Листы старого дневника. Том II. Главы IX, X. Генри С. Олькотт
ГЛАВА IX
ФЕНОМЕНЫ И ПАНДИТЫ
Шёл первый год нашего пребывания в Индии, каждое происшествие и событие приносило нам очарование новизны, и мы радовались им как дети. После всего случившегося мы были внезапно перенесены из Америки с её безумной спешкой и жестокой коммерческой конкуренцией в атмосферу спокойствия и умиротворения древней Индии, где первое место в обществе занимает мудрец, а святой возвышается над всеми принцами. Вряд ли у кого-нибудь не пойдёт кругом голова от такого опьянения народной любовью и открыто выражаемого благоговения, которое обрушилось на нас, а также от возвышенных дискуссий о философии и духовных идеалах, общения со светлыми мыслителями и известными учёными и ежедневно происходящих ярких событий во время наших путешествий. Пройдя через социальный ураган под названием гражданская Война, мясорубку долгой государственной службы, я, зная чрезвычайную занятость пандитов, был безмерно тронут организованным в мою честь собранием литературного общества пандитов Бенареса, состоявшимся 21-го декабря. Председателем этого собрания был пандит Рам Мишра Шастри, профессор санкхьи в бенаресском колледже, сопровождаемый своими коллегами. Оно представляло собой типичное восточное собрание, на котором все присутствующие кроме меня были облачены в индийские одеяния и каждый из них воплощал в себе высший этический тип арийца. Председатель собрания встретил меня особо учтиво, а затем проводил на почётное место. Моим глазам потребовалось какое-то время, чтобы после яркого солнечного света привыкнуть к тусклому освещению выложенного из кирпича прохладного зала, в воздухе которого витал чудный аромат сандалового дерева и туберозы. Среди полной тишины, нарушаемой лишь приглушённым гулом ехавших экипажей и звоном медных дисков экк, доносившимся с отдалённой улицы, мне прочитали приветствие на английском, санскрите и хинди. Оно выражало радость и удовлетворение пандитов Бенареса по поводу интереса, проявленного нашим Обществом к санскритской литературе и индийской философии, а также содержало сердечные приветствия и заверения пандитов в их непреходящей симпатии и доброй воле. Воспользовавшись случаем, в ответном слове я заметил, что бенаресские пандиты с помощью своих учеников, владеющих английским языком, могли бы сослужить хорошую службу Арийской учёности, если бы нашли санскритские эквиваленты многочисленным терминам греческого и латинского происхождения, которые используются в научной литературе. Например, они могли бы подобрать санскритские синонимы кислорода, водорода, азота, углерода и других химических элементов и их соединений, электричества, магнетизма, сил сцепления, гравитации, а также проделать то же самое с терминами, используемыми в биологии, ботанике, геологии и т.д., и т.д., и т. д.. На практике мне стало понятно, что когда я касаюсь современной науки и её взаимосвязей с древней, переводчики, подбирая в индийских диалектах синонимы моих слов, вынуждены всего лишь произносить технические термины без их перевода. Следовательно, они не доносят их содержания, скажем, до ортодоксальных пандитов, которые никогда не читали западную научную литературу и не имеют об этих терминах ни малейшего представления. Санскрит изобилует терминами, обозначающими каждый объект, вещество, физическое или психическое состояние, закон, принцип, идею и т.д., связанные с философией, психологией и метафизикой. Поэтому Запад будет вынужден изобретать для них новые эквиваленты или заимствовать их из других языков по мере того, как Теософское Общество и другие общественные организации будут распространять Восточные идеи по всему миру. Но насущная потребность Индии состоит в том, чтобы каждый студент и выпускник смог увидеть, насколько арийская мысль находится в гармонии с современными научными открытиями, насколько полными знаниями обладали его предки и как сильно может он, их наследник, гордиться и радоваться, что в его жилах течёт кровь древних мудрецов. Между нами завязалась дискуссия, в ходе которой я привёл много примеров, указывающих на необходимость введения такой новой номенклатуры, в результате чего Литературное Общество единогласно проголосовало за создание Филологического Комитета. Меня избрали почётного членом этого Общества, и после традиционного одевания гирлянд, окропления розовой водой и раздачи бетеля и пана, собрание окончилось. Перелистывая первый выпуск «Теософа», я нашёл эссе пандита Рама Мишры Шастри под названием «Веданта Даршана», из которого, чтобы показать гиперболизированное обожание, присущее Восточному складу ума, я приведу следующие строки:
«Сюда, на землю благоухающего Бенареса, прибыл полковник Олькотт с багажом знаний и серьёзными намерениями узнать о поведении, обычаях, технических и других искусствах и науках древних Ариев. Он завязал дружбу с членами Общества Брахмамритаваршини и выказал на заседании этого Общества очень большую симпатию к индийской философии (Даршана Шастра).
Мы полагаем, что, хотя он родился в другой стране, но, несомненно, является уроженцем Индии, поскольку давняя привязанность к ней побудила его начать здесь жизнь заново, и он прилагает немалые усилия, чтобы повернуть жизнь в Индии к лучшему. Однако довольно догадок. Но факт остаётся фактом: он жаждет обрести знания философии нашей страны (Даршану) и, движимый желанием распространять в других странах Веданта Даршану, серьёзно и немало потрудился, чтобы их знаменитый журнал, подобно луне, раскрывал лотос Индийской Мудрости»[1].
После встречи с литературным обществом я отправился засвидетельствовать своё почтение профессору Г. Тибо, доктору наук, директору бенаресского колледжа и старому ученику, и протеже профессора Макса Мюллера. Он оказался очень приятным человеком, великолепно разбирающимся в санскрите, напрочь лишённым притворства или помпезности: короче говоря, представлял собой образец настоящего немецкого литературоведа. У него я застал мистера Уолла, местного магистрата и коллектора. Название этой должности ничего не скажет западному человеку, но здесь, в Индии, её занимает чиновник, почти как деспот управляющий миллионами индусов своего района, для которых он является сразу и Провидением, и Юпитером Тонанс[2], и в одном лице всеми богами и богинями.
Тем вечером сияла великолепная луна, появившаяся на безоблачном небе в конце яркого солнечного дня. У входа в наше бунгало на стульях и расстеленных больших индийских коврах сидели доктор Тибо, пандиты из Колледжа Санскрита, Бабу Прамада Дас Митра, Свами Даянанд, мистер Рам Рао (один из учеников Свами), Дамодар, миссис Гордон, мы с Е. П. Б. и ещё несколько человек, имена которых оказались не записанными в моём дневнике. Мы обсуждали арийские темы, а в это время луна, серебря воды расположенного перед нами пруда с лотосами, превратила наше белое бунгало в дворец из слоновой кости. Конечно же, Свамиджи неортодоксально отрицал поклонение идолам, учреждённое Ведами, первоисточником всех священных религий и, в частности, Брахманизма. Напротив, Бабу Прамада Даса и пандиты Колледжа были убеждёнными ортодоксами, то есть, идолопоклонниками. Поэтому легко представить, с каким жаром и многословием проходила их дискуссия, за которой бесстрастно наблюдал доктор Тибо и мы, другие европейцы. Время от времени Е. П. Б. просила перевести их разговор и, к нашей огромной радости, «брала инициативу в свои руки»: её блестяще остроумие и обезоруживающая откровенность были просто неотразимы. Но больше всего мы смеялись над тем, как с невозмутимой серьёзностью её самые комичные пассажи воспринимались индийскими профессорами, поскольку они, вероятно, обладали врождённой неспособностью к юмору и ни в малейшей степени не могли понять, к чему клонит эта необычная женщина. Видя это, она оборачивалась к нам и с переполнявшей её энергией кляла идолопоклонников, обзывая их сворой фанатичных дураков!
