26 марта в 19:00 в Московском доме книги состоится презентация книги «Николай Рерих». Круглый стол «Наследие Николая Рериха – культурный мост между Россией и Индией» (Дели). Выставка Международного Центра Рерихов «Вселенная Мастера», посвященная 150-летию Н.К. Рериха, в Индии Выставка «Издания Международного Центра Рерихов» в Новосибирске. Новости буддизма в Санкт-Петербурге. Благотворительный фонд помощи бездомным животным. Сбор средств для восстановления культурной деятельности общественного Музея имени Н.К. Рериха. «Музей, который потеряла Россия». Виртуальный тур по залам Общественного музея им. Н.К. Рериха. Вся правда о Международном Центре Рерихов, его культурно-просветительской деятельности и достижениях. Фотохроника погрома общественного Музея имени Н.К. Рериха.

Начинающим Галереи Информация Авторам Контакты

Реклама



Листы старого дневника. Главы XXVI, XXVII. Г.С. Олькотт


 

 

 

МАДАМ БЛАВАТСКАЯ ДОМА.

Е. П. Б., главным образом, занималась общественной деятельностью; давайте же теперь посмотрим, какой она была в домашней обстановке.

 

Но для начала, кто-нибудь знает, почему она так сильно хотела, чтобы её называли «Е. П. Б.», и так ненавидела обращение «Мадам»? Если вспомнить вехи её неудачного замужества, приведённые мистером Синнеттом в его «Случаях…», то нет ничего странного в том, что ей не нравилось, когда к ней обращались по фамилии Блаватская. Это замужество не принесло ей ни положения в обществе, ни счастья, ни добрых отношений с супругом, которого она на спор привязала к себе на радость и беду. Тем не менее, прежде чем в Филадельфии выйти замуж за другого человека, мистера Б., она поставила ему условие, что не должна менять свою фамилию и не поменяла её. Исключение составили лишь документы при последующем разводе, в которых она называла себя по имени своего второго мужа. К обращению «Мадам» она питала своего рода отвращение, поскольку у неё оно ассоциировалась с кличкой собачки её знакомого в Париже, к которому она испытывала особую неприязнь. Я полагаю, что видимая эксцентричность, когда она называла себя тремя начальными буквами своего полного имени, таила в себе более глубокий смысл, чем обычно думали. Это означало, что личность нашего друга была настолько связана с некоторыми из её Учителей, что, по сути, она носила имя, которое редко подходило какой бы то ни было разумной сущности, ежеминутно её контролировавшей; и азиат, который говорил с вами посредством её губ, конечно же, не был ни Еленой, ни вдовой генерала Блаватского, ни вообще женщиной. Но каждая из этих меняющихся сущностей вносила вклад в создание сложной личности, включающей в себя сумму их всех и самой Елены Петровны. На это могли намекать буквы «Е. П. Б.», которые она использовала в качестве своего имени. Это напоминает мне коллаж (composite photograph) – видна реальная сущность, но она смешана с дюжиной или более других – то есть то, что сэр Фрэнсис Гальтон первым вынес на наше обозрение в своём «Исследовании человеческих способностей». Тем, кто не знал её так близко, как я, такое предположение на первый взгляд может показаться несостоятельным, но я склоняюсь к тому, что оно является правильным.

 

Наша повседневная жизнь в «Ламасери» была такова. В соответствии с нашей работой и её перерывами, вызванными приёмом посетителей, мы завтракали приблизительно в 8, ужинали в 6, а по утрам чуть меньше часа занимались каждый своими делами. Е. П. Б. завтракала дома, а я - в городе, недалеко от своей адвокатской конторы. Когда мы встретились впервые, я был очень активным членом Клуба «Лотос», но написание «Изиды» раз и навсегда положило конец моим связям с клубами и мирским заботам в целом. После завтрака я отправлялся в свою контору, а Е. П. Б. садилась за стол работать. Обычно к ужину к нам приходили гости, и редкий вечер мы проводили в одиночестве, так как даже если никто из посетителей к нам не заходил, то, как правило, кто-то оставался у нас на квартире. Наш домашний быт был прост; мы не пили вино или спиртное и питались обычно. Нам помогала прислуга, выполняющая всю работу, в количестве одного человека или, вернее, череда сменяющих друг друга домработниц, потому что мы не держали их очень долго. Горничная уходила к себе домой после того, как убирала со стола обеденные предметы, и с этого времени мы должны были открывать двери сами. Это было несложно; но труднее было раздобыть чай с молоком и сахаром для полной комнаты гостей, скажем, в 1 час ночи, когда Е. П. Б. презрительно пренебрегая состоянием домашних дел, могла сама взять чашку и пафосно воскликнуть: «Давайте же все их чем-нибудь наполним: что вы на это скажете»? И было бесполезно мне выражать своё несогласие жестами, поскольку она не обращала на них никакого внимания. Таким образом, после всяческих бесплодных полночных поисков молока или сахара где-нибудь поблизости, моё терпение кончалось, и тогда я спокойно говорил:

 

«ЧАЙ».

