Листы старого дневника. Том IV. Главы XV, XVI. Генри С.Олькотт
Храмы Баньяма Бирмы
ГЛАВА XV
ПОЕЗДКА В БИРМУ И ЕПИСКОП БИГАНДЕ
(1891)
Как только я узнал, что Бирманская Буддийская Лига собрала крупную сумму денег, чтобы послать своих проповедников в Европу, а её делегаты были направлены в Адьяр, чтобы убедить меня встать во главе этих проповедников, я телеграфировал сингальским и японским делегатам в Коломбо, чтобы те приехали на встречу с бирманцами. И 8-го января 1891-го года со мной встретились, соответственно, два японских джентльмена, мистеры Козен Гунаратна и К. Токудзава, два сингальца, мистеры Х. Дхармапала и Хемчандра, и два бирманца, мистеры У. Хмуай Тха Аунг и Маунг Тха Две. Отклонив своё участие в миссионерской поездке в Европу, я изложил им свои взгляды, которые предложил всестороннее обсудить. Путём таких ежедневных дискуссий, продолжавшихся вплоть до 22-го января, были согласованы все пункты религиозных верований, принятых в северной и южной школах буддизма. Я сформулировал основные религиозные принципы в количестве четырнадцати, по которым все буддийские секты могли бы договориться, если будут настроены на культивирование братских чувств по отношению друг к другу и взаимной симпатии. Чистовик этого документа был подписан всеми делегатами вместе со мной. Помимо представителей вышеупомянутых наций, к нам присоединились читтагонгские магхи, буддийская народность в восточной Бенгалии. Они сделали это через специального делегата, Бабу Кришну Чандру Чоудри, действующего в качестве представителя лидера магхов, который посредством телеграфа попросил меня самому выбрать его уполномоченного. Несомненно, что этот документ имел глубочайшую важность в виду отсутствия в прошлом каких-либо общих точек соприкосновения, на основании которых, пойдя на взаимные компромиссы и работая вместе, могущественные силы буддийского мира могли бы объединиться для распространения своих религиозных идей. Как теперь широко известно, эти основные религиозные принципы была приняты лидерами северной и южной ветвей буддизма, и когда подойдёт очередь рассказать о том, что к концу 1891 года было сделано в Японии, я приведу их перечень полностью.
Я планировал начать этот год с посещения Австралии, ставя перед собой две цели – прояснить обстоятельства, связанные с завещанием Гартманна, по которому нам отходило его поместье в Тувумбе, и посетить Филиалы нашего Общества в колониях. Я намеревался пуститься в дорогу почти сразу же после Съезда, но когда бирманские делегаты услышали об этом, они стали страстно умолять меня сначала посетить их страну. Они даже зашли так далеко, что заявили, будто бы меня ожидает «весь народ». После трезвых размышлений я всё-таки решил принять их приглашение, так как мог распоряжаться своим временем в течение всего года на своё усмотрение. Съезд предложил мне «пойти в отпуск», первый за двенадцать лет моего служения в Индии, и я согласился, делегировав свои президентские обязанности и полномочия временной «комиссии», включавшей мистеров Тукарама Татью, Нордендро Натх Сена, Н. Д. Кхандалавалу и У. К. Джаджа, с условием, что они будут руководить Обществом до тех пор, пока я не смогу и или не захочу снова приступить к своей работе. Таким образом, 17-го января я отправился в Рангун с двумя бирманскими делегатами. Поездка в Бирму была настолько интересной, что я, рассказывая о ней, буду использовать выдержки из своих заметок, которые я написал и опубликовал в то время, когда её подробности были ещё свежими в моей памяти.
Те, кто следил за моим повествованием, вспомнят обстоятельства, при которых проходила моя первая поездка в Бирму. В конце 1884-го года я получил от ныне свергнутого короля Тибо приглашение посетить его в Мандалае, чтобы побеседовать на тему буддизма. Тогда переговоры велись через его врача, итальянца Барбьери де Интроини, который сегодня является президентом нашего возрождённого Филиала в итальянском Милане. Я согласился использовать шанс получить аудиенцию Его Величества, чтобы помочь сингальским буддистам и установить более тесные отношения между ними и их бирманскими единоверцами, и в январе 1885-го года в сопровождении мистера Ледбитера отправился в Рангун. Через неделю мне телеграфировали, чтобы я вернулся, так как мадам Блаватская, по всей видимости, лежала при смерти. Оставив Ледбитера в Бирме, я вернулся домой и увидел, что благодаря одной из произошедших с ней почти чудесных метаморфоз, Е. П. Б. выздоравливает, и уже через неделю она отпустила меня в Бирму. Там я узнал, что мистер Ледбитер вызвал у публики такой большой интерес, что почти сразу же мне удалось открыть три Филиала нашего Общества. Между тем, рассказы о короле, которые дошли до меня от бирманцев, наделяли его таким скверным характером, что я решил не ехать в Мандалай. И как раз в это же время я получил телеграмму от Дамодара, в которой говорилось, что Е. П. Б. стало хуже, и ничего не сулит улучшения. Поэтому я немедленно прервал свою поездку и вернулся в Адьяр. Так завершилось моё первое посещение плодородного края, в котором в варварском великолепии властвовала длинная череда царей Аломпара.
Вторая поездка в Бирму началась с устроенного мне очень восторженного и братского приёма. Меня поселили в изысканном доме одного бирманца-джентльмена, в который ко мне приходило много городских старейшин (Люгиев). В то время в небе сияла полная луна, и, как я уже говорил в своих опубликованных заметках, «для западного человека это было совершенно новым опытом, когда мы сидели на ковриках, расстеленных на плоской крыше дома, и обсуждали тонкие проблемы буддийской метафизики. Среди бирманцев много умных людей, и поскольку каждый из них согласно строгому национальному обычаю провёл какое-то время в кьоург (kyourg) (монастыре), то вопросы, которые они мне задавали, требовали чётких и продуманных ответов». Одна из целей, которые я поставил перед собой, заключалась в том, чтобы добиться благосклонного отношения авторитетных священников Бирмы к моей компромиссной религиозной позиции; поэтому, когда я понял, что мои рангунские посетители весьма глубоко мыслят и проявляют неравнодушие, то поставил на обсуждение интересующий меня вопрос и попросил их высказать своё мнение. Наша дискуссия зашла очень далеко, затронув истинные и ложные взгляды на Нирвану, Карму и другие жизненно важные вопросы. Разговор очень оживился, и особенно страстно говорил один пожилой старейшина, бывалый спорщик, морщинистое лицо которого вместе с впалыми щеками и измождённым телом выдавало в нём человека, долго следовавшего аскезам. Когда я задал свой вопрос, он приступил к его обсуждению с таким пылом, что не смог бы остановиться, даже если бы его измождённое тело полностью распалось на кусочки. При этом он нервно жестикулировал и мотал головой, отбрасывая чёрные тени на освещённую лунным светом террасу, и в их мелькании было что-то жуткое и зловещее. Как выяснилось, он поддерживал мою позицию, и, казалось, был готов всем заткнуть глотки за исключением меня. «В результате двухнедельных переговоров несколько моих предложений были признаны ортодоксальными и согласующимися с Трипитиками. После этого у меня не было никаких сомнений в том, что произойдёт в Мандалае, когда я встречусь с самыми почитаемыми бирманскими монахами».