В конце концов, несколько пандитов ушли, а оставшиеся переместились в бунгало и продолжили общаться друг с другом. Среди них были миссис Гордон, доктор Тибо, Свами, Прамада Бабу, Рам Рао, Дамодар и мы с Е. П. Б. Зашёл разговор о йоге. «Матам Плаватски», – сказал доктор Тибо с сильным немецким акцентом, – «эти пандиты гофорят мне, что ф дрефние фремена были йоги, которые тейстфительно расфили сиддхи, описанные ф Шастрах, и тфорили чудеса. Например, они могли ф комнате, потобной этой, фысфать тошть ис роз, но теперь уше никто не мошет это стелать». Я прошу прощения у моего друга за воспроизведение его акцента, но вся эта сцена воскресает в моей памяти так живо, что я почти что слышу его голос. Он сразу же сможет мне «отомстить», когда услышит, как я говорю по-немецки! Я словно вижу, как он сидит на диване справа от Е. П. Б. в застёгнутом до подбородка фраке; его умное бледное лицо настолько хмурое, будто бы он только что произнёс похоронную речь, а его коротко остриженные волосы, словно иглы колючки, торчат во все стороны. Не успел он закончить фразу, как Е. П. Б. вскочила со своего кресла, взглянула на него и, ухмыльнувшись, выпалила: «Ах, вот что они говорят! Они утверждают, что уже никто не может этого сделать? Ну что ж, я им покажу! Только можете им передать, что если бы сегодня индусы меньше пресмыкались перед своими западными хозяевами и меньше перенимали их пороки, то во многих отношениях были бы похожи на своих предков и не заставляли бы меня, старую гиппопотамиху с Запада, унижать их предоставлением доказательств истинности их же Шастр»! Затем, сжав губы и что-то прошептав, она повелительно взмахнула своей правой рукой, проведя ею по воздуху, и тут же на головы присутствующих упало с дюжину роз. Как только прошёл первый шок, вызванный неожиданностью, все бросились их подбирать, но Тибо остался сидеть неподвижно и, казалось, взвешивал в своём уме все «за» и «против». Затем дискуссия возобновилась с новой силой. Её темой была Санкхья, и Тибо задал Е. П. Б. много вопросов, на которые она ответила настолько исчерпывающе, что доктор признался, что ни Макс Мюллер, ни любой другой востоковед не изложил ему истинный смысл философии Санкхья так ясно, как это сделала она. За это Тибо её очень сильно поблагодарил. Ближе к концу вечера во время возникшей в разговоре паузы он обратился к Е. П. Б. и, глядя по своей привычке в пол, сказал, что поскольку ему не повезло поднять ни одной из так неожиданно упавших роз, то не мог бы он получить ещё одну «в качестве сувенира в память об этом прекрасном и восхитительном вечере»? Таковы в точности были его слова. Возможно, втайне он подумал, что если дождь из цветов являлся трюком, то она, застигнутая врасплох, не сможет его повторить! «Ну, конечно же», – ответила она, «сколько пожелаете». И после её повелительного жеста пошёл второй дождь из цветов. Одна из его роз угодила доктору прямо в макушку, а затем, когда он вздрогнул, упала ему на колени. В тот момент я случайно взглянул на него и увидел всё происходящее. Наблюдать эту картину было весьма забавно, и я рассмеялся от души. Он немного вздрогнул, дважды открыл и закрыл глаза, затем взял розу в руку и, взглянув на неё, невозмутимо изрёк: «Вес, умношенный на скорость, докасывает, что она прилетела к нам с польшого расстояния». Так говорил матёрый учёный, лишённый воображения схоласт, сводящий всю жизнь к уравнениям и выражающий эмоции алгебраическими символами! В связи с этим мне вспоминается история о том, как потерпела фиаско одна проказа парижских студентов. На одного из своих товарищей они напялили бычью шкуру, натёрли фосфором его глаза и губы и тёмной ночью стали поджидать учёного Кювье из «Кампус Колледжа» в надежде его напугать. Широко известная байка гласит, что великий натуралист всего лишь на миг остановился, взглянул на глупое создание и заметил: «Хм! копыта, рога; травоядное» и, оставив в засаде разочарованных студентов, спокойно двинулся дальше. Пусть этот недоказанный случай будет истолкован как угодно, но произошедшее тогда в Бенаресе является голой правдой, которую все присутствовавшие могут подтвердить.
Но на этом сюрпризы того вечера ещё не закончились. Наконец, доктор Тибо засобирался уходить. Я проводил его до входа и поднял пудрах (занавеску), чтобы его выпустить. За мной, освещая дорогу, последовал Дамодар со своей студенческой лампой для чтения с колпаком. Её корпус был выполнен в виде вертикального стержня со скользящим по нему вверх кольцом, которое могло служить ручкой. Е. П. Б. также встала со своего места и направилась к нам. Мы с доктором обменялись замечаниями о красоте этой ночи, пожали друг другу руки, и он вышел из помещения. Опуская занавес, я прочитал на лице Е. П. Б. то особое выражение силы, которое почти всегда предшествовало феноменам. Я окликнул нашего гостя и указал на Е. П. Б., которая, не промолвив ни слова, указательным пальцем левой руки взяла лампу из рук Дамодара, пристально на неё посмотрела и, обратив на неё указательный палец правой руки, повелительным тоном сказала: «вверх!». В ответ пламя стало быстро расти, пока не достигло верхней части лампы. «Вниз!» – приказала она, и пламя начало медленно опускаться, под конец превратившись в едва различимую голубоватую точку на фитиле. «Вверх!» – воскликнула она, – «я приказываю тебе вверх!». И пламя вновь послушно взметнулось вверх, дойдя до самого верха лампы. «Вниз!» – закричала она, и пламя ещё раз угасло, почти полностью исчезнув. После этого она вернула лампу Дамодару, кивнула доктору и удалилась в свою спальню. И это тоже простой неприукрашенный рассказ о том, что в действительности произошло в нашем присутствии. Если скептик может попытаться объяснить дождь из роз каким-то предварительным сговором[3], то, по крайней мере, этот случай является примером подлинного феномена, к которому никакая теория заговора неприменима.
Её объяснение произошедшего было очень простым. Она сказала, что среди нас находился Махатма, никому не видимый кроме неё, который изменял высоту пламени, когда она давала приказы огню. Это – одно из двух объяснений, которые она приводила в разное время. Другое заключалось в том, что она имела власть над элементалами огня, послушно исполняющими её приказы. Я полагаю, что к данному случаю более применимо второе объяснение. Но что касается фактов, то они незыблемы, и каждый волен трактовать их по-своему. На мой взгляд, это ещё один случай из многих, которые доказывают, что она действительно обладала экстраординарными способностями; это те факты, на которые я опирался, когда её доброе имя пытались запачкать критики или же когда она сама ставила под сомнение свою репутацию неосмотрительными высказываниями и поступками. Самые близкие друзья всегда верили в её силы, даже несмотря на частые лихорадочные вспышки её гнева, когда она заявляла, что готова во всеуслышание кричать, что нет ни Махатм, ни психических сил, и что она просто обманула всех нас от первого до последнего. Вот уж тяжкое испытание для тех, кто в неё верил! Я сомневаюсь, что какие-то неофиты, послушники и ученики подвергались более жестоким испытаниям, чем мы. Казалось, ей доставляло удовольствие выводить нас из себя своими капризами и самообвинениями, ведь она прекрасно знала, что после общения с ней у нас не могло остаться никаких сомнений. Именно поэтому я склонен не придавать никакого значения её так называемой «Исповеди» М. Аксакову, в которой говорится о бурном и дискредитирующем её прошлом. По правде говоря, в течение многих лет в моём распоряжении находилась целая пачка старых писем, которые доказывали её невиновность в отношении одного грязного дела, вину за которое она взяла на себя, умышленно принося в жертву свою собственную репутацию, чтобы спасти честь некой попавшей в беду молодой леди. Но позвольте мне не отклоняться. Время оправдает память об этой самой несчастной жертве социальной несправедливости, и уже сейчас её книги и учения возвышаются как монумент, воздвигнутый всей её жизнью. Мои воспоминания о долгих годах нашей совместной работы, насыщенных борьбой, страданиями и успехами, помогут раскрыть её истинный характер. Написанные с беспристрастностью историка, они, я надеюсь, отразят дух любящей дружбы, которая вдохновляет их автора.
