода была сбрита полностью. Он был одет в индусское дхоти с наброшенным на плечо тонким муслиновым шарфом из Дакки. Такие шарфы, из-за своей удивительно тонкой текстуры, называют «сотканными росой». Ни кастовых знаков, ни каких-нибудь даже невзрачных украшений он не носил. Он начинал беседу с перекрёстного допроса, устроенного мне с целью оценки моих знаний доктрин джайнизма. В качестве переводчиков выступали мистеры Пандуранг и Кришна Рао. Я рассказал ему о состоянии религий на Западе и назвал несколько причин, вызывающих тенденцию к отвращению от духовности среди западных наций. Также я подтвердил необходимость распространения восточных религиозных идей в этих странах. Я заметил ему, что громкий призыв принять участие в этой большой работе раздаётся именно для таких образованных людей, как он. У них нет никакого оправдания своей праздной безучастности, поскольку обладая мудростью, в которой люди Запада так сильно нуждаются, воздерживаться от того, чтобы ею делиться, – самый настоящий грех. Он принял мой вызов и парировал, приведя множество оправданий его непринятия участия в этом новом и великом деле. Но вызвав у него благосклонность за время беседы, я, в конце концов, снискал его симпатию или, по крайней мере, её внешнее выражение. «Вы, джайны», – сказал я, – «испытываете нежнейшее сострадание к разным тварям: вы их кормите, когда они голодны, вы их хороните, когда они умирают, вы защищаете их от жестокого обращения и даже открыли «Пинджрапол» – ветеринарную лечебницу, в которой за всеми больными и измученными животными заботливо ухаживают. Разве хоть один из присутствующих здесь джайнов, увидев у своего порога изголодавшуюся собаку, не накормит её и станет смотреть, как она умирает с голода»? По залу пробежал одобрительный ропот, и, оглядевшись вокруг, я увидел, что в знак согласия все склонили свои головы. «Тогда», – продолжил я, – «хлеб религиозной истины гораздо более необходим для спасения человека, чем тарелка с едой для питания тела собаки. Вы, люди Востока, обладаете этой истиной, и согласно вашим религиозным догматам, все народы мира являются вашими братьями. Тогда как же вы можете говорить, что не приложите никаких усилий к тому, чтобы поделиться хлебом духовной истины с теми голодающими народами Запада, чьи духовные идеалы, надежды и представления разрушаются лишённым религиозности научным материализмом»? Старый Ачарья выпрямился и через переводчиков сказал мне, что будет рад помочь нам и что-нибудь напишет для нового журнала, который мы недавно основали для передачи таких учений. Но он никогда этого так и не сделал. Однако надо признать, что на состоявшемся в 1893 году Чикагском Парламенте Религий джайны в лице мистера Вирчанда Ганди были представлены наиболее полно. Он изложил их религиозные взгляды так ясно и красноречиво, что завоевал всеобщее уважение и симпатию. Я завершил дискуссию тем, что описал некоторые из способов, которыми так называемые просвещённые западные страны доказывают свою любовь и доброту по отношению к низшим животным. Было интересно наблюдать за выражением лиц присутствующих, когда я описывал ужасы корриды, травли медведей, охоты на лис, оленей и зайцев, а также собачьи, крысиные и петушиные бои. Триста джайнов с ужасом смотрели друг на друга. Затем, затаив дыхание, они стали пожирать меня своими глазами, будто вглядываясь в глубины моего сердца, чтобы узнать, говорю я правду или же лгу. Под конец напряжение стало настолько сильным, что я понял: они больше этого не вынесут и закончил свою речь в мёртвой тишине. Затем я попросил разрешения удалиться, и все встали, чтобы нас поприветствовать. Нам на шеи повесили гирлянды, и мы вышли из зала. Многие последовали за нами на улицу, а некоторые даже побежали за нашим экипажем, выкрикивая вслед слова благословения. Так начались наши дружественные отношения с общиной джайнов.
Через несколько дней я выступил с речью перед многолюдной аудиторией, собранной организацией «Дайя Вашистха Мандлик», на тему убийства животных. В своих записях я вижу, что тогда я описал истинное Всеобщее Братство, как всеобщее родство всех живых существ, в какой бы то ни было степени наделённых божественной искрой, которую имеют и слон, и муравей, и человек, и все люди разных рас, а также весь человеческий род в целом. Только проявления этой искры выражены в разной степени. Это обязывает нас быть добрыми по отношению к нашим ближним и по той же самой причине – участливыми к животным пропорционально степени их беспомощности. Вивисектор, который пытает животное, беспомощно распластанное на секционном столе или запертое в горячей железной камере, из которой оно не может вырваться, и наблюдающий в ходе научных экспериментов его физическую агонию, ничуть не менее жесток, дик и дьявольски глух к страданиям, чем инквизитор, который помещает свою жертву, человека, в орудие пытки и во имя христианской религии дробит его конечности, отрывает мышцы от костей и медленно и мучительно убивает «еретика» наиболее изобретательными способами. Разумеется, моё обращение, переведённое на Гуджарати, вызвало всеобщую симпатию. Но никогда раньше я не выступал с таким сильным предчувствием надвигающейся беды, как тогда. Лекционный зал находился на третьем этаже, в который вела почти отвесная лестница. Ширины её ступенек едва хватало для того, чтобы спускающемуся человеку можно было встать на них пятками, а в качестве перил использовался свободно висящий канат. Пол вестибюля был полностью устлан несколькими сотнями пар обуви, которую по Восточному обычаю снимали. Сам же зал освещался многочисленными керосиновыми лампами, размещёнными на стенах настолько высоко, что тюрбан, одетый на человека среднего роста, не мог до них достать. Если бы с одной из этих ламп что-то случилось, и лёгкие мужские костюмы загорелись, то мгновенно возникла бы паника, а выбегающие люди, спускаясь по отвесной лестнице и спотыкаясь об обувь, попадали бы друг на друга и заживо бы сгорели. Поэтому не будет преувеличением сказать, что я окончательно успокоился только тогда, когда вышел на улицу.