Двадцать третьего января я покинул Рангун и на маленьком двухпалубном пароходике отправился в Пантанау, город внутри страны, расположенный на притоке Иравади. Со мной были мои коллеги из Мадраса и большая группа активистов из Пантанау во главе с Мунгом Швеем Хла, директором местной правительственной школы, деликатным, вежливым и добросердечным джентльменом. На пароходике не было ни кают, ни салонов, а лишь открытая палуба, заполненная до отказа бирманскими мужчинами, женщинами и детьми, их личными вещами, а также различным грузом, включавшим ароматную н’пи (n'pee), приправу из измельчённых креветок. При длительном хранении эта приправа доходит до такой кондиции, что её запах вместе с ароматом сыра Лимбургер, перекисшей квашеной капусты и чеснока вступает в конкуренцию с ароматом вербены и туберозы в надежде подчинить обонятельные нервы человека своим опьяняющим чарам. Для такого бывалого путешественника как я перспектива ночлега в разномастной компании на одеяле, расстеленном прямо на жёсткой палубе, где к тому же воняло тухлой рыбой, была мелочью, но в итоге переросла в новый опыт из множества подобных. Поэтому с членами нашей группы из жителей Пантанау и рядом с Бабулой я провёл ночь вполне комфортно. Мы прибыли в Яндун в 8.30 утра, после чего продолжили свой путь на сампанах, очень неустойчивых лодках с двухярусной кормой, управляемых одним гребцом, который во время своей работы стоит и смотрит вперёд. На таком утлом судёнышке мы пересекли ветренную Иравади, а затем вошли в бухту Пантанау и попали в него в 15.30. На пристани, приветствуя нас, развевался буддийский флаг, а главы и старейшины города во главе с Моунгом Пе, помощником комиссара, приняли меня очень радушно.
В Пантанау меня поселили на верхнем этаже здания правительственной школы (поскольку в Бирме вряд ли можно найти дом отдыха для путешественников), где ко мне относились очень доброжелательно. Находясь здесь, я, воспользовавшись небольшим запасом свободного времени, разрабатывал план для Национального Буддийского Общества с сетью дочерних городских и деревенских обществ, согласно которому предстояло распределять и систематизировать работу по возрождению и пропаганде буддизма в национальном масштабе. Двадцать пятого января в 6 часов утра я выступил с лекцией в пагоде Шве-моиндин. Я думаю, что она была самой изящной по сравнению с теми, которые я встречал по всей Бирме. На следующий день я отправился из Пантанау в Вакему на длинной бирманской лодке, движимой тремя гребцами, которая имела каюту (!) в виде арки, расположенной поперёк лодки, сделанной из нескольких циновок (чиков) (chiks) из расщеплённого бамбука. В таком «благословенном» месте я и мои компаньоны, У. Хмоай, Моунг Швей Хла и двое слуг, были вынуждены находиться двадцать два долгих часа, после чего мы с ноющими костями прибыли в Вакему. Нас разместили в великолепных комнатах здания суда. В 5 часов вечера я выступил с лекцией перед огромным количеством людей в цветастых шёлковых тюрбанах, шарфах и поясах, создававших поистине великолепное зрелище. Бирманский историк Швей Йео (мистер Дж. Дж. Скотт) говорит о подобной толпе следующее: «колышущееся на ветру море тюльпанов, или радуга, или хроматроп1 в представлении слепого – вот единственные сравнения, которые в данном случае уместно использовать».
В Вакеме я впервые увидел одно из национальных бирманских представлений с участием марионеток. В нём рассказывалось о злоключениях принца и принцессы, которые закончились созданием благословенного союза между ними; они были детьми двух царей, и на уме у них были совершенно другие мысли, типичные для молодых людей. Представление началось в 10 часов вечера и продолжалось до 5 часов утра – до того колдовского часа, когда «слышно, как косарь точит косу», и природа омывает своё лицо росой. В то время нашу деревню наводнили люди, приехавшие сюда строить новый храм, и этому благородному труду они посвятили себя с огромным рвением. Я задержался здесь надолго, до 30-го января, поскольку мне пришлось ждать парохода, идущего обратно в Рангун. Наконец, он прибыл, и на «Сириаме», быстром и прекрасно обустроенном судне компании «Флотилия», я совершил приятное ночное плаванье, чтобы попасть в город, из которого неделю назад я отплыл на маленьком пароходике.
Тем же вечером я сел на поезд, идущий в Мандалай, и прибыл в него вечером 1-го февраля, примерно через сутки. Железнодорожное полотно находилось в ужасном состоянии, и, как сказал бедный Хорас Грили о подобной дороге, её каждая миля вынуждала сделать больше физических упражнений, чем где бы то ни было. Когда моя поездка подошла к концу, у меня разболелась голова, и ломило кости; но, во всяком случае, я, наконец-то, был в Мандалае. Мандалай оказался ветшающим, пыльным и неуютным городом, в то время как дворец Тибо представлял собой позолоченный деревянный сарай, в котором не было ни одной удобной комнаты, пригодной для жизни. Однако благодаря множеству крыш и башенок его архитектура была великолепной. При взгляде с небольшого расстояния постройки в составе дворца были очень красивы благодаря изогнутым крышам и изящно вырезанным карнизам, фигурным конькам и различным украшениям, поскольку резчику удалось сымитировать языки пламени, вырывающегося из-под крыши, под которой жили король и принцы, сыны великолепия и светочи, словно многочисленные обитатели дворца в волшебной стране!
Братская доброта стариков и людей помоложе, окружавших меня в Мандалае, запала мне в память на долгие годы. Бирманцы поистине милые и мужественные люди с развитым чувством достоинства, хотя и ужасно ленивые. Больше всего на свете им нравится дарить своё щедрое гостеприимство, и все писатели в один голос твердят, что это характерно как для богатых и бедных, так и для знати и крестьян. Мне сказали, что если бы я посетил столицу во времена Мин-Дун-мина, благочестивого предшественника Тибо, то меня бы встретили по-королевски, и я бы понял, что такое бирманское гостеприимство.
Поскольку цель моей поездки была всем известна, то перед моим визитом к Сангха Радже (Королевскому Первосвященнику) мне пришлось пройти тщательный допрос, устроенный группой пользующихся авторитетом мирян-активистов. После того, как все сомнения были развеяны, мне назначили встречу на 13.00 3-го февраля в храме и монастыре Таун-до-Сейя-д, где живёт и трудится Его Королевское Святейшество (если это правильный титул брата короля, ставшего монахом).
Сангха Раджа был почтенным семидесятилетним человеком со, скорее, миловидным, чем мужественным лицом, испещрённым морщинками от смеха во внешних уголках глаз. У него была удлинённая голова с высоким лбом, за которым могло бы уместиться всё содержимое черепной коробки любого человека. Его оранжевое одеяние было сшито из простой хлопчатобумажной материи, как у самого бедного монаха сангхи. Учитывая его королевскую кровь, он мог бы одеваться совсем по-другому, и это обстоятельство заставило меня вспомнить великолепные шёлковые парчи и расшитые одежды некоторых японских первосвященников, которые в ходе храмовых процессий должны были символизировать самого Татхагату, но изображали его, скорее, наследником Капилавасту, чем бездомным аскетом Исипатаны. Старый священник подарил мне свой портрет, на котором он восседает на позолоченном гади, но по-прежнему облачён в свои жёлтые хлопчатобумажные одеяния, оставившие оголённым только его правое плечо.