После того, как все наши гости разошлись, Свами, оставшийся с нами, стал объяснять миссис Гордон философию феноменов, которые мы только что наблюдали. Записи в моём дневнике свидетельствуют о немалом интересе, с которым он наблюдал за тем, как Е. П. Б. их производит, и что бы он ни говорил позже, когда решил порвать с нами, нет ни малейшего сомнения в том, что в то время он был полностью убеждён в их подлинности.
Миссис Гордон уехала домой на следующее утро. Доктор Тибо оставался у нас до того, как мы отправились на поезд, на котором уже к ужину добрались до Аллахабада, где провели спокойный вечер с Синнеттами, нашими добрыми друзьями. На следующий день прогрессивные люди города пригласили нас с Е. П. Б. на торжественный приём, устроенный в Аллахабадском Институте. Там я обратился к присутствующим с приветственной речью «Древняя Ариаварта и современная Индия», которая вызвала несколько горячих откликов и выражение благодарности с непременным одеванием гирлянд и окроплением ароматизированной водой. Е. П. Б. также уговорили произнести краткую речь, и с этой задачей она справилась великолепно.
Наши оставшиеся несколько дней в «Праяге», святом городе, как называли Аллахабад прежде, были наполнены посетителями, дискуссиями, зваными ужинами и вечерними домашними собраниями. Двадцать шестого декабря я принимал в члены Общества мистера и миссис Синнетт, и эта церемония вызвала огромный интерес тем, что на мой вопрос, слышат ли Учителя присягу кандидатов и одобряют ли Они приём их в Общество, раздался голос: «Да». И действительно, дальнейшие события убедительно подтвердили ценность их присоединения к нашему тогда ещё небольшому Обществу. В 8 часов вечера 30-го декабря мы отправились в Бомбей, завершив наш самый восхитительный визит, провели две ночи в поезде и вернулись домой в первый день нового, 1880-го, года. Ровно год назад, попав в шторм, мы пересекали Атлантику, стремясь поскорее добраться до Бомбея. Наша жизнь в Индии началась в смуте, предательствах и разочарованиях, однако окончание этого года сулило нам большие надежды на будущее! Мы обрели друзей, преодолели препятствия, обезоружили врагов, основали наш Журнал, а узы, связывающие нас с Индией и Цейлоном, стали ещё крепче. Тридцать первого декабря в своём дневнике я записал: «На этот день насчитывается 621 подписчик «Теософа»». Людям Запада, привыкшим к внушительной статистике их изданий, это может показаться ничтожным, но для Индии, где самые популярные ежедневные газеты в Калькутте, Бомбее и Мадрасе разносятся лишь по 1500 до 2000 адресам постоянных подписчиков, такой тираж очень даже солидный!
Первое официальное заседание Теософского Общества в Индии как организации состоялось в бомбейской библиотеке 4 января 1880 года. Растущий тираж «Теософа» заставлял нас трудиться всё больше и больше, поскольку мы были слишком бедны, чтобы нанимать помощников, и занимались упаковкой и рассылкой журналов, равно как и редакторской работой, сами. Вдобавок на это накладывалась постоянно растущая переписка, поэтому я, засиживаясь допоздна, редко ложился спать вовремя. В этом месяце наш журнал уже стал окупаемым.
Чтобы поддержать интерес наших членов, я прочитал курс еженедельных лекций, проходивших в библиотеке, по месмеризму, психометрии, использованию кристаллов для ясновидения и сопутствующим темам, снабжая их экспериментальными иллюстрациями. Я рассматривал их в контексте доказательства высшего сознания, присущего человеку. На этих лекциях всегда было многолюдно, а многие члены нашего Общества оказались отличными сензитивами.
Пятнадцатого января из России мы получили известие, что первое письмо Е. П. Б. из Индии, положившее начало серии заметок «Из пещер и дебрей Индостана», наделало там много шума, и все только о нём и говорили. Первого февраля мы стали свидетелями постановки пьесы под названием «Харишчандра», сыгранной студентами Эльфинстоунского колледжа. Эта пьеса очень глубоко тронула нас, людей Запад, не только своей новизны и красочностью, но и разворачивающимся в этой драме сюжетом, несомненно, послужившим прообразом библейской истории о Йове. К Западу от Красного моря люди настолько плохо знакомы с историей из Пуран о Харишчандре, что у меня возникло желание кратко её пересказать из «Истории Индуизма» Уорда, однако с краткими дополнениями.
История, приведённая в «Харишчандрапакхьяне», повествует, что между двумя великими Риши, Вашиштхой и Вишвамитрой, произошёл своего рода спор относительно добродетели, которой обладал царь Харишчандра. Один из них заявлял, что царь – самый совершенный человек из всех смертных, а другой отвечал, что Харишчандра никогда не был по-настоящему подвергнут испытаниям, и если бы на него обрушились несчастья, выпадающие на долю простого человека, то от его добродетели не осталось бы и следа. В конце концов, спорщики сошлись на том, что Вишвамитра волен насылать на царя любые испытания, пока не убедится в его исключительной добродетели. Эта история пересказана священником-миссионером Уордом из «Маркандейи Пураны». Довольно забавно, что он упустил отметить её сходство с почти идентичным преданием об искушении Йова и его последующей славе. Вот его версия:
«Царство Харишчандры занимало всю землю. Он был настолько знаменит своей щедростью, что мудрец Вишвамитра, пожелавший узнать её степень, приблизился к нему и попросил сделать ему какой-нибудь подарок. Царь пообещал дать ему всё, что он захочет. Мудрец выразил желание завладеть его царством, и оно было удовлетворено. Затем вдобавок к подарку он запросил ещё и дань, которую царь пообещал отдать ему в течение месяца. Но где же царь должен был жить после того, как он подарил свои земли Вишвамитре? Последний приказал ему отправляться в Бенарес, который не являлся частью его бывших владений. Вишвамитра, разорвав кусок ткани на три части, разделил её между царём, царицей и их сыном, и с этим имуществом семья отправилась в путь; царь попытался взять с собой золотую чашу для воды, но Вишвамитра ему этого не позволил. Почти месяц они добирались до Бенареса, в который вошли уже после того, как к ним явился Вишвамитра и потребовал дань. Когда царь спросил мудреца, из каких средств он должен отдать ему эту дань, тот, видя, что он уже всё раздал, повелел ему продать свою жену. Её купил жадный брамин, который разрешал ей есть только один раз в день. На сей раз Вишвамитра выразил недовольство тем, что сумма, вырученная от продажи царицы, оказалась слишком мала, и отказался её принять. Тогда царя повели на рынок, вплетя ему в волосы траву, чтобы показать, что он выставлен на продажу. Там его купил человек из низшей касты, который назначил его свинопасом и сторожем места, где сжигают мёртвых. Деньги, полученные за продажу царя, были отданы Вишвамитре в качестве дани, и он удалился восвояси.
Сын Харишчандры оставался вместе с матерью в доме брамина. Но брамин решил, что он не должен оставаться без дела и каждый день заставлял его собирать в лесу цветы возле лиственной хижины отшельника. Там брамин с сыном Харишчандры валили деревья и занимались всякими вредоносными делами. Отшельник запрещал им это делать и раз, и два, и три, но они, упрямые, продолжали в том же духе. В конце концов, он наслал проклятие на того, кто будет этим заниматься. Поэтому вскоре сына Харишчандры укусила змея, и он умер. Убитая горем мать умоляла брамина, своего хозяина, о том, чтобы труп её ребенка не бросали в реку, поскольку он принадлежит к касте кшатриев. Брамин пообещал дать дрова, чтобы сжечь тело мальчика, и мать отнесла его к месту, где сжигают мёртвых, положила труп на землю и начала громко и горько плакать. Харишчандра услышал её крики и, подойдя к месту кремации, увидел женщину, принесшую на сожжение тело своего умершего ребёнка. За кремацию тела он потребовал свою обычную плату. Тогда она стала тщетно умолять его сжечь труп, говоря, что она бедная вдова и не может с ним рассчитаться. В ответ он начал бить её своей железной палкой и сказал, чтобы она разорвала ткань одежды, которую носила, надвое и одну половину отдала ему. Она заплакала и рассказала ему историю своих несчастий, приведших к падению, и призналась, что была женой царя Харишчандры, а этот умерший ребёнок – её сын. В сердце царя тут же пробудились ужас, печаль и любовь, и он признался несчастной и убитой горем матери, что является её мужем и отцом умершего ребёнка, что он – Харишчандра. Сначала женщина ему не поверила, но он рассказал ей несколько известных только им одним секретов, когда они были царём и царицей, и она признала в нём Харишчандру. Затем она положила их мёртвого сына ему на руки, и они, присев, горько заплакали. В конце концов, они решились на самосожжение вместе с умершим ребёнком, разожгли огонь и когда уже собирались в него броситься, к ним явились Яма и Индра. Они рассказали Харишчандре, что принимали разные формы и в его жизни подстраивали все испытания, чтобы узнать степень его благочестия, которой они теперь полностью удовлетворены. Они вернули к жизни умершего ребёнка и отправили царя и царицу дальше править своим царством».