Девятнадцатого октября 1879 года я принял в члены Общества отца Дамодара, мистера Кешаву Нарасинха Маваланкара. Это происходило в присутствии его сына и его брата, мистера Кришны Роу, который впоследствии явился причиной всех семейных бед Дамодара.
В ноябре нас посетил наш друг Гаджил, которого я упомяну только из-за записи в дневнике о показанных им двух корнях, которые, как считается, обладают чудесными свойствами. Один из них представляет собой противоядие от укуса змеи, а второй – от укуса скорпиона. Из первого корня готовят настой, который затем выпивают, что не является чем-то необычным. Но с другим корнем всё совсем по-другому. Когда к вам обращается укушенный, вы просто водите этим корнем по конечности, делая вдоль её нервов пассы в нисходящем направлении, как в месмерическом лечении, от самой высокой точки, в которой чувствуется боль, до самой нижней точки конечности. В этом заключается магнитное (или, возможно, магическое) свойство корня, который собирает боль назад, к своему источнику – месту укуса скорпиона. Если после этого корень в течение нескольких минут подержать над раной без соприкосновения с ней, то боль полностью прекращается, и пациент выздоравливает. Это очень интересно и, возможно, является абсолютной правдой, поскольку мы, разумеется, ещё не знаем и тысячной доли того, что медицина должна знать о лечебных средствах природного происхождения. Но существует и ещё более простое противоядие от укуса скорпиона. Давние читатели «Теософа» вспомнят статьи о целебных свойствах пятиконечной звезды (см. тома II и III). Авторы этих статей утверждали, что вылечивали много укушенных следующим способом: ручкой или чернилами на теле пациента они рисовали пятиконечную звезду в месте, где боль чувствовалась наиболее сильно. Затем после того, как эта острая боль отступала, в смежной точке, расположенной уже ближе к укусу, они наносили новую фигуру и проделывали это до тех пор, пока не доходили до места самого укуса, где звезда рисовалась в последний раз, а боль исчезала. Эффективность такого метода лечения вскоре была подтверждена другими корреспондентами, которые сообщили, что, повторив данный эксперимент, они добились полного успеха. Среди них оказался и принц Харисинхджи Рупсинхджи из Бхавнагарской королевской семьи, который, к слову сказать, вылечил многих больных и, я полагаю, облегчил вызванные всевозможными невралгиями страдания сотен из них. Это создает дилемму, поскольку неизвестно, должны ли мы данное целебное воздействие приписывать гипнотическому внушению или же каким-то магическим свойствам самого символа звезды. Из двух этих гипотез материалисты предпочтут первую, а маги – последнюю. Однако неоспоримый факт заключается в том, что случаи исцеления от такого лечения всё же происходят. Мне представляется, что единственный путь разрешить это затруднение – попробовать нарисовать звезду на животных, детях или слабоумных, короче говоря, на тех пациентах, воображение которых, возможно, влияющее на процесс излечения, никак не будет реагировать на изображённый символ.
Фестиваль Дивали (или Дипавали) – это время праздничной иллюминации и всеобщей радости, вызванной убийством демона Наракасуры. Все ходят друг к другу в гости, повсюду горят огни, все дома украшены цветами, родственники и друзья обмениваются подарками, слугам дарят новую одежду, а все семьи обновляют свой гардероб. И в это время мы с нашими индийскими друзьями отправились посмотреть на фейерверки в местных кварталах и зайти в гости к знакомым. Выходя из одного дома, мы услышали забавную историю об одном заграничном богатом банкире, миллионере-капиталисте, и его управляющем и партнере, живущим внутри страны. Примерно один раз в два-три года без предварительного предупреждения банкир приезжает в Бомбей и приказывает своему управляющему показать бухгалтерские книги. В них они шаг за шагом пересчитывают все цифры, сверяют все расходы и доходы, и в итоге все суммы оказываются верными вплоть до каури1.
Тогда благообразный и по-детски непосредственный старый капиталист берёт безукоризненно скрупулёзного управляющего-бухгалтера за руку и запирает его в комнате-сейфе для хранения ценностей. При этом банкир говорит, что знает, сколько тот украл лакхов, но за определённую часть этой суммы он освободит его от позорного заточения и напишет в бухгалтерских книгах пометку «Проверено. Всё правильно», а пока этого не будет сделано, едой управляющего станет только хлеб и вода! И протестовать или умолять о пощаде бесполезно. У старого миллионера был свой собственный надёжный способ узнать, что же происходило на самом деле, и он оставался твёрд до тех пор, пока его партнер волей-неволей не уступал, выплачивая выкуп. После этого они обнимались и расставались как лучшие друзья. Вот такая комедия!
Однажды со своим другом Паначандом Ананджи мы отправились к старому факиру-мусульманину, чтобы засвидетельствовать ему своё почтение. В то время он был очень хорошо известен в Бомбее под именем Джунгли Бава (дословно «Лесной Аскет»).