Подобным же образом были одеты и другие титулованные священники сангхи, и я узнал, что возраст каждого их них составляет от 70-то до 80-то лет. Позади первосвященников на коленях стояло бессчётное количество подчинённых им монахов, а саманеры, или молодые послушники, занимали всё оставшееся пространство зала вплоть до его стен (справа, слева и сзади). Я вместе со своей компанией стоял на коленях перед Сангха Раджей, а справа от меня находился мой переводчик, бывший министр внутренних дел при Тибо, образованный джентльмен и серьёзный буддист, который очень хорошо говорил по-французски, поскольку долго жил в Париже. Он понимал мою речь на французском языке, которую свободно и превосходно переводил на бирманский. Приём начался в 13.00, а закончился только в 17.15, когда мои бедные ноги и спина настолько устали от непривычного и неудобного положения, что я чувствовал себя так, словно по мне промчались все табуны лошадей штата Шан2.
Прежде чем описать сам приём, я должен сказать пару слов о комнате, в которой он проходил. Как и большинство монастырей в Бирме и Японии, этот кьоунг (kyoung) был построен из тикового дерева. Высокий потолок опирался на прямые тиковые стволы без изъянов и дефектов, выбранных для строительства за совершенство их формы и отсутствие сучков и трещин. Они были покрашены или покрыты лаком венецианского красного цвета и частично украшены опоясывающими их изящными узорами из сусального золота. Потолок и стены были украшены искусной резьбой по дереву и на большом протяжении покрыты чистым сусальным золотым из провинций Юньнань и Сычуань, и благодаря его благородному оттенку создавалось прекрасное зрелище, далёкое от вульгарности и броскости. Многочисленные двери огромного помещения были обрамлены изысканными резными украшениями из дерева, представляющими собой образчики искусства, которое в Бирме доведено до уровня совершенства. Дощатый пол был покрыт глянцевыми, прочными и тонко сработанными циновками из колотого ротанга или бамбука, которые вошли в обиход, перенятые от обитателей джунглей района Стхин. Я думаю, что в условиях тропиков это лучшее половое покрытие, которое я когда-либо видел.
Говоря о стоянии на коленях, следует заметить, что это традиционная поза, в которой бирманцы проводят все церемонии и общественные собрания, а также используют её в повседневной жизни, также как в Индии все сидят со скрещенными ногами. Подобно индийцам, бирманцы с детства учатся сидеть на пятках, и в таком положении они чувствуют себя столь же комфортно, как европейцы на своём стуле или диване. В углу комнаты стояло три или четыре стула, и если бы я был британским чиновником, то мне, без сомнения, дали бы один из них, а первосвященнику – другой. Но, рассматривая меня как своего человека, принадлежащего к их собственной религии, они в данном случае отнеслись ко мне точно так же, как если бы я был коренным бирманцем, и я воспринял это как само собой разумеющееся, как комплимент. Поэтому я пожертвовал своими мышцами, чтобы следовать строгой традиции, подобно тому, как молодая западная девица делает физические упражнения, чтобы сохранить фигуру, при этом прикладывая все свои усилия, чтобы создавать видимость того, что это ей нравится.
Встреча открылась моим кратким изложением работы Теософского Общества, связанной с интерпретацией буддизма и его пропагандой. Я рассказал о наших трудах на Цейлоне, о состоянии религии на этом острове, когда мы туда приехали, о препятствовавших нам миссионерах и об их часто позорных выходках, а также об изменениях, к которым привела наша одиннадцатилетняя работа. Когда я увидел экземпляры бирманского перевода моего «Буддийского катехизиса» в руках присутствующих, то рассказал им, что этот небольшой труд был принят в качестве учебного пособия в цейлонских монастырях и буддийских школах. Я также рассказал им о наших сингальских и английских журналах, «Сандаресе» и «Буддисте», а также о десятках тысяч переведённых брошюр и трактатов религиозного содержания, которые мы раздавали по всему Цейлону. После этого я выложил перед ними статистические данные о наших буддийских школах для мальчиков и девочек. Затем, говоря о Японии, я остановился на различных буддийских сектах и их метафизических взглядах, описал храмы и монастыри и подробно рассказал о благородных качествах японцев, как отдельных лиц, так и всей нации в целом. Мне бы хотелось, чтобы за мной встал хороший фотограф с камерой и сфотографировал группу старых бирманских монахов, наклонившихся вперёд на кистях и локтях с полуоткрытыми ртами и серьёзными лицами и ловящих каждое слово, которое выходило из уст моего переводчика! И, больше всего, было бы интересно запечатлеть их лица, когда мой рассказ давал им повод для смеха. Ведь они тоже носители весёлого национального характера, и всё, что в моей речи им казалось смешным, вызывало у них непринуждённую и очень широкую улыбку в прямом, «анатомическом», смысле слова.
Углубляясь в подробности, надо сказать, что я обратился к первоосновам и задал им очень прямой и ясный вопрос: осмелятся ли они как монахи Будды, исповедующие принцип всеобщего братства и всеобщей любящей доброты, утверждать, что им не следует прилагать усилий, чтобы объединить буддистов всех наций и сект под эгидой взаимной доброй воли и терпимости, а также готовы ли они работать вместе со мной или любым другим благонамеренным человеком для достижения этой цели? Я сказал им, что, хотя между махаяной и хинаяной, несомненно, существуют очень большие различия в определённых доктринах, таких как, например, Амитабха и пути к спасению, вместе с тем, существует и множество пунктов полного совпадения, и именно их следует избрать в качестве отправных точек для возведения платформы, на которую бы мог опереться весь буддийский мир. Затем мой переводчик зачитал раздел за разделом перевод на бирманский язык (сделанный Мунгом Шунгом из Рангуна и Мунгом Пе из Пантанау) документа, который я подготовил в качестве «Основных буддийских идей». Поскольку каждый его раздел был принят, я ещё раз его проверил, и в конечном итоге каждый его пункт был объявлен верным и ортодоксальным. Затем я попросил Сангха Раджу подписать этот документ словами «Принято от имени буддистов Бирмы», и после него, в порядке старшинства, двадцать три других высокопоставленных монаха поставили под ним свои подписи.
После завершения первой части нашего разговора я представил на их критическое рассмотрение второй документ, представлявший собой написанное мной циркулярное письмо, адресованное всем буддистским первосвященникам, с призывом оказывать содействие при создании международного комитета пропаганды буддизма. Предполагалось, что каждый народ, исповедующий данную религию, будет представлен в этом комитете двумя или более высокообразованными членами, на каждого из которых будет возложена определённая работа.В этом циркулярном письме я отметил, что знаю о полной готовности бирманцев взять на себя всю работу и все расходы, однако не считаю это справедливым, поскольку заслуги за столь важное дело должны быть поделены между всеми буддийскими народами. Затем этот документ внимательно прочитали несколько раз и кратко обсудили, после чего были приняты его общие принципы, и Сангха Раджа поставил под ним свою подпись, которую в знак одобрения скрепил своей официальной печатью. За этим последовало нескольких бессвязных реплик и очень добрых пожеланий в мой адрес, и после того, как все священники предложили мне обращаться к ним за любой помощью, которая может потребоваться, собрание было закрыто.
Той ночью мне выкручивало все мышцы, но заснуть я смог не раньше, чем принял многочисленных визитёров, поздравлявших меня с успешным завершением моей миссии.