Сюжет разыгранной перед нами пьесы, основанный на вышеприведённом отрывке из «Харишчандрапакхьяны», в прологе описывает сцену на небесах Индры, затем спор двух Риши и в конце – спуск Вишвамитры к Харишчандре, предпринятый, чтобы испытать последнего. У каждого своего вкуса, но мне кажется, что начало этой истории в «Харишчандрапакхьяне» гораздо мудрее, чем в рассказе о Йове (параграфы с 6-го по 12-ый). В первом случае показаны два равных существа – продвинутые люди-адепты, вступившие друг с другом в спор, в то время как в другом изображён дьявол, безнаказанно вторгающийся во владения Бога и смеющийся Ему прямо в лицо над якобы ничего не стоящими добродетелями Его благочестивого раба. И вместо того, чтобы быть испепелённым на том же самом месте, где стоял, дьявол в действительности провоцирует «Господа» как его «Антипод» подвергнуть самого достойного, благочестивого и безгрешного человека моральной вивисекции!
Годовщину прибытия нашего квартета в Бомбей, выпавшую на 15-ое февраля, мы отметили работой, которой занимались весь день за исключением перерывов на приём посетителей. В этот день с нами ужинал мистер Уильям Скотт, а после этого я прилип к своему столу и засиделся за ним до двух часов ночи.
Примерно в это же время я предложил учредить Почётную Медаль. В «Теософе» за март 1880 года в нижеследующем фрагменте об этом говорится:
«Данная медаль должна быть отлита из чистого серебра, полученного при плавке индийских монет; она должна быть соответствующим образом подвергнута гравировке, штамповке, обрезке и тиснению с помощью технологий, позволяющих добиться высокого качества, подобающего Почётной Медали. Она должна ежегодно присуждаться отечественным авторам по представлению комитета, назначаемому Президентом и состоящему из учёных страны, за лучшее оригинальное литературное произведение на любую тему, связанную с древними религиями, философиями или науками; при этом при прочих равных условиях предпочтение должно отдаваться оккультному или мистическому направлению науки, известному и практикуемому в древности».
В результате заслуживающий доверия комитет был создан, и в него время от времени поступали предложения, но ни одно из произведений, посланных на рассмотрение, не было сочтено достойным такого признания. Также для этой цели Бабу С. К. Гхош и другие друзья прислали мне несколько очень древних индийских монет, которые всё ещё находятся у меня. Однако по сути это привело к тому, что на Конвенции 1883 года была учреждена медаль Т. Субба Роу, которая впоследствии присуждалась судье П. Шриниваса Роу, мадам Е. П. Блаватской, мистеру Дж. Р. С. Миду и миссис Анни Безант за особо выдающиеся теософские сочинения.
Четвёртого марта в Общество была принята одна леди европейского происхождения, жена высокопоставленного военного офицера, проживавшая в Северной Индии. Я хочу упомянуть этот факт лишь в связи с тем, чтобы вспомнить обстоятельство, свидетельствующее о полном отсутствии социальных контактов между двумя расами. После того, как церемония приёма кандидата в Общество была завершена, я обратился к нашим самым мудрым сотрудникам, парсам и индусам, с просьбой выразить доброжелательность и братские чувства, которые эта леди в качестве нового члена Общества могла бы донести до наших коллег в Лондоне. С короткими речами на безупречном английском языке выступили мистеры Серваи, Дешмукх, Мулджи, Патвардхан и другие, пожелания которых свидетельствовали об их отличном вкусе. Миссис М. была по её собственному признанию «удивлена и обрадована» тем, что местные жители обладают таким высоким интеллектом. За все восемнадцать лет её пребывания в Индии она ни разу не говорила с индусами за исключением своих слуг! И это жена высокопоставленного офицера. Намного более важное приобретение для нашего Общества – вступление в его ряды Кхана Бахадура Н. Д. Кхандалавалы, одного из самых способных среди всех наших новых сотрудников. Он был принят в Общество на специальном заседании, состоявшемся 9 марта. А 19-того числа того же месяца до нас дошло заявление барона Дж. Спедальери из Марселя, одного из самых эрудированных каббалистов Европы и главного ученика покойного Элифаса Леви, с просьбой о вступлении в наше Общество. В том же месяце кандидатом на вступление в Общество стал Коллектор и Магистрат Пенджаба. Вечером 25-го марта мы с Е. П. Б. и Дамодаром стали участниками весьма поразительного происшествия, о котором я раньше уже упоминал, полагаясь на свою память. Но теперь я хотел бы повторно рассказать о случившемся, восстанавливая ход событий по моим дневниковым записям, сделанным в тот же вечер.
Мы втроём поехали в открытом фаэтоне, подаренном Дамодаром Е. П. Б., на дальний конец дамбы, известной как мост Уорли, чтобы насладиться прохладным морским бризом. В это время разразилась сильная, но сухая гроза. При этом вспышки молний были настолько яркими, что освещали окрестность почти как днём. Мы с Е. П. Б. курили и все втроём болтали о том, о сём, когда услышали множество голосов, доносящихся со стороны моря справа от нас. Они исходили из бунгало, расположенного на перекрёстке дорог недалеко от места, где мы находились. Вскоре мы заметили компанию хорошо одетых индусов, которые смеясь и разговаривая друг с другом, прошли мимо нас, расселись в экипажи, выстроенные в ряд на Уорли Роуд, и поехали в город. Чтобы их рассмотреть, сидящий спиной к извозчику Дамодар встал и стал оглядываться поверх фаэтона. После того как последняя группа оживлённо разговаривающих друг с другом людей поравнялась с нами, он молча тронул меня за плечо и мотнул головой в направлении, куда мне следовало бы взглянуть. Я поднялся и увидел за последней группой индусов приближающийся к нам одинокий силуэт человека. Он, как и другие, был одет в белые одежды, но на фоне белизны его костюма их одеяния выглядели серыми, подобно тому как по сравнению с электрическим освещением ярчайший свет газовых светильников кажется тусклым и жёлтым. Человек был на голову выше любого индуса из только что прошедшей перед Ним группе, а Его походка представляла собой совершенное воплощение грациозного достоинства. Когда Он дошёл примерно до головы нашей лошади, то свернул с дороги и двинулся в нашем направлении, и мы с Дамодаром, не говоря уже о Е. П. Б., поняли, что это Махатма. Увидев Его белый тюрбан и одежду, густые тёмные волосы, спадающие Ему на плечи, и окладистую бороду, мы подумали, что это наш «Сахиб», но, когда он подошёл к экипажу и, остановившись на расстоянии не более ярда от нас, положил свою руку на левую руку Е. П. Б., лежавшую на борту фаэтона, посмотрел нам в глаза и ответил на наши благоговейные приветствия, тогда стало понятно, что это не Он, а другой Учитель, чей портрет Е. П. Б. позже носила в большом золотом медальоне, который многие видели. Не проронив ни слова, Он спокойно двинулся в сторону дамбы, не обращая никакого внимания на индусов, уезжавших в своих экипажах в город, и, по-видимому, также не хотел привлекать их внимания к себе. Когда Он стоял рядом с нами, Его освещали непрекращающиеся вспышки молнии, и когда Его силуэт появился на горизонте у тёмной дамбы, я заметил, что свет, падающий на Него из последнего экипажа, очень рельефно высвечивает черты Его лица; к тому моменту Он уже находился на дамбе, в пятидесяти футах от нас. Его от нас не скрывало ни одно дерево или куст, поэтому представьте, с каким вниманием мы за Ним наблюдали. В одно мгновение мы Его ещё видели, а в следующее он уже исчез; исчез, подобно вспышке молнии. Пребывая под впечатлением, я выпрыгнул из фаэтона, подбежал к тому месту, где мы только что Его видели, но там никого уже не было. Я не увидел ничего, кроме опустевшей дороги и удаляющегося экипажа, который совсем недавно по ней проехал.