Он оказался пожилым человеком с острым и пытливым взглядом, в шапке мортье2 на голове, с коротко остриженной бородой, которая вокруг рта и подбородка была полностью выбрита. Его лицо испещряли морщины.
Он был одет в дхоти, подрубленное позолоченной нитью, по краю которого шла золотая лента шириной в дюйм. Джунгли Бава был ведантистом, которому прислуживали два госаина (нищих ученика). Он принял нас на первом этаже большого квадратного дома с вентиляционным ходом в центре крыши. Аскет сидел на корточках на соломенной циновке, рядом с которой стояли маленькая медная ступка и пестик для приготовления пана (пасты из орехов бетеля) в окружении нескольких других маленьких медных сосудов. Для посетителей на полу был расстелен хлопковый ковёр в голубую полоску, но из уважения к моим ногам, плохо гнущимся в коленных суставах, как у многих европейцев, он распорядился принести мне стул. При входе все посетители падали ниц и касались ног святого человека своим лбом, что считается самой почтительной формой Восточного приветствия. Наш долгий разговор охватывал все аспекты двух Йог, Хатхи и Раджи. Восемьдесят четыре позы первой были описаны, пожалуй, слишком подробно. Старик вкрадчиво спросил меня, какие феномены я уже видел, но я отказался удовлетворить его любопытство, так как в Индии меня научили, что они считаются священными и, несомненно, не должны непринуждённо обсуждаться в такой разнородной компании, как наша. Бава улыбнулся и сказал, что я совершенно прав, поскольку такие явления, выходящие за рамки ежедневного опыта, не должны становиться объектом тривиальных шуток и скептического отрицания. Увы! Если бы мы придерживались этого правила с самого начала, сколько страданий и боли нам удалось бы избежать! Аскет сказал, что если я приду повидать его в одиночку, мы сможем с ним откровенно пообщаться, и он сможет показать мне какие-нибудь феномены. Произошедший разговор очень сильно меня заинтересовал, поскольку этот человек, несомненно, был настоящим аскетом, а его ум и тело оставались совершенно здоровыми, несмотря на посты и другие аскетические практики.
Следующим вечером мы с тем же моим другом снова отправились повидаться с факиром. На сей раз он принял нас на веранде. Аскет расположился на стуле, который я занимал предыдущим вечером, а мы с Паначандом устроились на низенькой скамейке. На полу возле него стоял великолепный европейский светильник, который освещал его сильное лицо и заставлял золотые нити его тюрбана искриться и блестеть. Один за другим приходили посетители-индусы, которые после того, как простирались перед факиром, удалялись в тень от веранды, где в своих белых пуггари и дхоти молча и неподвижно сидели на корточках, напоминая компанию привидений. Снаружи ярко сияла Индийская луна, заливая серебром гладь листьев кокосовых пальм и полированную крышу нашего бругхама (экипажа). Бава продолжил разговор о двух Йогах. Он поведал, что развил у себя способность, называемую лагхима (совершенную лёгкость), благодаря которой мог парить в воздухе и, словно по суше, ходить по воде. Этой способности он также обучил и своих учеников. Но в действительности он считал все эти способности лишь детскими игрушками, поскольку интересовался только философией, этим священным и безошибочным путеводителем к Мудрости и Счастью. Он обладал знаниями двух Йог. Говоря об отношениях между чела и гуру, он сказал, что существует три вида служения, которые может выбрать чела. Он может обеспечивать Учителя деньгами, обучать Его чему-то новому или стать ему слугой. Он рассказал мне длинное предание о Дэве и Даитье. Первый захотел стать учеником последнего, чтобы овладеть тайнами оккультной науки. Даитья обладал силой воскрешать мёртвых. Дэву-ученика (с его согласия) разрезали на куски и сварили, а Учитель съел часть этой ужасной трапезы. Но, таким образом, ученик стал частью тела и сущности своего Гуру. Тем временем дочь Дэвы умирает, но поскольку её отец, Дэва, проходит испытание успешно, он после отделения от тела Учителя возвращает ей жизнь, а его искалеченное тело принимает свой прежний облик, и в его жилах и нервах снова течёт полнокровная жизнь. Он спросил, какой из трёх видов служения я выбираю. Я ему ответил. Тогда он отложил демонстрацию своих предполагаемых духовных сил, и больше мы с ним не виделись.