На следующее утро состоялась моя прощальная встреча с Сангха Раджей в его личных покоях. Мне бы хотелось, чтобы тот, кто знаком с роскошеством апартаментов римских кардиналов, англиканских епископов и модных нью-йоркских священнослужителей, увидел бы, в каких условиях живёт этот брат короля. Простая раскладушка, кресло, расстеленный на дощатом полу коврик и он сам на коленях в своих монашеских одеждах, стоимость которых не больше нескольких рупий. Будучи по отношению ко мне воплощением самой добродетели, он выразил надежду на то, что я скоро выпущу «Катехизис» в новой редакции и сказал, что если я задержусь ещё на десять дней в Мандалае, то это всколыхнёт весь народ. Но я не мог этого сделать, так как надо мной довлели определённые обязательства, поэтому он сказал, что, если нам суждено расстаться, я могу быть полностью уверенным в том, что его благословение и наилучшие пожелания, равно как и пожелания всей бирманской Сангхи, будут следовать за мной повсюду. На прощанье он подарил мне богато украшенную позолотой рукопись на пальмовых листьях, представляющую собой часть Абидхамма Питаки.
Во время пребывания в Мандалае я выступил с лекцией в великолепной позолоченной пагоде, построенной в прекрасном архитектурном стиле. После её окончания мне вручили для Адьярской библиотеки серебряную статуэтку Будды весом около трёх фунтов и три тома рукописей на пальмовых листьях в переплёте, отделанном красным лаком и золотом; статуэтку мне подарил вице-король штата Шан, Хавгаунг-Кьяу, а манускрипты – три благородных человека, братья Мунг Кхин, Мунг Пе и Мунг Тун Аунг.
В Мандалае я посетил великолепную ареканскую пагоду Маха-Мамуни, построенную ареканским раджей Санда Сурией, и, кроме этого, Ату-Маши-Каоунг-дау-гье (Atoo-Mashi-Kaoung-daw-gye), «Несравненный монастырь». Он вполне соответствует своему названию, поскольку нигде, включая Японию и Цейлон, я не видел ничего более великолепного, чем его зал, в котором находится покрытая золотом и украшенная драгоценными камнями гигантская статуя Господа Будды. Её высота составляет 20-30 футов, а сама она сделана из пепла шёлковых одежд, сожжённых благочестивыми бирманцами и бирманками специально для её строительства. А сам зал изнутри выглядит как дворец, построенный джинами какой-то сказочной страны. Снаружи стены этого здания сделаны из огромных каменей, образующих поднимающуюся кверху пирамиду с многочисленными террасами, которые напоминают террасные пирамидальные пагоды Ушмаля и Паленке. Я должен упомянуть об одном обстоятельстве, связанном с этим кьоунгом (kyoung), которое делает честь бирманским буддийским монахам. Он был возведён Миндон Мином, великим и благочестивым правителем Аломпары, непосредственным предшественником короля Тибо, и именно Миндон Мин дал этому строению название, ставшее теперь общеизвестным. Однако он не мог заставить монахов принять его в дар и в нём поселиться, потому что, по их мнению, титул «Несравненный» мог по праву носить лишь один Будда. Что скажут на это наши новомодные западные прелаты? И такая скромность и бескорыстие полностью соответствуют характеру бирманской сангхи. Мистер Скотт, самый авторитетный автор в области бирманологии за исключением епископа Биганде, свидетельства которого подтверждают нижесказанное, пишет:
«Атмосфера в монашеской сангхе, безусловно, здоровая. Любые нарушения закона, которые чрезвычайно редки, строго караются; похнги (pohngyee) (так называют монаха, совершившего какой бы то ни было тяжкий грех) немедленно изгоняется из монастыря и отдаётся на милость народа, который вовсе не будет к нему снисходительным. Народ высоко ценит монахов за их самоотречение… Видно, что религия пронизывает Бирму так глубоко, как ни в одной другой стране»3.
Поэтому у меня есть все основания ожидать больших результатов после успешного начала моей работы в этом краю добрых монахов и благочестивых мирян.
Ещё одно место, которое я посетил в Мандалае, – это Храм Питаки в Куто-До. Это один из самых уникальных и, в то же время, прекрасных памятников архитектуры, оставленных после себя разными правителями. Его строителем был Миндон Мин Добрый. Представьте себе центральную пагоду, в которой находится великолепная статуя Господа Будды, а вокруг неё концентрически располагаются 729 квадратных киоска; при этом каждая из маленьких святынь содержит одну вертикально стоящую большую толстую плиту из белого мрамора с выгравированными на её двух сторонах бирманскими иероглифами отрывками из Трипитаки на пали. Начиная с определённого киоска во внутреннем квадрате, эти плиты содержат текст Сутта-питаки, словно страницы книги, переворачивающейся до тех пор, пока эта Питака не закончится. Затем после перерыва со следующей плиты начинается текст Виная-питаки и, наконец, плиты киосков внешнего ряда содержат текст Абхидхамма-питаки – буддийской метафизики, представляющей собой жизнь и душу буддийской религии, её непреходящее естество и чистую реальность, хотя этот факт, кажется, почти никем не подозревается из наших комментаторов и критиков кроме ныне покойного епископа Биганде, являющимся одним из исключений.
Эта версия Трипитаки в Куто-До рассматривается всеми бирманцами как эталон. Прежде чем приступить к работе, Миндон Мин созвал совет монахов, который тщательно изучил различные сохранившиеся рукописи на пальмовых листьях и из них составил наиболее точный текст. Затем Миндон Мин передал его копию резчикам, чтобы те выгравировали его на мраморе. В настоящее время член Теософского Общества Мунг Шоунг развивает этот проект дальше с целью создания доступной версии текста Трипитаки, прошедшего проверку на подлинность. Для этого ему необходимо 15000 рупий, но он надеется, что сможет собрать эти деньги.
Направляясь домой, четвёртого февраля я покинул Мандалай с его добрыми горожанами, и многие влиятельные друзья сопровождали меня на вокзал, чтобы попрощаться. Здесь мне также пришлось расстаться с прекрасным другом и истинным джентльменом У. Хмоай Тха Ауном, который чуть не расплакался, потому что не мог сопровождать меня в Мадрас, Австралию и на край света. Таким образом, со мной остались только Моунг Швей Хла да пара слуг.
В Рангуне я во второй раз выступил с лекцией в пагоде Шведагон (как говорилось раньше, моё первое выступление состоялось в 1885 году). Моя аудитория была большой и состояла из влиятельных и внимательных людей. Нельзя сказать, что я был очень благодарен священникам и попечителям этого всемирно известного храма, когда в прошлый раз в Рангуне узнал, что попечители собрали огромное количество рупий у публики за вход на восстановление позолоты пагоды. Конечно, эта пагода – великолепное сооружение, являющееся жемчужиной среди религиозных построек, но я обратил внимание попечителей на то, что истинная социальная экономика должна тратить большие суммы денег на публикацию буддийских Священных Писаний и защиту буддизма, и только их остаток пускать на позолоту храмов, если все эти деньги будут собраны. В этот приезд я увидел, что позолота, восстановленная в 1885 году, сильно пострадала в условиях местного климата, и попечители говорили о том, что следует много потрудиться, чтобы её повторно реставрировать. Но это переполнило чашу моего терпения, и я несколько раз очень ясно сказал им, что их первоочередной задачей является сбор 15000 рупий, необходимых для публикации Питак, высеченных на камне в Мандалае, а после этого надо сделать ещё много другого, прежде чем на их пагоду ляжет ещё больше позолоты.