________________________________________________________
1. цветки лотоса раскрываются ночью – прим. Переводчика
2. в римской мифологии Юпитер Тонанс (Iuppiter Tonans) (гремящий) посылал дождь и гром – прим. Переводчика
3. Я должен отметить, что когда в предыдущий раз две розы падали в присутствии мистера Синнетта (см. главу VIII), мы с ним сразу же ринулись к лестнице, ведущей на крышу-террасу, взобрались наверх и попытались там найти хоть какие-нибудь следы тайных сообщников.
.jpg)
ГЛАВА X
ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА НА ЦЕЙЛОН
Позвольте заметить, что событие, описанное в конце предыдущей главы, произошло вечером 25 июня 1880 года. А 28-го числа, три дня спустя, приняв наше приглашение, в Бомбей из Цейлона приехали Куломбы и временно поселились у нас. Французский консул в Галле и другие милосердные люди собрали деньги на их поездку, и они приехали почти без гроша в кармане. С собой у них было немного старой одежды и ещё ящик с его инструментами. Было решено, что они останутся у нас до тех пор, пока он не трудоустроится, после чего они обзаведутся собственным домашним хозяйством. В соответствии с нашим соглашением я попросил наших друзей подыскать ему работу, и через некоторое время ему удалось получить место машиниста на хлопковой фабрике. Но на этом месте он долго не задержался, потому что поссорился с хозяином фабрики и в итоге ушёл с этой работы. Я понял, что он был очень вспыльчивым человеком, который не мог договариваться со своими работодателями, и поскольку случай найти другую работу ему так и не подвернулся, он вместе со своей женой остался жить у нас, не имея каких-то определённых планов на будущее. Он был хорошим механиком, а она – практичной, трудолюбивой женщиной, и поскольку оба старались быть полезными, мы не могли не учитывать это обстоятельство и приняли их в нашу семью. Я ни разу не слышал от них ни одного плохого слова о поведении Е. П. Б. в Каире; совсем наоборот, казалось, что они питают к ней величайшее уважение и любовь. Также они никогда не проронили ни слова и ни разу не намекнули мне или кому-то из нас о трюкачестве и обмане при совершении феноменов. Поэтому её последующие утверждения в памфлете, написанном для неё мадрасскими миссионерами (поскольку она не могла грамматически правильно написать ни одного предложения на английском), о том, что они с мужем помогали Е. П. Б. устраивать фокусы и, в частности, имитировать появление Махатмам с помощью воздушных пузырей и муслина, не подкреплены ни малейшим доказательством, которое бы заставило меня во всё это поверить. Конечно, всё может быть и по-другому, но я считаю, что все россказни мадам Куломб являются абсолютной ложью, вызванные желанием этой несчастной женщины насолить Е. П. Б..
Если Махатмы, которых мы видели в Бомбее после приезда Куломбов, были только переодетой и загримированной мадам Куломб, то кем же тогда являлся человек, который подошёл к нам на мосту Уорли за три дня до их прибытия, как описано в предыдущей главе? Разумеется, не мадам Куломб. Таким образом, если этот человек был исчезнувшим через какое-то время настоящим Махатмой, черты которого благодаря яркому освещению мы могли различить, поскольку он находился в ярде от нас, то почему же люди, которых мы видели в нашем доме и вне его после этого, также не могут быть Махатмами? Во всяком случае, несмотря на то, что Е. П. Б. была обычной женщиной, она также обладала сверхпсихическими способностями, поэтому к ней должен быть применён принцип презумпции невиновности. С таких позиций я буду подходить к ней, равно как и её близким, всегда. Но позвольте оставить эту тему.
Рано или поздно, все наши замечательные сотрудники, от первого до последнего, выйдут на сцену исторической драмы, о которой я сейчас повествую. В записи от 9-го апреля (1880 года) говорится: «сегодня приходил интересный человек с рекомендательным письмом от мистера Мартина Вуда, редактора «Бомбейского Обозрения». Его зовут Тукарам Татья. Торговец хлопком; хорошо владеет английским; очень интеллигентный; говорит, что сильно интересуется йогой». С этого началось моё знакомство с одним из самых неутомимых работников на благо Общества, джентльменом, чьё имя теперь известно всем нашим сотрудником во всём мире. Сначала он держался в стороне и наблюдал за нами, скептически относясь к нашим добрым намерениям, когда мы только что приехали в Индию. Зная европейцев, от был далёк от мысли, что люди нашего уровня могут просто так отказаться от своих домашних дел ради изучения восточной философии, и считал, что за этим должен скрываться некий корыстный умысел. Но прошёл год и четверть второго, и в нас никто не нашёл ничего дурного. Поэтому поскольку он очень сильно интересовался тем же, чем и мы, то решил навестить нас и воочию узнать, кем же мы на самом деле являемся. Я никогда не забуду наш первый задушевный разговор, который сблизил нас друг с другом настолько, будто мы дружили уже в течение многих лет. Беседа закончилась тем, что он выразил мне своё почтение в истинно Восточном духе.
В записи за один из апрельских дней (1880 года) хорошо отражено настроение членов Общества в то время:
«Состоялось заседание Теософского Общества, на котором я попросил всех присутствующих выразить свои соображения насчёт того, как лучше всего повысить интерес к нашему Обществу. В результате на общем собрании решение по этому вопросу было принято. Но оно оказалось ненужным, поскольку среди членов Общества в Индии, Европе и Америке найдётся лишь горстка настоящих теософов; все же остальные – просто охотники за чудесами».
Теперь вряд ли можно утверждать то же самое, принимая в расчёт колоссальную бескорыстную работу, проведённую в Великобритании, Швеции, Испании, Соединённых Штатах Америки и на Цейлоне, не говоря об Индии, Австралии и других странах. Но в то же время, нельзя отрицать, что бóльшая часть этой тяжкой работы в те годы была проделана в надежде сближения с Махатмами и, вероятно, обретения сил, подобных тем, какими обладала Е. П. Б.. Я думаю, что такое стремление сделало сотни весьма достойных людей лёгкими жертвами невольного подражания «Е. П. из Л.» и породило многочисленных сознательных и бессознательных претендентов на духовные способности. Преданность таких приверженцев обходилась Обществу дорогой ценой, поскольку их пыл охладевал сразу же после обнаружения иллюзий, под которые они подпадали в силу слепой и преувеличенной веры в феномены и обещания. Поэтому они отпадали и, как правило, из пламенных друзей превращались в яростных врагов.
Примерно в это же время мы переживали неприятную фазу наших размолвок со Свами Дайянандом. Без каких бы то ни было оснований его отношение к нам стало враждебным; то он начинал писать нам письма, полные раздражения, то смягчал их тон, то снова нападал на нас, держа в постоянном напряжении. Суть дела заключалась в том, что наш журнал ни в коей мере не являлся печатным органом исключительно Арья Самадж, и мы не собирались отстраняться от буддистов или парсов, на чём Свами почти всегда настаивал. По-видимому, он хотел заставить нас сделать выбор между его покровительством и провозглашаемой нами верностью следования эклектике. И мы совершили этот выбор, поскольку наши принципы мы не променяем ни на что другое.