ПОСЕЩЕНИЕ АЛЛАХАБАДА И БЕНАРЕСА
Ближе к концу ноября на нашем индийском горизонте появилась первая туча, если не считать инцидент с Харричандом. В конечном счёте, ей было суждено разрушить наш квартет изгнанников с запада. В лучшем случае, этот союз, созданный по прихоти Е. П. Б. и обречённый создавать нам сплошные неприятности, был странным и неестественным. Как раньше я уже говорил, мы с ней имели абсолютно одинаковые представления о наших Учителях и Их связи с нами, и оба в равной степени были готовы к служению. Какие бы трения вследствие различий личностей и взглядов на вещи между нами не возникали, мы оставались полностью солидарными в отношении значимости нашего дела и необходимости строгого выполнения долга. С нашими коллегами, мистером Уимбриджем и мисс Бейтс, всё было совсем по-другому. По своей сути они оставались коренными англичанами, а тонкий поверхностный азиатский глянец был нанесён на них кистью чарующего энтузиазма Е. П. Б.. Он был дизайнером и архитектором, а она – тридцатипятилетней школьной учительницей и гувернанткой. Они прожили в Америке несколько лет и познакомились с Е. П. Б. через общих знакомых. Но фортуна им не улыбалась, и тогда они вместе согласились на предложение Е. П. Б. поехать с нами в Индию, чтобы найти работу в соответствии со своими профессиями, поскольку там мы могли бы помочь им устроиться благодаря нашему влиянию на респектабельных индусов. Против Уимбриджа я ничего не имел, но от этой леди инстинктивно ждал что-то недоброе. Я упрашивал Е. П. Б. не брать её с нами. Но она неизменно отвечала, что эти двое, являясь английскими патриотами, дадут англо-индийским властям наилучшую гарантию отсутствия у всей нашей компании каких-либо политических мотивов. И добавляла, что всю ответственность за это она возьмёт на себя, поскольку знает, что эта связь принесёт нам только благо. Поэтому в этом вопросе, как и в ста других, я уступил её предполагаемому превосходству оккультного предвидения. Поэтому мы пустились в плаванье, а затем поселились в Бомбее все вместе. Вот уж где невезенье! Мисс Бейтс начала разжигать распри между Е. П. Б. и приятной молодой леди-теософом из Нью-Йорка, которую спустя какое-то время привёл к нам Уимбридж. И гармонии нашей домашней жизни пришёл конец. Я долго не втягивался в ссору, но, в конце концов, был вынужден взять на себя неприятную миссию исключения мисс Бейтс из Общества. Это всегда оставалось моей участью: Е. П. Б. затевала ссоры, а я должен был принимать все удары на себя и выдворять незваных гостей! Этот факт известен всем нашим знакомым. Моя коллега всегда говорила о своём «оккультном чутье», но оно крайне редко помогало ей улавливать запах предателей или потенциальных врагов, которые подходили к ней под маской дружелюбия. Чтобы не развивать эту тему дальше, скажу, что случаев с мадам Куломб и Соловьёва – соответственно жестокой предательницы и шпиона – вполне достаточно, чтобы доказать этот факт.
Двадцать третьего ноября в нашем зале состоялось собрание, целью которого явилась организация Арийского Антиалкогольного Общества. Я считаю позором пассивность и равнодушие вождей индусов и парсов по отношению к шокирующей распространённости пристрастия к спиртному по всей Индии, заставляющее миссионеров противостоять этому пороку в одиночку. Председателем этого собрания являлся ныне покойный Рао Бахадур Гопал Рао Хари Дешмук, очень влиятельный маратхский брахман. Семьдесят семь человек подписали программу организации Антиалкогольного Общества, и оно было основано. Затем мы прервались, чтобы на следующем собрании избрать его председателя. Оно состоялось, и мы собрали ещё более сорока подписей. Но развернуть движение так и не удалось, поскольку оказалось, что никто, кроме меня, в нём сильно не заинтересован, а я был слишком занят служебными обязанностями, чтобы отводить ему необходимое время.
Двадцать девятого ноября произошло событие огромной важности: мы торжественно отпраздновали четвёртую годовщину образования Теософского Общества. Оно явилось нашей первой публичной акцией подобного рода, за исключением торжества по поводу завершения первого года жизни Общества, представлявшего собой закрытое собрание в нью-йоркском Мотт Мемориал Холл, на котором я зачитывал обращение к его членам. Перенос нашей штаб-квартиры в Индию и колоссальный рост популярности потребовал изменения политики Общества и в связи с этим заставил нас, по сути, начать всё сначала.
Мистер Уимбридж сделал макет художественно оформленных пригласительных билетов и их литографировал. Они призывали наших друзей «посетить Штаб-квартиру на Гиргаум Роуд, 108 в Бомбее, где в 8.30 29 ноября 1879 года состоится торжественное собрание, посвящённое Четвёртой годовщине открытия Общества, основанию журнала «Теософ» и открытию Библиотеки. На нём также будут демонстрироваться различные механизмы, сделанные народными умельцами». Подписано мной как Президентом и Е. П. Блаватской как Секретарём по переписке. Дорожки, ведущие к Штаб-квартире от общественной дороги, были украшены превосходной иллюминацией; у свёртка с этой дороги и на входе в помещение квартиры были установлены световые арки и пирамиды из индийских разноцветных ламп; на проводах, натянутых между пальмами, висели китайские фонарики; над фасадом Библиотеки газовыми светильниками в виде арки высвечивалась фраза «Добро пожаловать»; вся земля была устлана полосатыми индийскими коврами; для гостей были расставлены 400 стульев; ансамбль из двадцати музыкантов играл индийские и зарубежные мелодии, среди которых нашлось место даже Национальному Гимну Америки – в целом превосходное зрелище. А высоко над пальмами сверху вниз на нас взирало лазурное тропическое звёздное небо. Внутри здания Библиотеки на столах и стенах располагались экспонаты из меди, слоновой кости, сандалового дерева, стали, сделанных местными мастерами, а также мраморные мозаики из Агры, прекрасные платки и мягкие шерстяные изделия из Кашмира, муслины ручной работы из Дакки и других мест, столовые приборы из Пандхарпура и произведения Школы Искусств Бароды. Мистер Манибхаи Джасбаи, просвещённый Деван из Качи, прислал полную коллекцию оружия и несколько серебряных изделий, которыми славится эта местность. На встрече присутствовали около пятисот приглашённых гостей, самых известных и респектабельных в Бомбее. С поздравительными речами выступили Гопал Рао Хари Дешмук (в качестве председателя); Наороджи Фурдонджи, любимый парсами государственный деятель; Кашинатх Тримбак Теланг, впоследствии ставший судьёй Высшего Суда в Бомбее; Шантарам Нараян, самый уважаемый махраттский адвокат; Нуршанкар Лалшанкар, «гуджаратский поэт», и я. В целом всё это было как нельзя кстати, поскольку оказало ободряющую поддержку нашей индийской миссии. Присутствующие на праздновании европейцы были чрезвычайно восхищены промышленной выставкой и дали заслуженную оценку механическим экспонатам Вишрама Джехта.