В Рангуне мне также посчастливилось провести час в дружеской беседе с почтенным и всеми любимым римско-католическим епископом Авы, отцом Биганде. Литературный мир знает его по «Легенде о Гаутаме», самом раннем западном сочинении о жизни Будды. Я имел честь познакомиться с его светлостью в 1885 году, когда находился в Рангуне. На сей раз я решил не выезжать из Бирмы, не отдав ему повторно дань уважения как прелату, учёному и человеку. Я увидел, что он физически ослабел и был настольно разбит дрожательным параличом, что даже письмо давалось ему с очень большими усилиями. Но его ум остался таким же ясным и твёрдым, как прежде. Он сказал мне, что первое издание его книги было полностью распродано, и мистер Трюбнер на свой страх и риск получил разрешение на её переиздание, чтобы оставить всю прибыль себе. Я убедил его написать ещё один такой же научный, глубокий и беспристрастный труд, как его первая книга о буддизме. Он спросил, какую тему я хотел бы ему предложил, и, отвечая, я упомянул о Абхидхамме, противопоставив её современным философским спекуляциям. Он улыбнулся и сказал: «Из всего вы выбрали самое лучшее, потому что метафизика буддизма – это его настоящая сердцевина и сущность. По сравнению с ней легендарные истории о личности Будды не заслуживают никакого внимания». Но на его добром и выдающем ум лице промелькнула тень печали, и он сказал: «Уже слишком поздно; я больше не могу работать. Вы, более молодые люди, должны сами взяться за это дело».
Я чувствовал большое нежелание с ним расставаться, потому что он явно быстро сдавал, а в его 78-летнем возрасте никто не может рассчитывать на будущие встречи, заглядывая далеко вперёд. Но в конце нашей беседы я с радостью получил его благословение и покинул его, чтобы больше никогда с ним не встретиться. При жизни он пользовался уважением всех бирманских буддистов, которые знали о его бескорыстии и преданности истине, и теперь, когда он умер, его вспоминают с любовью.
_________________________________
1 – компонент ткани, окрашивающийся метахроматическим красителем, диазокраситель, способный изменять свой цвет при хромировании – прим. переводчика
2 – Шан – штат (национальный округ) в Мьянме. – прим. переводчика
3 – «Прошлое, настоящее и будущее Бирмы». Лондон, 1886 год.
.jpg)
ГЛАВА XVI
АВСТРАЛИЯ И ЗАВЕЩАНИЕ ГАРТМАННА
(1891)
Двенадцатого февраля я вернулся в Мадрас, где узнал, что меня ждёт приятный сюрприз. Им оказалось письмо профессора Леона де Росни из Сорбонны, в котором сообщалось, что я избран почётным членом Общества Этнографии в Париже на место, освободившееся после смерти востоковеда Сэмюэля Бёрча. В течение нескольких лет мы с профессором де Росни были в дружеских отношениях, будучи связанными любовью к буддийской философии. Однажды он поведал мне, что использовал мой «Буддистский катехизис» для своих лекций и сказал своим ученикам, что они найдут в нём больше настоящего буддизма, чем в любой из книг, опубликованных востоковедами.
Четыре дня спустя я упаковал багаж и сел на пароход, идущий через Коломбо в Австралию. С 18-го февраля по 3-е марта мне пришлось ждать в Коломбо австралийский корабль, но каждая минута моего времени была занята делом. Среди прочего было получено одобрение моих «Четырнадцати Предложений», или «Основ Буддизма», принятых и подписанных Сумангалой и Субхути, двумя высокопоставленными Первосвященниками Канди и большим количеством главных бхиккху, официально выразивших согласие с ними от имени сингальского буддизма. Это был ответ от имени всей Южной ветви, так как буддизм Сиама идентичен буддизму Бирмы и Цейлона. В Веллаватте, Панадуре, Канди, Катугастоте, Дехивалле и других местах я выступил с лекциями от имени буддийских школ, причём в одних местах собирал пожертвования, а в других раздавал призы. Араканские буддисты через Вондаука Тха Дуэя из Акьяба прислали мне телеграмму с приглашением срочно посетить их страну и вместе с ней перевели деньги на мою поездку, но я был вынужден отложить этот визит на будущее до более удобного случая.
В это же время проводился эксперимент по созданию Цейлонской Секции Теософского Общества, и я назначил доктора Дейли её Генеральным секретарём. Однако результат не оправдал даже скромных ожиданий, поэтому я освободил его от этой должности и в качестве эксперимента назначил его Генеральным управляющим школ. Я также обратился к общественности с призывом о создании Фонда Весак, который стал бы органом пропаганды буддизма в иностранных государствах. Однако мне никогда не удавалось заинтересовать сингальцев этой работой, так как их симпатии и усилия были полностью сосредоточены на всём, что касалось буддийской религии в их собственной стране. Дело в том, что нигде на Востоке люди не имеют ясного представления об иностранных государствах и нациях, и в Индии я редко встречал, когда различали белых людей разных национальностей, которых обычно смешивают и называют «европейцами», включая в их число даже американцев.
В то время в гавани Коломбо стоял русский фрегат, на котором царевич (ныне царь) совершал кругосветное путешествие в сопровождении именитых людей. Один из них во время поездки царевича в Индию, как раз в то время, когда я находился в Бирме, посетил Адьяр, проявил большой интерес к Теософии и купил несколько наших книг. Мне было жаль, что мы с ним разминулись, равно как и то, что я пропустил бал в Доме Правительства, на который новый губернатор лорд Венлок пригласил меня, чтобы «иметь честь встретиться с Его Императорским Высочеством Царевичем». Узнав от русского консула в Коломбо, что некоторые люди из окружения наследного князя будут рады со мной познакомиться, я поднялся на борт фрегата и имел замечательную часовую беседу с прекрасными джентльменами – начальником департамента по делам религии министерства внутренних дел, князем Эспером Ухтомским, который исполнял обязанности личного секретаря царевича во время этой поездки, и лейтенантом Н. Крауном из департамента военно-морских сил в Санкт-Петербурге. Особенно мне было интересно поговорить с князем Ухтомским из-за его сильного интереса к буддизму, который он много лет специально изучал в монгольских ламаистских монастырях. Также он много времени уделял и изучению других религий. Он был достаточно любезен и пригласил меня совершить поездку по буддийским монастырям Сибири. Он попросил у меня экземпляр моих «Четырнадцати Предложений», чтобы затем их перевести и распространить среди буддийских первосвященников по всей империи. Впоследствии он так и сделал.
Первого марта из Адьяра прибыл мистер Ричард Харт, следовавший в Англию после трёхлетней работы в нашей Штаб-квартире.
Как говорилось раньше, я отплыл в Австралию 3-го марта на прекрасном пароходе «Океания» британской транспортной компании «P. & O.». Пятого марта мы пересекли экватор (я сделал это впервые), но моряки не воспользовались этим и не показывали пассажирам никаких фокусов. На следующий день я увидел то, что явилось для меня настоящим чудом: это была горизонтальная радуга вместо обычной, в форме арки. Мне показалось, что я это заметил момент, когда эта «подобная струне радуга растаяла». Плаванье во всех отношениях было гладким и приятным. Двенадцатого марта по просьбе пассажиров я выступил с лекцией в первом салоне на тему «Сущность буддизма». На этой лекции председательствовал достопочтенный Дж. Т. Уилшир, член парламента, который после её окончания выступил с прекрасной речью. Тринадцатого марта мы достигли земли короля Георга и встали на якорь у Олбани, но из-за оспы в Коломбо оказались на карантине, и, таким образом, не смогли сойти на берег, чтобы осмотреть местность. Семнадцатого марта мы прибыли в порт Аделаиды, а 18-го – Мельбурна. В Мельбурне я встретился с миссис Пикетт, одним из давних членов нашего Общества, в доме которой, расположенном в Кью, состоялась встреча приветствовавших меня теософов. Со мной в отеле завтракал, а затем и обедал мистер Джеймс Миллер из Мельбурна, мой старый попутчик в поездке по Японии, с которым я также встречался в Лондоне.