После долгих и настойчивых просьб главных священников и мирян Буддийской Общины, мы решили, что всей нашей компанией должны посетить Цейлон. Подготовка к этому визиту заняла у нас весь месяц. Нам было необходимо заранее подготовить материал для двух-трёх номеров «Теософа», и в моём дневнике говорится, что для этого мы были вынуждены работать по ночам. Для того чтобы уменьшить расходы, мы договорились, что на Цейлон поедем мы с Е. П. Б. и Уимбриджем, а Мисс Бейтс и чета Куломбов останутся дома, чтобы присматривать за Штаб-квартирой. Поскольку мисс Бейтс была незамужней женщиной, а мадам Куломб – опытной домохозяйкой, мне в голову пришла злополучная мысль передать бразды правления домашним хозяйством от первой к последней. Пятнадцать лет ведения домашнего хозяйства ничему меня не научили, поскольку я по недомыслию предоставил новоприбывшей даме возможность «взять верх» над другой женщиной! Теперь я знаю, что этого было делать нельзя.
Среди прочего вспоминается, что для нашей делегации были заказаны особые значки, а Е. П. Б. такие вещи любила. Специально для этой поездки был отлит серебряный значок с золотой серединой, который предназначался для Е. П. Б.. Теперь его носит миссис Безант. Значок для меня сделали ещё более роскошным, а значки для остальной части нашей компании – более простыми. Другим и гораздо более серьёзным делом явилось открытие Бомбейского Теософского Общества, состоявшееся вечером 25-го апреля, ведь оно было пионером всех наших Индийских, а в действительности, Восточных Филиалов, занимающим третье место в списке отделений всего Общества, не считая до сих пор существующего отделения Общества в Нью-Йорке. Двумя Филиалами, открытыми раньше, чем Бомбейский, явились Лондонский (ныне Лондонская Ложа) и Ионический (в Корфу). Первыми сотрудниками Бомбейского Отделения были мистер Кешау Н. Маваланкар (президент), мистеры Гопалрао Хари Дешмукх и К. Н. Серваи (вице-президенты); Фрамроз Р. Джоши (секретарь); Кришнарао Н. Маваланкар (казначей); Эдвард Уимбридж, Мулджи Такерси и мистеры Патвардхан, Уорден и Джаболи (советники). Мистер Тукарам Татья, преодолев все свои сомнения, прошёл через церемонию вступления в Общество на его заседании от 2-го мая. Седьмого мая, когда всё было готово, мы погрузились на каботажное судно и, покинув берега Британской Индии, отправились на Цейлон. В нашу компанию вошли два основателя Общества, мистер Уимбридж, Дамодар К. Маваланкар, Пурушотам и Паначанд Ананджи (индусы), Сорабджи Дж. Падшах и Ферозшах Д. Шрофф (парсы): все, включая первых трёх, которые были делегированы Филиалом к Сингальским буддистам, везли с собой братские приветствия, выражающие большую терпимость нашего Общества в религиозных вопросах. Жена мистера Пурушотама, хрупкая изящная маленькая леди, сопровождавшая своего мужа, и Бабула взяли на себя обязанности наших слуг.
Я уверен, что на пароходе мы были единственными пассажирами. Судно было чистым, офицеры – дружелюбными, а погода – прекрасной. Каждый день мы с большим интересом заходили в порты, расположенные вдоль западного побережья Индии, и наслаждались плаваньем, словно путешествовали на большой личной яхте. Е. П. Б. была в добром расположении духа и со всеми делилась своим приподнятым настроением. Будучи страстной картёжницей, она каждый день часами напролёт играла в «Наполеон» с офицерами корабля за исключением капитана Уикса, которому военно-морской кодекс запрещал играть со своими подчинёнными. Главный механик, мистер Эллиот, вскоре стал любимцем Е. П. Б., и в последний день плавания она произвела для него феномен, заменив своё собственное имя, вышитое на носовом платке, на его. Я присутствовал при этом и видел всё своими глазами. Закончив игру в «Наполеон», они разговорились о психических силах, необходимых для совершения этого феномена. Эллиот очень недоверчиво относился к возможности замены вышитого на носовом платке имени на чьё-то другое. Поводом для этого разговора явился феномен, показанный Е. П. Б. Россу Скотту в день нашего прибытия в Бомбей, о чём узнал Эллиот. Он неоднократно упрашивал Е. П. Б. повторить для него этот феномен, и она, в конце концов, сдалась и произвела его, когда мы всей компанией сидели под навесом на палубе. Но когда Эллиот разжал свой кулак, в котором он держал носовой платок во время эксперимента, то обнаружил, что Е. П. Б. допустила ошибку в его имени, написав «Элиот» вместо «Эллиот». Вспомним, что в «правдивом» памфлете мадам Куломб утверждалось, что Е. П. Б. поручала ей вышивать имена каких-то третьих лиц на некоторых своих носовых платках после удаления своего собственного. Таким образом, подразумевается, что мадам Куломб вышила слово «Элиот» на носовом платке, и Е. П. Б. изменила своё собственное имя на это совершенно банальным путём. Но пока мы не встретились с Эллиотом на борту «Эллоры», то не знали, что такой человек вообще существует. Тогда как же мадам Куломб могла вышить его имя для совершения будущего подлога? Поэтому, исходя из этого, такое объяснение просто глупое.
Старый капитан был добродушным толстяком, ни на йоту не верившим, ни во что духовное или психическое. В связи с этим он подтрунивал над Е. П. Б. с таким поразительным незнанием сути дела, что этим заставлял нас только смеяться. Однажды, когда она раскладывала свой любимый пасьянс, капитан прервал её раздумья и потребовал по картам предсказать его будущее. Вначале она отказывалась, но затем согласилась и, попросив его снять колоду, выложила карты на стол. Она сказала: «Очень странно, ведь этого не может быть»! «Что странно?», – спросил капитан. «То, что говорят карты. Снимите-ка колоду ещё раз». Он снял её, но, по-видимому, с тем же результатом, поскольку Е. П. Б. сказала, что карты пророчествуют такую чепуху, о которой она даже не хочет ему говорить. Но он настаивал, и тогда она поведала, что карты предсказывают, будто скоро он прекратит выходить в море, получит предложение жить на берегу и оставит свою профессию. На это грузный капитан громко рассмеялся и заявил, что ожидал услышать что-то подобное. Ничего не нравится ему больше, чем обосноваться на береге, но вряд ли судьба будет к нему столь благосклонна. Без каких-либо своих комментариев капитан рассказал об этом пророчестве старшему помощнику, в результате чего над предсказанием стал смеяться весь корабль. Но эта история имела своё продолжение. Через месяц или два после нашего возвращения в Бомбей Е. П. Б. получила письмо от капитана Уикса, в котором он писал, что приносит свои извинения за то, что смеялся над пророчеством карт, и честно признавался, что оно точь-в-точь сбылось. Высадив нас на Цейлоне, он продолжил своё плаванье дальше. По прибытии в Калькутту он получил там предложение о назначении на должность начальника порта (портового офицера) в Карваре (или, возможно, в Мангалоре), принял его и возвращался на своём собственном корабле фактически уже в качестве пассажира! Это пример многочисленных карточных пророчеств Е. П. Б.. Я думаю, что карты не имели с пророчеством ничего общего за исключением того, что могли явиться связующим звеном между ясновидящим мозгом Е. П. Б. и аурой капитана, позволяя через карточную игру раскрыть её способности к предвидению. Тем не менее, я не припомню случая, чтобы она, будучи настолько психически одарённой, предугадала хоть одно из многочисленных событий, причинивших ей боль и произошедших из-за предательства друзей и козней злейших врагов. Если же она всё-таки их предвидела, то до сих пор об этом не говорила ни мне, ни кому-то ещё.