 

«Гости могут найти кипяток и чай, а, возможно, молоко и сахар на кухне и любезно обслужить себя сами».

 

Это сильно напоминало богемный стиль ведения всего хозяйства, но ничего подобного не было и в помине. После этого завсегдатаи тихо поднимались и уходили на кухню, чтобы заварить себе чай. За ними было очень забавно наблюдать. Прекрасные дамы, учёные профессора, известные художники и журналисты, все становились членами нашего «Кухонного Кабинета», как мы его шутливо называли.

 

О домоводстве Е. П. Б. не имела даже элементарных понятий. Однажды, захотев сварить яйца, она положила сырые яйца на раскалённые угли! Иногда наша горничная уходила в субботу вечером и оставляла нам приготовленную на день еду, которую мы съедали так быстро, как получалось. Тогда Е. П. Б. доставала провизию и готовила еду? Поистине нет, это делал её бедный коллега. Она могла или сидеть и писать, или выкуривать сигарету, или прийти на кухню и начать приставать. В своём дневнике за 1878 год в записи от 12 апреля я нахожу: «прислуга «удрала с ранчо», не приготовив ужин; но зашла графиня Л. П. и помогла мне, сделав отличный салат. Кроме неё у нас ужинал О'Донован». Он был редким парнем, ирландцем по происхождению, замечательным талантливым скульптором, отличным компаньоном, обладающим особым чувством юмора. Оно выражалось в том, что он произносил смешные вещи с невозмутимым видом. Е. П. Б. очень нежно любила его, а он её. С натуры он вылепил для медальона её портрет, который был отлит в бронзе и сейчас находится у меня. Я не знаю, что теперь с ним происходит, но в то время он слыл любителем стаканчика хорошего виски (если хоть какой-то виски можно назвать хорошим) и однажды заставил лопнуть от смеха полную комнату гостей, остроумно ответив одному человеку из той компании. В ней выпивали все вместе, и этот человек после дегустации виски поставил свой стакан на место, заявив: «Тьфу! Какой же это отвратительный виски»! О'Донован, обращаясь к нему с торжественной серьёзностью, положил свою руку ему на плечо и сказал: «Зачем же так говорить. Это вовсе не отвратительный виски, просто у одних он лучше, чем у других». По рождению он был римским католиком, хотя, казалось, его настоящая вера не отличалась чем-то особенным. Но, видя как Е. П. Б. всегда вспыхивала и сердилась при упоминании римского католицизма, он притворялся, что считает, что это вероучение, в конечном счёте, может стереть с лица земли буддизм, индуизм и зороастризм. Хотя он проделывал с ней этот трюк двадцать раз, Е. П. Б. неизменно попадалась в ловушку, подстроенную для неё О'Донованом. Она дымила как паровоз и ругалась, называя его неизлечимым идиотом и другими бранными словами, но напрасно: он продолжал сидеть и курить, храня невозмутимое безмолвие и не меняя выражения своего лица, будто бы он слушал театральные декламации, которые никак не затрагивали его собственные чувства. Когда она, задыхаясь, кричала, он медленно поворачивал голову в сторону к кому-то по соседству и говорил: «Она здорово говорит, но это не она, она не верит в это; это всего лишь её красноречие. Когда-нибудь она станет добропорядочной католичкой». И затем, когда Е. П. Б. взрывалась от такого апофеоза наглости и изображала, будто собирается кинуть в него что-нибудь, он удирал на кухню и наливал себе чашку чая! Мне известно, что он приводил к нам своих друзей только для того, чтобы они могли насладиться этаким зрелищем травли медведя; но Е. П. Б. никогда не питала к нему злобы и после извержения определённой дозы упрёков, становилась со своим закоренелым задирой такой же дружелюбной, как и прежде.

 

 

Медальон отлитый в бронзе, вылепленный

О'Донованом с  Е.П. Блаватской.

 

 