Двадцатого марта мы отплыли в Сидней, куда прибыли ранним утром 23-го. В то время губернатором Нового Южного Уэльса был мой старый знакомый, граф Джерси, который вместе с супругой, получившей от меня известие о моём приезде, принял меня с величайшей добротой. В тот же день я присутствовал на вечеринке в саду у Её Светлости, а на следующий день обедал в Доме Правительства. Трудно представить себе более прекрасный вид, чем тот, что предстал перед нами. Здание Дома Правительства находится на пологом склоне, выходящем на всемирно известную гавань Сиднея, и перед нашим взором простёрлись великолепные пейзажи. Старая пословица гласит: «Увидеть Неаполь и умереть», но, что касается меня, то я бы в ней заменил Неаполь Сиднеем. Лорд Джерси был чрезвычайно удивлён, когда мы с леди Джерси начали подшучивать друг над другом в связи с её вступлением в наше Общество, что я объяснил её интеллектуальным интересом к мистическим исследованиям, ведь при этом она подавила в себе инстинкт консерватизма, побудивший её стать одним из основателей «Лиги Первоцветов». Более приятных знакомств, чем с этой супружеской четой, у меня никогда не было.
Тогда же я имел удовольствие познакомиться с несколькими теософами, и 25-го марта отплыл в Брисбен на пароходе «Барку». В своём дневнике я сделал запись о притягательном внешнем виде корабельной столовой, которая была художественно отделана светлым деревом с белыми и тёмными мраморными плитками. В связи с этим я вспомнил, что большинство пароходов курсируют в неспокойных водах вдоль берегов Австралии, Тасмании и Новой Зеландии, поэтому для пассажиров создаются удобства, которые они только могут пожелать. Что касается стола, то он тоже заслуживает всяческих похвал. О моей поездке на этом корабле стоит упомянуть только потому, что на нём я встретил человека, который показался мне чем-то вроде «шутки природы». Он был титулованным борцом и чемпионом в лёгком весе, но при этом оставался тихим и спокойным джентльменом, с которым приятно общаться; кроме этого, он пользовался популярностью и как известный пианист. Его игра была очень одухотворённой. Когда он садился за инструмент, то откидывал голову, а его пальцы блуждали по клавишам, извлекая из них мелодичные звуки. При этом в его взгляде появлялась особая мечтательность, словно он улавливал гармонию из более высоких сфер. Мне бы здесь хотелось вспомнить интересную историю о музыке в его жизни, которую он мне поведал, но поскольку в своём дневнике я записал только слова «три месяца вдохновения», всё остальное стёрлось из моей памяти. В ней всплывает лишь смутное воспоминание о том, как он находился под воздействием духа Гармонии, который осенял его в течение трёх месяцев, и что с тех пор его влияние никогда полностью не исчезало. Во всяком случае, он садился за пианино и играл музыкальные импровизации, пока обязательства не заставляли его участвовать в состязаниях на приз. Тогда он избивал подобного себе зверя, который, в свою очередь, избивал его самого, и так продолжалось до тех пор, пока один из них или оба не теряли способность снова выйти на бой.
Двадцать седьмого марта в 10 часов утра я прибыл в Брисбен. Город находится в полутора часах плаванья от залива вверх по реке, дома и фермы по берегам которой гораздо больше похожи на аналогичные постройки в Америке, чем в Англии. В Страстную Пятницу все офисы и магазины были закрыты, и я не наблюдал никакой деловой активности. Но ведомый «журналистским» инстинктом, который так силён в моих жилах, я зашёл в офис «Обсервера» и увидел там мистера Роуза, либерально мыслящего шотландца, заместителя редактора, с которым у меня сразу же завязалась дружба. Абзац о моём приезде в «Курьере», вышедшем на следующее утро, породил поток посетителей, который не прекращался весь следующий день. Мы с мистером Роузом завтракали в моём отеле, а к обеду к нам присоединился мистер Вудкок, главный секретарь Колониального Секретариата, очень добродушный и приятный джентльмен. В полдень я встретился с судьёй Полом из окружного суда, у которого был японский дом, все материалы для которого были привезены из Цветущего Королевства и пущены в дело японскими плотниками, специально нанятыми для этой работы. Безусловно, судья был одним из самых интересных людей, с которыми я когда-либо заводил дружбу; и поскольку во время моего пребывания в Брисбене мы почти постоянно находились вместе, от этого визита у меня остались самые чудесные сувениры. После того, как меня представили в Клубе, я завязал знакомства со многими местными эрудированными и талантливыми людьми, в том числе, с журналистами. Поэтому мой приезд стал темой для разговоров в городе, и когда в «Телеграф» появилось длинное интервью со мной, вообразите, насколько возрос поток посетителей в мои апартаменты. Я познакомился с замечательной супружеской четой, мистером и миссис Броу, комиками, игра которых мне очень понравилась и которые стали членами нашего Общества.
Как было сказано раньше, целью моей поездки была Тувумба, и 30-го марта я отправился туда на поезде и через шесть часов созерцания замечательных пейзажей прибыл в этот город. Здесь меня сопровождал мистер У. Кастлс, один из душеприказчиков мистера Гартманна, а другой, мистер Дж. Росслер, пригласил меня остановиться в гостинице вместе с ним; но поскольку между наследниками, душеприказчиками и мистером Дж. Х. Уотсоном, членом Теософского общества, управляющим «Питомником Гартманна», возникли трения, я предпочёл поселиться в отеле «Империал», чтобы оставаться совершенно беспристрастным. Я был в восторге от расположения Тувумбы, с одной стороны от которой простирались большие холмистые луга, а с другой – голубые холмы. На следующее утро после моего приезда я встретился с семьёй Гартманна – его братом Хьюго, дочерью Хеленой, сыновьями Карлом и Германом, зятем, мистером Дэвисом (мужем Хелены), а также с двумя его душеприказчиками. Разумеется, они смотрели на меня как на врага, как на наследника их отца и всячески старались сломить мою волю, но безуспешно. Сначала они приняли меня холодно и с недоверием. Но когда они увидели, что я совсем не склонен обойтись с ними грубо, их злоба постепенно улетучилась, и в конце разговора они безоговорочно доверили мне представлять их интересы и заявили, что будут удовлетворены любым вариантом раздела недвижимости и пойдут на любой компромисс, который я смогу им предложить. Бедняги! Они ходили по городу, осуждая своего отца, жалуясь на несправедливую судьбу и порождая предубеждения против Общества. Поэтому я пришёл к убеждению, что очень скоро толпа побьёт меня камнями и выгонит из города, вымазав смолой с перьями. Однако я, как и все остальные в Адьяре, был невинен как младенец, совершенно не ведая о своём приобретении, не давая никакого согласия на действия покойного и не испытывая никакого интереса к подобного рода вещам. У меня не было подозрений, что он намеревался что-то оставить Обществу или завещать ему какие-то деньги. Если бы он только намекнул мне о своём намерении, я бы попытался отговорить его от подобной несправедливости по отношению к своей семье и, таким образом, помешал бы её членам посылать свои проклятия ему вслед в Камалоку. Те, кому интересны все обстоятельства этого дела, могут узнать о них, прочитав в «Теософе» за август 1891-го года мою статью «Наше австралийское наследство: урок». Однако все хорошо осознали сложившуюся ситуацию, и я принял приглашение мистера Уотсона поехать вместе с ним в «Сады Гартмана», чтобы там остановиться.