В Карваре и Мангалоре к нам на корабль поднялись наши местные коллеги, которые принесли фрукты и свежее молоко. Они оставались у нас до тех пор, как мы не обсудили с ними все вопросы, касающиеся теософии. В Каликуте мы с несколькими друзьями из нашей компании сошли на берег, чтобы пробежаться по городу и заглянули на склад, где перерабатывался имбирь. Там мы увидели, как обрезанные, высушенные и отбеленные имбирные корни перетирались в ступках женщинами, декольтированными до такой степени, которая даже отдалённо не приближалась к общепринятой на светских приёмах в западном обществе. Здесь все уважаемые женщины ходят обнажёнными до пояса независимо от того, старые они или молодые, красивые или страшные: это правило распространяется на них неукоснительно. В этих краях индианка, одевающаяся выше пояса, сразу же начинает пользоваться славой женщины лёгкого поведения. Вдобавок к этому, в Бомбее все уважаемые маратхские женщины обязательно должны ходить босиком, а обуваются лишь женщины с сомнительной репутацией. С другой стороны, добродетельная парсиянка даже не помыслит выйти на улицу необутой, а воспитанный парс никогда не станет прогуливаться с непокрытой головой. Как говорится, сколько людей, столько и мнений!
Вспоминая о пророчествах, я думаю, что сам в какой-то степени оказался провидцем, когда в день нашего прибытия в Коломбо в своём дневнике записал: «Появятся новые заботы и серьёзная работа: итогом этого визита станут великие дела». Ничто не может быть точнее этого.
Утром 16-го мая мы бросили якорь в гавани Коломбо, и через какое-то время к нам подошла большая лодка, доставившая буддийского священника и проповедника Мохаттиватте Гунананду, Джона Роберта де Сильву, а также нескольких молодых священников из пансалы Мегиттуватте (монастыря). Де Сильва стал первым мирским членом филиала Теософского Общества на Цейлоне, в которое он вступил по заявлению, полученному нами в письме ещё до того, как мы уехали из Нью-Йорка. Я совершил очень объяснимую ошибку, когда, судя по его португальскому имени, предположил, что он римский католик, и что его доброжелательное письмо ко мне и заявление о приёме в члены Общества – всего лишь уловка миссионеров. Поэтому тогда я ответил ему в дружественном тоне и приложил к своему письму диплом о вступлении его в Общество, о котором он просил. Но запечатанный конверт с дипломом я отправил Мегиттуватте с просьбой не отдавать его де Сильве, если тот не окажется буддистом, как он утверждал. В конце концов, всё оказалось в порядке: де Сильва являлся одним из лучших, очень способных, умных и искренних буддистов, которых я когда-либо встречал. Удивительно, но сингальцы всё ещё носят португальские и голландские фамилии, которые они брали по политическим соображениям в течение сменяющих друг друга периодов португальского и голландского господства, пропитанного христианством. Вместе с тем, их собственные санскритские имена значительно красивее и подходят им намного лучше. Надо признать, что этот факт позорит их нацию. Знаменитый Мегиттуватте (Мохаттиватте) оказался полным монахом средних лет, среднего роста, с печатью ума на челе, выбритой головой, яркими глазами и очень большим ртом. Он производил впечатление очень внимательного и абсолютно уверенного в себе человека. Некоторые углублённые в себя монахи обычно опускают при разговоре глаза, но он всегда смотрел своему собеседнику прямо в лицо, как и подобает самому блестящему полемику и оратору Цейлона, слывшему грозой миссионеров. Сразу было видно, что он, скорее, хороший спорщик, чем аскет, что он, скорее, Иларий, чем Илария[1].
Сейчас его уже нет в живых, но в течение многих лет он был самым смелым, самым блестящим и могущественным защитником сингальского буддизма, вождём (инициатором) его нынешнего возрождения. Е. П. Б. послала ему из Нью-Йорка подарочный экземпляр «Разоблачённой Изиды», и он перевёл её места, где она описывает некоторые феномены, свидетелем которых ей довелось стать во время своих путешествий. Мегиттуватте приветствовал нас очень сердечно. Он попросил нас не сходить с парохода в Галле, пока не будут закончены все приготовления для нашего приёма, а сам собирался добраться до Галле вечерним поездом. Тем же вечером в качестве подарка на прощанье Е. П. Б. «постучала» по голове капитана, или, вернее, вызвала стуки внутри неё и для некоторых моряков позвонила в свои волшебные колокольчики.
На рассвете 17-го мая мы были уже вблизи маяка в Галле, приняли на борт лоцмана и встали на якорь в 500 ярдах от берега. За бортом бушевал муссон, дул сильный ветер и хлестал дождь, но открывающийся вид был настолько прекрасен, что мы вышли на палубу, чтобы им насладиться. Перед нашим взором предстал прекрасный залив; на север уходил изумрудный мыс, о скалистые берега которого бились пенистые волны; по краю протяжённого извивающегося песчаного пляжа в море зелёных пальм утопали черепичные крыши бунгало; на юге виднелся старый форт, а также здание таможни, маяк, причал и хранилище угля; на восток простиралось волнующееся море, пересекаемое цепочкой скал и рифов, обрамляющих вход в гавань. Где-то далеко, в глубине острова, возвышался пик Адама и его гор-сестёр.
После завтрака, когда шторм немного затих, мы погрузились в большую лодку, украшенную листьями банановых деревьев и яркими цветами, в которой за нами приплыли главные буддисты острова. Мы прошли через строй рыболовных судёнышек, обращённых носами к берегу и искусно украшенных разноцветными тканями и лентами. На причале и вдоль берега собралась огромная толпа встречающих, в унисон выкрикивающих «Садху! Садху!». Ступеньки, ведущие от причала к дороге, на которой нас уже поджидали экипажи, были застелены белой тканью, а приветствовавшие нас люди неистово размахивали тысячью флагами. Наши экипажи окружила многочисленная толпа, и к выбранному месту нашей временной остановки, дому миссис Виджератне, богатой вдовы подрядчика пароходной компании «Р.&О.», направилась целая процессия. На протяжении всего пути люди то и дело преграждали дорогу, поэтому мы двигались очень медленно. На пороге дома нас встретили три главных священника, которые благословили нас и прочитали подобающие случаю стихи на пали. Затем к нам потянулись бесчисленные вереницы посетителей; повсюду толпились простые люди, заполняя собой каждую дверь и глазея на нас через каждое окно. Так продолжалось целый день, что немало нам досаждало, поскольку мы не могли поймать даже глоток свежего воздуха. Однако это явилось таким убедительным доказательством дружелюбия и расположения сингальцев, что мы мирились с этим, как могли. Гостеприимная хозяйка со своим сыном, заместителем коронера[2] Галле, в художественно украшенной комнате восхитительно сервировала стол в сингальской манере с цветами и изящными листьями и потчевала нас такими деликатесами и фруктами, какие мы раньше никогда не видели и не пробовали.
Беспрестанно к нам приходили всё новые и новые процессии монахов в жёлтых одеяниях, следовавших друг за другом в порядке субординации. Каждый из них нёс с собой веер из пальмовых листьев и говорил слова благословения. Испытав от всего этого состояние, близкое к опьянению, мы поняли, что получили замечательное предзнаменование наших будущих взаимоотношений с сингальским народом.
Монахи, которые читали отрывки Мегиттуватте из книги Е. П. Б., стали уговаривать её продемонстрировать свои силы, а молодой Виджератне, узнав о феномене с платком на корабле, попросил Е. П. Б. повторить его для себя. И она его произвела. Затем Е. П. Б. сделала такой же феномен для мистера Диаса. При этом на платке каждый раз стиралось её вышитое имя и на его месте появлялось какое-то другое. Е. П. Б. «вывела» имя Виджератне правильно, потому что заранее попросила его написать своё имя на клочке бумаги. Но она составила буквы имени «Диас» как «Диес», что вряд ли произошло, если бы мадам Куломб заранее вышила это имя для неё в Бомбее, ведь у мадам Куломб была масса времени задуматься над тем, что вышить португальское имя с ошибкой совершенно нелепо. Разумеется, началось всеобщее возбуждение, которое достигло кульминации, когда Е. П. Б. вызвала в воздухе под потолком и на веранде пронзительный звон волшебных колокольчиков. А я в течение дня был вынужден выступить перед собравшимися с двумя импровизированными речами, и в 11 часов вечера, потрудившись на славу, мы пошли отдыхать.