Двумя днями позже, мы с Е. П. Б. и одним другом-европейцем, по приглашению попали на традиционный индусский обед в доме Гопала Рао Винаяка Джоши, члена Теософского Общества, мужа бедной Анандабаи. Эта женщина ездила в Америку, где обучалась врачеванию, получила медицинскую степень с отличием, но вскоре после своего возвращения в Индию умерла, оставив мужа, пожертвовавшего собой ради неё, с разбитым сердцем, сломав ему жизнь. Обеденная церемония, во время которой напротив нас, трапезничая, сидело несколько браминов, ранее была описана Е. П. Б. в комическом стиле с присущими ей обычными преувеличениями, поэтому мне не следует здесь повторяться. Обстоятельство, вызвавшее сильный смех, заключалось в следующем. Е. П. Б. одолжила мне длинную золотую цепь, и я одел её наподобие шнурка брамина, чтобы моё сходство с ними было полным, ведь моя одежда, как и у них, состояла только из дхоти, закрывающего часть туловища ниже талии, тогда как его верхняя часть оставалась обнажённой. Наш европейский друг был одет точно так же, как и я, но Е. П. Б. почтенно отклонила наше предложение ради шутки проделать с ним то же самое!
Второго декабря мы с Е. П. Б., Дамодаром и Бабулой поехали на поезде в Аллахабад, чтобы посетить Синнеттов, с которыми тогда мы ещё не были лично знакомы.
Ранним утром второго дня путешествия мы прибыли в Аллахабад, где на станции нас встретил мистер Синнетт, который усадил нашу компанию в своё ландо, запряжённое парой лошадей, с кучером и двумя лакеями (грумами) в нарядных ливреях. Дома миссис Синнетт устроила нам очень тёплый приём, и ещё до того, как она промолвила с дюжину фраз, мы поняли, что обрели бесценного друга. В тот же день нас посетили судья Верховного суда и директор Общественного образования, а следующим утром – мистер А. О. Хьюм и миссис Хьюм. На седьмой день, преодолев большое расстояние, к нам приехала наша дорогая миссис Гордон, чтобы повидаться с Е. П. Б.. Так постепенно мы познакомились с большинством местных англо-индийцев, с которыми следовало бы познакомиться по причине их незаурядного ума и широты взглядов. Некоторые из них оказались очень приятными, но никто из их числа не был так интересен как Синнетты и миссис Гордон, находившаяся в самом расцвете своей красоты и блистающая острым умом. Тогда мне подумалось, что приехать в Индию стоило только ради того, чтобы познакомиться с этими тремя людьми. То же самое я думаю и сейчас.
В Англо-Индии существует строгое правило этикета, предписывающее вновь прибывшим навещать местных жителей, но поскольку Е. П. Б. соблюдать его не собиралась, те, кто хотели с ней познакомиться, были вынуждены игнорировать этот обычай и посещать её так часто, как того желали.
Довольно много нашего времени уходило на посетителей и званые ужины, упоминание о которых позволяет мне вспомнить один интересный случай. Однажды вечером мы с Синнетами и Е. П. Б. ехали на один из таких ужинов и должны были пересекать часть города, которую раньше никогда не видели. Вдруг на перекрёстке двух дорог Е. П. Б. внезапно вздрогнула и сказала: «О, Боже! Какое же ужасное чувство у меня возникло! Мне кажется, будто в этом месте было совершено какое-то ужасное преступление, и пролилась людская кровь». Синнетт спросил: «Разве вы не знаете, где мы находимся»? «Не имею об этом ни малейшего представления», – ответила она и добавила: «Как же я могу об этом знать, когда в первый раз вышла из своего дома»? Тогда Синнетт указал на большое здание справа от нас и сказал ей, что это и есть тот самый злополучный дом, в котором во время Великого Восстания офицеры одного из полков за обедом были убиты своими сипаями. Это послужило основанием для короткого, но очень поучительного наставления Е. П. Б. о том, что все человеческие деяния навеки запечатлеваются в Астральном Свете. Синнетты, судья Высшего суда со своей семьёй и другие гости, которым Синнетты сразу же после того, как мы вернулись домой, поведали эту историю, живут сейчас в Лондоне и могут подтвердить мой рассказ. Здесь будет уместно сказать о том, что за исключением сравнительно редких случаев, когда мы с Е. П. Б. были наедине, её феномены происходили в присутствии многих свидетелей, большинство из которых, я полагаю, всё ещё живы и имеют возможность исправить какие-либо искажения или преувеличения, которые за давностью лет я, возможно, невольно допустил. В то же время, мне приятно осознавать, что мои «Листы старого дневника», начавшие публиковаться в «Теософе» с марта 1892 года, вызвали читательский интерес и обмен мнениями с редакционными комментариями во всём мире, и при этом не было сделано ни одного опровержения приведённых мною фактов за исключением одной поправки, предложенной мистером Мэсси, касающейся некоторых деталей истории об элементальной бабочке, изложенной в одной из моих самых первых глав. Безусловно, у многих людей, читавших мои истории, сложилось впечатление о моей доверчивости, но эти критиканы не знакомы с истинными фактами и, возможно, в большинстве своём не обладают знаниями психологии, поэтому их мнение ничего не значит. Но «истина всегда необычнее выдумки», поэтому, несмотря на всевозможные попытки дискредитировать Е. П. Б., её репутация остаётся совершенно безупречной.