Эти сады представляли собой замечательное место наподобие популярного курорта с декоративными ландшафтными арками, изобилием сосен, пальм, алоэ, декоративных и цветущих кустарников и растений, свидетельствующих о садоводческом мастерстве ушедшего в иной мир владельца. Здесь была просторная оранжерея, полная редких растений, а другая, смежная с домом, имела высокую деревянную крышу с башней или фонарём на потолке. В этом последнем помещении хранились экземпляры диковинных раковин, кораллов, бабочек и банок с рептилиями, которые имели научную ценность, в то время как его четыре стены были усеяны художественно уложенными трофеями, представлявшими собой образцы экзотического военного оружия, предметы для охоты и животноводства, рыболовные сети, копья и снасти, используемые дикарями Новой Гвинеи. Этот питомник расположен на вершине горного хребта на высоте 2000 футов над уровнем моря, и с фасада дома взгляду восхищённого наблюдателя открываются разнообразные ландшафты с дикими эвкалиптами, джунглями и редкими полянами, простирающимися на 70 миль до вереницы голубоватых холмов, за которыми где-то далеко лежит Брисбен, столица Квинсленда. Попав на территорию питомника с общественной дороги, продвигаешься по аллее из кактусов, алоэ и пальм, произрастающих в Океании и других тропических местностях, до тех пор, пока не упрёшься в забор, окружающий декоративные сады, через который могут пройти только пешеходы. От забора вглубь территории идёт покрытая травой дорога, имеющая такую же ширину, как и ведущая к ней аллея. Извиваясь, она доходит до самого дома, который спрятан в роще из хвойных деревьев. Это место славится во всей колонии своей красотой и известно тысячам людей из других австралийских колоний, поскольку здесь расположен дом обладателя нескольких сотен дипломов и медалей, полученных на различных садоводческих выставках. Мистер Гартманн был неутомимым тружеником и, помимо занятия своим бизнесом, вёл переписку с самыми выдающимися ботаниками и натуралистами и дал своё имя некоторым новым видам растений и насекомых. Его сады раскинулись на территории площадью в 42 акра. Помимо этого имения, он владел акциями богатых рудников и имел крупную сумму на своём банковском счёте. Это и была собственность, завещанная через меня Теософскому Обществу, и моё право на неё было полностью признано высшим судом. Несомненно, мои читатели извлекут практический урок из моего отказа от прав на эту собственность в пользу ущемлённых наследников покойного: это как раз то, что мы, теософы, называем альтруизмом. По приблизительным подсчетам стоимость имущества тогда составляла около 5000 фунтов стерлингов.
Размышляя над этим, я подумал, что если вернуть членам семьи Гартманна четыре пятых стоимости его имущества, на которое они вообще не рассчитывали, и оставить одну пятую Обществу, то я в некотором роде исполнил бы желание мистера Гартманна оказать существенную помощь нашему делу; также мне показалось более чем правильным, если стоимость моей поездки в оба конца будет оплачена деньгами с его банковского счёта. В конце концов, после всесторонних размышлений я составил и на следующий день сделал семье Гартманна такое предложение:
ОКРЕСТНОСТИ ПИТОМНИКА, ТУВУМБА, 9-е апреля 1891-го года.
«Я делаю следующее предложение детям и братьям ныне покойного Ч. Х. Гартманна:
I. Я продам им или кому-то ещё, кого они выберут в качестве своего представителя, все мои права как президента Теософского Общества на часть причитающегося мне имущества за 1000 фунтов стерлингов (одну тысячу фунтов) наличными и за сумму, достаточную для покрытия расходов на мою поездку в Австралию и возвращение в Индию (скажем, 130 фунтов стерлингов).
II. Для этого я оформлю все необходимые юридические документы и поручу душеприказчикам вместо себя передать наследникам имущество, юридически являющееся моим.
III. Если они пожелают, из 1000 фунтов стерлингов половину или три четверти суммы (то есть, 500 или 750 фунтов), на их усмотрение, я возьму наличными; оставшуюся часть денег я передам им в ипотечный кредит по ставке шесть процентов (6%)1 годовых в залог под землю в собственности Питомника (42 или 43 акра) с постройками и всем прочим в том виде, как они есть, не включая сам питомник или его тепличный фонд.
Ипотека может оставаться в силе в течение пяти и более лет, и все отношения, связанные с кредитом, могут быть в дальнейшем урегулированы по взаимному согласию между наследниками Гартманна и мной или моим официальным представителем.
IV. Все члены семьи Гартманна должны уведомить меня о своём согласии с этими условиями и о своих пожеланиях для того, чтобы я оформил передаточные документы и имел бы дело с одним или двумя из их числа в качестве представителей всех пяти наследников.
V. Все члены семьи Гартманна должны взять на себя обязательства по распределению его наследства между собой в соответствии с тем, как указано в завещании.
VI. Это предложение должно быть принято не позднее 17-го апреля.
Г. С. ОЛЬКОТТ, Президент Теософского Общества»
Не выходя из комнаты, наследники приняли это предложение с выражением искренней благодарности. Этот документ имеет следующую передаточную надпись:
«Мы принимаем вышеупомянутое предложение и просим полковника Олькотта признать нашим посредником и представителем уважаемого Исамберта из Брисбена.
(Подписи) Ч. Х. ГАРТМАНН, Х. Х. ГАРТМАНН, ХЕЛЕНА ХАРТМАНН-ДЭВИС. В присутствии Ф. Харли Дэвиса и Джона Росслера» (одного из двух душеприказчиков Гартманна).
Я привожу здесь этот документ десятилетней давности, иллюстрируя своё ранее опубликованное повествование, и сотни или тысячи тех, кто прочтёт эту главу, узнают об этом событии и связанных с ним последующих переменах впервые. И я рад сказать, что мои коллеги по Обществу единодушно меня одобрили. Несколько позже началась настоящая неразбериха в ценах на колониальную недвижимость, поэтому я отказался от своей претензии на 1000 фунтов стерлингов и передал семье Гартманна абсолютно всё имущество, ничего не оставив себе, кроме расходов на поездку и нескольких новозеландских диковинок стоимостью около 5 фунтов стерлингов, которые сегодня можно увидеть в Адьярской библиотеке.
Меня позабавило мгновенное изменение общественного мнения по отношению к Обществу и лично к себе: теперь наследники стали петь мне дифирамбы, а австралийская пресса вторила им эхом; некоторые даже говорили, что мой поступок пронизан более христианским духом, чем попечителей шотландской пресвитерианской церкви, которые получив по завещанию фанатичной женщины целое состояние в 16000 фунтов стерлингов, отказалась выделить её нищей сестре даже небольшую сумму, позволявшую ей выйти из работного дома. Первая реакция на моё пребывание в Тувумбе заключалась в том, что меня пригласили выступить с публичной лекцией на тему «Теософия и буддизм», председателем которой был один из членов парламента. Так случалось в каждом городе, который я посещал. На мои лекции неизменно приходили христианские священники, а мои апартаменты в отелях наводняли дамы и джентльмены, занимавшие самое высокое положение в обществе. Они сильно хотели получить от меня ответы на свои вопросы и вступить в наше Общество, и (не говорите это в Гатах!) очень влиятельные ортодоксальные христианские священники пополняли ряды Теософского Общества, кости которого миссионеры в Индии пытаются грызть уже в течение многих лет!