Ранним утром следующего дня мы с Уимбриджем направились в гавань, чтобы искупаться, но за нами последовала такая толпа народа, разглядывающая нас, что идти на берег нам стало очень неловко. Весь следующий день в наших апартаментах было многолюдно. Мы вели бесконечные дискуссии на метафизические темы с пожилым первосвященником Булатгамой Суманатиссой и другими сильными логиками. Впоследствии из-за этого старика вышел досадный конфуз. Он предоставил мне список европейцев и попросил написать двадцати бюргерам (потомкам голландцев, смешанных с сингальцами), приглашая их присоединиться к буддистам в формирующийся Филиал Теософского Общества. По своей наивности я последовал его совету и уже на следующее утро был готов сгореть от стыда, поскольку эти бюргеры прислали мне оскорбительные письма, в которых говорили, что, являясь христианами, они не хотят иметь ничего общего с Теософией и Буддизмом. Я обрушился на старого монаха за его беспечность, вынудившую меня совершенно бесцельно поставить под угрозу достоинство Общества, но в ответ он только улыбнулся и привёл какие-то несерьёзные оправдания. Этот урок запомнился мне надолго, и за много лет, прошедших с тех пор, я ни разу не повторил эту ошибку. Народ со всей округи стянулся в город, чтобы взглянуть на нас; повсюду царило всеобщее ликование. Мы получили больше десятка приглашений из городов и деревень с просьбой их посетить. В наших комнатах всегда находился кто-то из священников, и один из их обычаев заставил нас рассмеяться. Если хозяйка не накроет какой-нибудь тканью приготовленное для священника место, он положит на него свой носовой платок, обернётся вокруг себя и спокойно сядет, проделывая это с той же торжественностью, которая сопровождает храмовые церемонии. Это один из пережитков прошлого, касающийся соблюдения мер безопасности, принятых в йогической практике и предписывающих застилать землю перед вхождением в асану, позу йоги, или травой дурба, или тигровой и оленей шкурой, или соломенным ковриком. Однако столкнуться с этим впервые было для нас немного забавным.
Старый Булатгама был любителем поспорить и поговорить, но при этом очень добрым. Когда среди прочих обсуждались вопросы обладания психическими силами, Е. П. Б., которая ему сильно симпатизировала, вызвала стуки «духов» и звон колокольчиков в воздухе (их громкость быстро усиливалась и под конец напоминала удары по большой стальной балке). Также она на удивление узкого круга своих гостей заставила огромный обеденный стол дрожать и перемещаться.
На следующий вечер мы стали свидетелями дьявольских плясок, устроенных профессиональными колдунами. Их приглашают принять участие в религиозных процессиях или зовут к безнадёжным больным, чтобы отогнать злых духов, которые, как предполагается, ими завладели. Они готовятся к своим обрядам, соблюдая в течение какого-то времени пост, и с помощью пения мантр в определённые фазы луны вызывают определённых элементалов. Их танец – настоящий шабаш ведьм. Он смутно запомнился мне как пляска подпрыгивающих и кружащихся фигур, наряженных в наводящие ужас маски и развевающиеся ленты из молодых кокосовых листьев, размахивающих факелами, чадящими чёрной нефтяной копотью, и внезапно принимающих такие позы, которые вполне могут вызвать у неуравновешенного человека истерику. Первая часть церемонии заключалась в сжигании определённых трав и смол на горячих углях с последующим судорожным вдыханием их дыма колдунами, пока те не начинали дрожать, будто поражённые лихорадкой, а затем падали наземь, лишённые чувств. В этом глубоком забытьи они видели бесов-одержателей и давали указания, как с ними поступать. Чтобы они, тихо бормоча, продолжали это делать, их опрыскивали водой. Один образованный местный джентльмен сказал мне, что этот танец считается эффективным при лечении некоторых заболеваний, особенно тех, которым подвержены беременные женщины. В этом случае говорят, что они подпали под влияние «Чёрного Принца». Если такому бесноватому танцору удастся задобрить разгневанного злого духа, и тот подчинится его команде оставить жертву в покое, то, извещая о своём уходе, этот дух сломает специально выбранную ветку какого-то дерева недалеко от дома. Он сказал мне, что это случалось с его собственной мачехой.
На 22-е мая была намечена моя публичная лекция по теософии, и я отчаянно прилагал усилия поразмыслить над её содержанием и подготовить необходимые заметки, поскольку тогда был совсем неопытным в этом деле и боялся позволить себе импровизированное выступление. Но с таким же успехом я мог бы попытаться написать арию в механической мастерской, где пятьдесят кузнецов стучат по наковальням, сверлят пятьдесят токарных станков и собрание в пятьдесят человек критикуют мою внешность, мой стиль и мой почерк! Наш дом превратился в Вавилон, и с утра до ночи в наших комнатах толпились дружественно настроенные посетители. Я сделал бы гораздо лучше, если бы вышел на трибуну совсем без подготовки и надеялся на вдохновение, что вскоре научился делать. Я полагаю, что моя первая лекция на Цейлоне заслуживает отдельного упоминания. Она проходила в большой слабо освещённой и душной комнате Военных Казарм, до отказа набитой людьми. В одном конце комнаты была возведена временная трибуна, над которой подвесили цветастый балдахин. Кроме нашей делегации на ней присутствовали Сумангала, Маха Тхеро, Главный Священник Булатгама, Главный Священник Дхаммаланкара из секты Амарапура, проехавший двадцать восемь миль, чтобы встретиться с нами, и многие другие. На этой лекции присутствовала вся европейская колония (сорок пять человек) и около двух тысяч сингальцев, находящихся как внутри, так и снаружи помещения. Я был очень недоволен своей речью, потому что из-за описанных выше перерывов при подготовке к лекции, мои заметки были отрывочными, а свет настолько плохим, что я не мог их прочесть. Тем не менее, мне удалось дочитать лекцию до конца. Однако меня удивило то, что даже наиболее захватывающие её места не вызвали никаких аплодисментов, и если это можно было ожидать от негативно настроенных европейцев, то уж никак ни от буддистов! Когда после этой встречи люди стали расходиться, мы с Е. П. Б. взялись за руки и крепко держались друг за друга, чтобы не потеряться в возникшей толчее. Я спросил её: «Моё выступление было очень плохим»? «Нет, довольно хорошим», – ответила она. «Тогда», – продолжил я, – «почему же мне никто не аплодировал, и почему стояла такая мёртвая тишина? Наверно, я выступил очень плохо?». «Что? Что вы такое говорите»? – перебил один сингальский джентльмен, который взял Е. П. Б. за другую руку. «Кто сказал, что это была плохая речь? Да на Цейлоне ещё ни разу не слышали такой замечательной речи!». «Но этого не может быть», – ответил я, – «ведь не было никаких рукоплесканий и ни единого одобрительного возгласа». «Если бы мы только услышали хоть один, то сразу же всадили бы нож в того, кто осмелился вас прервать»! Затем он пояснил, что, согласно обычаю, религиозных ораторов никогда не перебивают, но почтительно слушают в полной тишине, а, после окончания их выступления размышляют над сказанным. Также он с гордостью заметил, что переполненная аудитория сделала мне большой комплимент, когда слушала мою речь в полной тишине. Но тогда я не рассматривал это в подобном свете, и до сих пор считаю, что та моя лекция была настолько плохой, что не заслуживала никаких аплодисментов вовсе, если, конечно, общественность Галле по всеобщей договорённости не поддалась призыву Томсона:
«Приди же, пронзительная тишина, чтобы его восхвалить».
________________________________________
1. вероятно, здесь сравнивается святой Иларий Пиктавийский (315—367), епископ и учитель церкви, выдающийся западный теолог, ведший непримиримую борьбу с арианской ересью, отрицавшей божественность Христа, со святой мученицей Иларией – прим. переводчика.
2. коронер (англ. coroner) в Великобритании, США, некоторых других странах специальный судья, в обязанность которого входит выяснение причины смерти, происшедшей при необычных или подозрительных обстоятельствах – прим. Переводчика
.jpg)
Похожие статьи:
03.09.2016 15:20
к07-09-2016 00:03:01
спасибо
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".