Сорок шесть лет современных медиумических феноменов всё ещё не научили западных учёных ни принципам общения с дýхами, ни знаниям психофизиологических особенностей контактирующих с ними. Самонадеянность, с которой они обсуждают способности Е. П. Б. в связи с нравственной природой её личности, является печальным доказательством их незнания уроков, преподанных Шарко и Лебо. Они не потратят время впустую, если в течение нескольких месяцев вдумчиво изучат Восточную литературу. В качестве примера предвзятого отношения западных учёных и их недоверчивости я приведу следующую историю. Как-то вечером мы ужинали с одним профессором-физиком из местного университета, очень известным человеком и замечательным собеседником. Он обсудил с Е. П. Б. теорию «стуков» и под конец попросил её произвести некоторые из них. Она вызвала стуки в разных частях комнаты, в полу, стенах, стёклах висящих картин, в газете, поданной ей мистером Синнеттом или профессором (я забыл, кем точно из них), а также в руке профессора. Проделывая это, она иногда даже не касалась поверхностей предметов, но с определённого расстояния посылала к ним психический ток. Тогда Синнетт поставил большие стеклянные часы на ковёр перед камином, и в них она тоже вызвала стуки. В конце концов, чтобы наиболее убедительно доказать его теорию (или, вернее, теорию Фарадея, Тиндаля и Карпентера), объясняющую стуки механическими колебаниями, намеренно или непреднамеренно производимыми пальцем медиума, я предложил испытание, против которого никто не возражал. Я попросил Е. П. Б. положить кончики пальцев на одно из стёкол двери, ведущей на веранду, вместе с профессором взял переносной светильник и держал его в таком положении, которое позволяло хорошо освещать её пальцы. Затем она вызвала столько стуков, сколько он попросил. При этом её пальцы не меняли своего положения даже на йоту, а их мышцы не сокращались, но мы видели, как перед каждым стуком по ним пробегала нервная дрожь, словно через них волнами протекал какой-то едва заметный поток нервной силы. Профессор не сказал ничего, кроме того, что всё это очень странно. Нам, её друзьям, тогда казалось, что уж более убедительного доказательства её добропорядочности не может и быть. Но впоследствии профессор объявил её обманщицей. Бедняга. Это всё, что она получила за этот эксперимент, предоставив учёному факты, отталкиваясь от которых могло быть начато серьёзное изучение психологии! Я думаю, что этот горький опыт вызвал у неё такое мерзкое чувство, что отбил всякое желание предпринимать даже малейшие усилия убеждать подобный класс исследователей.
На следующий день я читал лекцию перед многолюдной аудиторией на тему «Теософия и её связь с Индией». Председателем этого собрания был мистер А. О. Хьюм, впоследствии известный как «Отец Конгресса», который блистал красноречием и произнёс превосходную приветственную речь, намного лучшую, чем моя собственная. В тот день Е. П. Б. была в плохом настроении и всё время на меня ворчала, вплоть до того момента, когда мы взошли на трибуну. Это привело к тому, что в моей голове всё перепуталось. В своих «Случаях из жизни мадам Блаватской» Синнетт рассказывает, как, возвращаясь домой, она бушевала в экипаже. Он пишет (стр. 229):
«После того, как мы покинули Зал для выступлений и возвращались домой, она начала изливать на него всю свою горечь. Если бы кто-то услышал все её слова, сказанные с перерывами в течение того вечера, то мог бы подумать, будто её жизни что-то угрожает…. Полковник Олькотт сносил все эти вспышки гнева с потрясающим мужеством».
Конечно, мне нравились все милые черты её характера, и из благодарности за указанный мне Путь я сносил её необузданный темперамент, потому что сделанное ею добро перевешивало все личные переживания.
За время наших с ней отношений я заметил, что в её «сумасбродствах» был определённый метод: она ругалась только со своими самыми преданными друзьями, с теми, в ком она чувствовала привязанность к себе, преданность Обществу и готовность сносить от неё что бы то ни было. Но на других, таких как Уимбридж и ему подобных, которых я мог бы назвать, она никогда не повышала голос, не награждала их едкими эпитетами, поскольку знала, что такого к себе отношения они не потерпят. Казалось, она боялась их потерять.