Когда я поехал в Австралию, в этой части света у нас было всего три слабеньких отделения: в Мельбурне, Веллингтоне (Новая Зеландия) и Хобарте (Тасмания). Тот, который пытался открыть Гартманн, потерпел полную неудачу, и среди его бумаг я нашёл устав, так и не вступивший в силу. Он лежал вместе с многочисленными дипломами о членстве в нашем Обществе, датированными 1881 годом, но так и не врученными своим обладателям. Когда я уезжал из Австралии, в ней насчитывалось уже семь сильных филиалов, и среди их членов были радикальные мистики и теософы, от которых я много ожидал и которые впоследствии меня не разочаровали. Перед отъездом из Аделаиды (Южная Австралия) 26-го мая я выпустил стандартное официальное Уведомление, разрешающее создание Секции нашего Общества. К моему большому разочарованию, оказалось, что мне не повезло с Генеральным секретарём и его помощником, которых я самолично назначил; но со временем всё изменилось к лучшему, и теперь у нас в колониях много мужчин и женщин, которые отличаются от членов любой другой части Общества в лучшую сторону.
Девятого мая в 2 часа дня, взяв деньги, я отправился в кассу за заранее заказанным билетом из Сиднея в Новую Зеландию, но была субботу, и касса оказалась закрытой, поэтому я вернулся обратно. Меня ждали в Веллингтоне, Окленде и других местах, рассчитывая на большие результаты, в том числе, на создание новых филиалов. А наши друзья из Тасмании уже арендовали общественный зал, договорились о моём проживании и всех других мелочах. Однако смерть Е. П. Б. изменила мои планы, заставив отменить поездку в Новую Зеландию и Тасманию. Получив телеграмму от Лондонского Совета об её кончине, 27-го мая я отправился «домой» через Коломбо на пароходе «Массилия». На борту этого крепкого прочного судна по просьбе пассажиров и любезного капитана Фрейзера я выступил с лекциями, а выручку направил на достойную цель – содержание сиротского приюта для детей моряков коммерческих служб. Билеты продавались по одному шиллингу, и в итоге для приюта была собрана неплохая сумма в размере 4 фунтов стерлингов и 10 шиллингов. Капитан Фрейзер был настолько добр, что попросил меня взять хотя бы половину этих денег для Адьярской библиотеки, но я отказался, так как они предназначались не для этой цели.
Первое мысленное сообщение о смерти Е. П. Б. было получено мной «телепатически» от неё самой, после чего последовало второе, имевшее аналогичное содержание. Третье я получил от одного из репортёров, присутствовавших на моей заключительной лекции в Сиднее: когда я покидал трибуну, он сказал мне, что из Лондона пришло известие об её смерти. В своей дневниковой записи за 9-е мая 1891-го года я говорю: «У меня было неприятное предчувствие смерти Е. П. Б.». Запись, датированная следующим днём, гласит: «Сегодня утром я почувствовал, что Е. П. Б. умерла: третье предупреждение». И последняя запись, сделанная в этот день: «Телеграмма: Е. П. Б. умерла». Только те, кто видел нас вместе и знал о тесной мистической связи между нами, могут понять ту скорбь, которая охватила меня после получения этого страшного известия.
Перевод с англ. Алексея Куражова
.jpg)
25.06.2020 11:44
ИСТОЧНИК: Пер. с англ. Алексея Куражова
Герман26-06-2020 12:40:01
Спасибо за интересный материал.
"В то время в гавани Коломбо стоял русский фрегат, на котором царевич (ныне царь) совершал кругосветное путешествие в сопровождении именитых людей. Один из них во время поездки царевича в Индию, как раз в то время, когда я находился в Бирме, посетил Адьяр, проявил большой интерес к Теософии и купил несколько наших книг. Мне было жаль, что мы с ним разминулись, равно как и то, что я пропустил бал в Доме Правительства, на который новый губернатор лорд Венлок пригласил меня, чтобы «иметь честь встретиться с Его Императорским Высочеством Царевичем». Узнав от русского консула в Коломбо, что некоторые люди из окружения наследного князя будут рады со мной познакомиться, я поднялся на борт фрегата и имел замечательную часовую беседу с прекрасными джентльменами — начальником департамента по делам религии министерства внутренних дел, князем Эспером Ухтомским, который исполнял обязанности личного секретаря царевича во время этой поездки, и лейтенантом Н. Крауном из департамента военно-морских сил в Санкт-Петербурге. Особенно мне было интересно поговорить с князем Ухтомским из-за его сильного интереса к буддизму, который он много лет специально изучал в монгольских ламаистских монастырях. Также он много времени уделял и изучению других религий. Он был достаточно любезен и пригласил меня совершить поездку по буддийским монастырям Сибири. Он попросил у меня экземпляр моих «Четырнадцати Предложений», чтобы затем их перевести и распространить среди буддийских первосвященников по всей империи. Впоследствии он так и сделал".
Ухтомский написал об этом путешествии прекрасную книгу, в которую включил следующие слова о Блаватской:
«Мы положительно находимся в стране, где далеко не проведены и пока, пожалуй, неопределимы связь и грань между явлениями совершенно естественного порядка и теми, которые на европейский взгляд отмечены признаками чудесного. Оттого-то именно в Индии, по инициативе одной много видевшей и много знавшей русской женщины (Е. П. Блаватской), зародилась мысль о возможности и необходимости основать целое общество теософов, искателей Истины в широчайшем смысле слова: с целью избирать адептами людей всякой веры и расы, глубоко вникать в сокровеннейшее учение восточных религий, привлекать азиатов к искреннему духовному общению с образованными иностранцами, поддерживать таинственные сношения с разными верховными жрецами, аскетами, чародеями и т. п. Здесь, у Мадраса, в предместье Aдъяp (у маленькой реки того же названия) учредился центр нового оригинального братства. Деятельным помощником и другом нашей талантливой соотечественницы, приобретшей в России литературную известность под именем Радда-бай, явился американский полковник Олькот. Огромное число разветвлений мадрасской теософической ложи возникло в Азии, и в Америке, и в Европе. Несколько органов периодической печати специально посвятило себя констатированию и отчасти изучению необъяснимых психических феноменов из области иогизма, т. е. магических актов воли человека, для которого условия пространства и времени перестают существовать. Блаватская вызвала бурю обличений в шарлатанстве, чуть — ли не в силу подозрительности англичан должна была навсегда покинуть преисполненный чудес и столь полюбившийся ей полуостров; но искусство её вызывать к себе бескорыстную симпатию и преданность туземцев, их смутная жажда сплотиться под знаменем этой странной северной женщины из народа, радикально чуждого Альбиону, — её постоянные разъезды по стране ради сближения с волхвами и в попытках быть допущенной к разным заветным тайнохранилищам браминов и джайнистов, — всё вместе взятое создало ей исключительное положение, какого с давних пор никто и нигде не занимал (пожалуй, начиная от тех отдалённо-блаженных дней, когда ясновидящие старицы на рубеже истории говорили со своими первобытно мыслящими единоплеменниками на вещем языке богов!). Для Индии настоящего и будущего Е. П. Блаватская не умерла и не умрёт».
Кн. Ухтомский Э.Э. Путешествие Государя Императора Николая II на Восток (1890-1891). Том 2. — Спб.; Лейпциг: Ф.А. Брокгауз, 1895. С.88-91.
Администратор
Спасибо, Герман.ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".