Пятнадцатого декабря мы с Синнеттами и миссис Гордон выехали в Бенарес и добрались до него без опозданий в 4 часа дня. На вокзале нас встретили Дамодар, Бабула и мунши (секретарь) махараджи Визианагарама, который от имени своего хозяина пригласил нас в качестве гостей расположиться в одной из его резиденций. Приняв это предложение, мы поехали в Ананда Баг, небольшой дворец, окружённый высокой стеной расположенных в геометрическом порядке деревьев и цветочными клумбами. Пребывать в нём нам было очень приятно. Там нас тепло встретил Свами Дайянанд Сарасвати, и мы поняли, что он заботливо проследил, чтобы всё было сделано для нашего комфорта. После перенесённой холеры он выглядел очень худым и измождённым, но это придавало его лицу особую изысканность и одухотворённость. Он остановился в небольшой комнате недалеко от ворот. Главное здание состояло из нескольких небольших комнат, расположенных вокруг просторного центрального зала с высокими потолками и мансардой с окнами, выходящими на плоскую крышу в виде террасы. Арки фасада украшали тяжёлые шторы, висящие между светлыми кирпичными столбами, над входом и вдоль широкой кирпичной лестницы. В зале располагалось несколько диванов, письменный стол и дюжина стульев. К вечеру воздух наполнялся сладким ароматом роз, доносившимся из сада, а чарующее лунное сияние отражалось в окружённом кольцом из трав зеркале пруда, к которому с противоположных сторон спускались две лестницы. Доктор Лазарус, представитель Его Высочества, меблировал для нас дом, подобрал нам слуг и предоставил в наше распоряжение два экипажа.
Вечером между мистером Синнеттом и Е. П. Б. завязался жаркий спор относительно феноменов. По вполне понятным соображениям он настаивал на том, что если она могла позволить себе тратить лишь определенное количество психической силы, то должна использовать её исключительно для демонстрации феноменов учёным, соблюдая выдвигаемые ими условия, убеждающие их. На это она только сердилась и отвечала отказом. Хотя я принял сторону Синнетта, она не уступала нам ни на йоту и отправляла к чертям всё Королевское Общество, заявляя, что ей было вполне достаточно случая в Аллахабаде. Они очень сухо расстались, и Синнетт заявил, что завтра он возвращается домой. Однако утро принесло перемирие, и мы поехали посмотреть на главный дворец Махараджи и Дурга Мандир или знаменитый Храм Обезьян, где его посетители кормят и гладят несчётные полчища озорных мартышек. Вечером того же дня, когда мы и двое наших гостей сидели в зале с высокой крышей, феноменальным образом на нас упали две розы, и снова все были счастливы. Следующим утром после раннего Чота хазри (чая и тостов) мы поехали в ритрит Маджи3, очень известной женщины-аскета, хорошо разбирающейся в Веданте.
Она жила в гупхе (вырытой пещере) с постройками над поверхностью земли на берегу Ганги, в одной-двух милях от Бенареса. Этот ашрам вместе с домом в городе и большой и ценной библиотекой с изданиями на санскрите она унаследовала от своего отца. Ранним прохладным утром этот замечательный уголок – идеальное место для спокойной медитации и учёбы. Оно расположено в сорока или пятидесяти футах от реки и защищено несколькими большими деревьями. Сидеть на помосте и участвовать в разговоре с этой замечательной женщиной было для нас особым удовольствием: это одна из многих прелестей жизни в Индии, которых напрочь лишены страны Запада. В то время Маджи выглядела сорокалетней светлокожей женщиной, внушающей уважение спокойным достоинством и изящными жестами. Её голос был нежным, лицо и тело – полными, а глаза выдавали глубокий ум и искрились. Она отказалась показывать нам феномены (напомню, что в таких случаях это всегда была наша первая просьба), которые мы с Е. П. Б. были бы рады увидеть после вчерашнего вечернего спора. Но приводимые Маджи причины отказа это делать все сочли обоснованными, и в итоге поездка к этой женщине на наших добрых друзей оказала благотворное воздействие. Я так и не узнал, может ли она производить феномены или же нет, но, будучи истинным последователем Веданты, она очень убедительно говорила о безумии людей, которые страстно жаждут таких почти что детских развлечений, вместо того, чтобы наслаждаться светлым спокойствием невозмутимого ума и стремиться к идеалам, указанным ни с чем несравнимой философией Шанкарачарьи. В Индии так: куда бы вы ни направились, везде наткнётесь на отказ самых почитаемых аскетов продемонстрировать вам свои способности, пожалуй, за исключением чрезвычайных обстоятельств. Чудотворцев здесь относят к очень низкому классу, почти что к чёрным магам, которые ищут поддержки в низших слоях общества и пользуются среди них популярностью.
Синнетты уехали домой в 2 часа дня. Вечером того же дня, совершив наш простой ритуал, я принял в Общество миссис Гордон, а присутствовавший при этом Свами Дайянанд дал ей наставления по развитию йогических способностей.
Следующим утром мы с миссис Гордон в сопровождении Свами поехали в школу для девочек махараджи Визианагарама, которую нам показал доктор Лазарус. Там мы встретили много замечательных умных индийских девушек-учениц. Свами устроил им экзамен, наблюдать за которым было очень интересно. Нас особенно восхитило их владение письмом Деванагари, когда на грифельной доске они выводили буквы этого языка заточенной деревянной палочкой, смоченной в масле с мелом.
Вечером мы вместе со Свами и Дамодаром пересматривали ритуал принятия в Общество и несколько его улучшили. Но я сомневаюсь, что на практике, принимая в Общество сотни новых членов, я использовал одну и ту же его форму дважды. По сути дела, ритуал являлся ничем иным как серьёзным объяснением кандидату, что представляет собой Общество, его принципов и целей, обязанностей его членов по отношению к этому Обществу и друг к другу. Я всегда считал, что вступление человека на путь духовного поиска возвышенной части самого себя и достойных жизненных принципов является самым важным шагом, который он может сделать, поэтому церемония принятия в члены Общества всегда поражала меня своей торжественностью. Я принимал людей в Общество почти во всех частях мира, при этом никогда не забывая предельно ясно и откровенно рассказать о пути, на который они вступают.
К нам пригласили двух фокусников-мусульман, чтобы они могли показать нам своё мастерство, но по способности творить чудеса они бесконечно уступали (никогда не существовавшему в действительности) Говиндасвами, описанному в произведении Жаколио. Однако наряду с обычными трюками, которые все мы видели много раз, они показали нам несколько новых и весьма интересных. Так, своим приказом они заставляли останавливаться деревянные шары, движущиеся по туго натянутой вертикальной верёвке, а также вызывали их перемещение вверх или вниз, не производя на них никакого видимого воздействия. Затем они насыпали песок в таз с водой, выливали из него воду и показывали, что песок после этого остался совершенно сухим. Также они оживляли сильно искалеченную и, по-видимому, убитую мангустом кобру с помощью прикосновения к ней кусочком какого-то высушенного корня.
В тот же день я читал лекцию в переполненном Городском Зале на заседании, председателем которого был один из самых уважаемых и высокообразованных ведантистов Бенареса, Бабу Прамада Дас Митра, который в заключение моих слов выступил перед собравшимися с блестящей и полезной речью. Тема моей лекции касалась материальных и духовных потребностей Индии, и в качестве примера первых я продемонстрировал коллекцию отлитых из меди изделий, которыми Священный Город был некогда славен. При этом я обратил внимание на допущенные в них огрехи, чтобы этим показать воцарившийся промышленный упадок, который во имя блага страны должен быть остановлен. В действительности, едва ли хоть один из изящных сосудов или кувшинов с крышками, выставленных мною на полированном столе, мог ровно на нём устоять: крышки к кувшинам были плохо притёрты, ножки к ним плохо припаяны, а две ручки прикованы на разной высоте. С тех пор, чтобы как-то улучшить состояние вещей, Правительство открыло Школы Искусств, но в Индии всё ещё распространено такое повальное увлечение дешёвыми вещами при столь малом желании платить за их качество и внешний вид, которые на Западе мы считаем обязательными, что для совершенствования в этом направлении существуют огромные возможности. Мою речь любезно переводил Мунши Бхактавар Сингх из Шахджаханпура. Ответный визит Маджи (женщина-аскет) к Е. П. Б. на следующее утро вызвал удивление, поскольку, как нам сказали, навещать кого-нибудь кроме своего Гуру и, в особенности, европейца, было не в её правилах. Услышав много рассказов о ней, я был очарован этой удивительной женщиной и действительно навещал её всякий раз, когда я бывал в Бенаресе. Последний раз это было с миссис Безант и графиней Вахмейстер. Я полагаю, что благодаря мне у Маджи появилось несколько преданных сторонников, которые сделали для неё много добрых дел и оказывали ей своё почтение. Среди них был ныне покойный наш дорогой Нобин К. Банерджи из Бехампура, а также его соратники из замечательного отделения нашего Общества в этом городе. Придерживаясь своего первого впечатления, я думаю, что она была адептом уже в течение многих лет. Напомню, что во время нашей первой беседы мы были совершенно незнакомы, и, насколько нам известно, никто не объяснил ей, кто мы такие, когда состоялась наша первая встреча в её ашраме. Тем не менее, она сразу же рассказала нам с миссис Гордон, Дамодаром замечательную историю об отсутствующей тогда Е. П.Б.. Она поведала, что тело Е. П. Б. занимает йог, ведущий напряжённую работу по распространению Восточной философии. Это было третье по счёту тело, которое он использовал таким образом, и общий срок его пребывания в этих телах составил около 150 лет. Она допустила ошибку, сказав, что он пребывает в теле Е. П. Б. уже шестьдесят два года, тогда как её возраст на тот момент составлял всего сорок восемь лет: определённо плохое попадание. Всегда говоря как ведантистка, Маджи упоминала о себе как об «этом теле». Кладя руку на колено или на другую руку, она могла сказать «семья, учёба, место жительство, паломничество и т.д. этого тела». В конце концов, я спросил её, почему она так говорит и кем в действительности является. Она ответила, что в её видимое тело на седьмом году жизни вошёл саньясин, который занимает его до сих пор; он не закончил изучение Йоги и был вынужден перевоплотиться. Поэтому «она» в действительности была «им», облачённым в женское тело – случай, подобный Е. П. Б.. Причём занимающему это тело было очень сложно с ним совладать.
Тем же вечером я вновь читал лекцию в Бенгальской Школе, но уже для другой аудитории, наполнявшей зал до отказа. События следующего дня оказались столь интересными, что им необходимо посвятить отдельную главу.
_______________
1 – каури – вид брюхоногих моллюсков, раковины которых использовались примитивными народами в качестве денег. – прим. переводчика.
_______________
2 – шапка мортье – чёрная бархатная шапочка, носившаяся в прежние времена представителями парламента. – прим. переводчика
_______________
3 – ныне покойной
.jpg)
03.08.2016 07:21
К07-08-2016 13:54:01
СПАСИБО
Сергей Целух10-08-2016 16:20:01
Было бы прекрасно, что бы новые главы этой замечательной книги чаще появлялись на нашем портале. Спасибо Алексею Куражову за доставленную радость. Его перевод всегда радует и приносит новые знания об основателях Теософского Общества и его членах. Он замечательный лингвист, тонкой души человек, а еще талантливый писатель. "Адамант" постоянно радует своими новыми материалами. Так держать, так приносить радость своим читателям. Спасибо.
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".