Одним из частых и наиболее ценных для нас посетителей был профессор Александр Уайлдер, необычная личность, представитель очень широкого класса мелких американских землевладельцев, занимающихся самообразованием – людей, унаследовавших стойкость пуританских отцов, людей думающих и мыслящих, весьма независимых, очень разносторонних, очень честных, очень смелых и патриотичных. Мы с профессором Уайлдером дружили ещё до Восстания, и я всегда испытывал к нему самое глубокое почтение. Его голова была полна знаний, которыми он с готовностью делится с благодарными слушателями. Я полагаю, он не был человеком, взращённым в колледже или воспитанным городом, но если кто-нибудь захочет что-то услышать о миграции рас и символов, эзотерической трактовке греческой философии, смысле еврейских и греческих текстов или достоинствах и недостатках различных медицинских школ, то он сможет рассказать об этом как тот, кто имеет вполне законченное высшее образование. Высокий, худощавый человек типа Линкольна с благородной, куполообразной головой, тонкими губами, седыми волосами и речью, изобилующей причудливыми саксонскими американизмами. Заглянув на часок, он беседовал с Е. П. Б., часто лёжа на диване и, по её выражению, «закинув одну длинную ногу на люстру, другую – на камин». И она, настолько тучная, насколько он был худощав, настолько многословная, насколько он был сентенциозен и язвителен, блестяще поддерживала разговор, выкуривая бесчисленное множество сигарет. Она заставила Уайлдера записать многие из его идей, чтобы использовать их в «Изиде», и они могут быть найдены в ней взятыми в кавычки. Иногда незаметно проходили часы, пока он не обнаруживал, что уже давно опоздал на последний поезд в Нью Йорк и оставался в городе на всю ночь. Я думаю, что из всех наших посетителей он меньше всего интересовался психическими феноменами Е. П. Б.: он верил в их научную допустимость и не сомневался в том, что она может их производить, но его кумиром была философия, и чудеса медиумизма и Адептство интересовали его только теоретически.

 

Однако некоторые из феноменов Е. П. Б., честно говоря, были довольно странными. Кроме тех, что описаны ранее, я нахожу в своём дневнике упоминание о других, среди которых есть любопытные:

Однажды в нижней части города (Нью-Йорка) я встретил знакомого, с которым остановился на несколько минут поболтать. Он был предубеждён в отношении Е. П. Б. и отзывался о ней очень резко, придерживаясь своего мнения, невзирая на то, что я ему говорил. Под конец он скатился до такой грубой брани, что испытав глубокое отвращение, я поспешно покинул его и пошёл своей дорогой. Придя как обычно домой к ужину, я зашёл к себе в комнату – помеченную буквой «С»[1] на плане, приведенном в главе XXIV, тогда являющейся моей спальней – чтобы привести себя в порядок.

 

Е. П. Б. шла по коридору, заглянула в открытую дверь и пожелала мне хорошего вечера. В северо-западном углу напротив двери находился умывальник. Над ним на белой тщательно отделанной известково-гипсовой штукатуркой стене не было ни картин, ни чего-нибудь ещё. Умывшись, я направился к месту для бритья, что позади меня, и, причёсываясь напротив окна, тут же заметил в стекле отражение чего-то зелёного. Посмотрев на стену во второй раз, я увидел, что к стене чуть выше умывальника, где я только что находился и не видел перед собой ничего кроме белой стены, был прикреплён лист зелёной бумаги с надписью на нём. Он оказался приколот за четыре угла булавками к штукатурке и в своеобразном стиле исписан множеством восточных текстов из Дхаммапады и Сутр. В нижнем углу я обнаружил подпись одного из Учителей. Стихи содержали упрёки в мой адрес за то, что я допустил оскорбление беззащитной Е. П. Б., безошибочно указывая на мою встречу в нижней части города с человеком, которого я встретил, хотя его имя и не упоминалось. Я находился в доме не более пяти минут после моего возвращения, не говорил никому о случившемся, ни с кем не перемолвился ни словом за исключением приветствия Е. П. Б. из дверей своей комнаты. На самом деле этот случай вылетел у меня из головы. Это один из тех феноменов высшего класса, который включает в себя способность к чтению мыслей или яснослышанию на расстоянии, равно как и к бесконтактному производству письменных текстов или их записи обычным способом, а также к прикреплению их к стене перед моим возвращением домой, а затем к отведению моего взгляда с тем, чтобы сделать написанное невидимым в один момент, но видимым в другой, после восстановления моего нормального зрительного восприятия. Кажется, последнее является наиболее вероятным объяснением, но даже если это и так, то насколько же прекрасен этот феномен, во-первых, своим яснослышанием на расстоянии трёх миль и, во-вторых, усыплением моего зрительного восприятия, не вызвавшим у меня ни малейшего подозрения об этом. Я бережно хранил эту зелёную бумагу до 1891 года, когда во время моего кругосветного путешествия она была кем-то присвоена без моего ведома. Я бы очень хотел её восстановить. Вместе с ней исчезло и другое произведение Е. П. Б. Это карикатура, очень комично изображающая тяжёлую процедуру моего предполагаемого посвящения в школе адептов. В нижней её части я стою в индусской фехте (тюрбане), единственном моём одеянии, подвергаясь «религиозному» допросу Учителя К. Х. В нижнем правом углу чья-то рука держит в пространстве бутылку с дýхами, а костлявая баядерка с наслаждением смотрит на голодающего ирландского крестьянина во время эпидемии картофельного фитофтороза и прелестно танцует (pas de fascination). В верхнем углу Е. П. Б. с нью-джерсийским козырьком на голове в деканских мужских туфлях с заворотом, держащая колоколообразный зонтик, на острие которого развевается флаг со словом «Джек», восседает на слоне и тянется к нему рукой, чтобы помогать мне «контролировать элементы», в то время как другой Учитель стоит возле слона, наблюдая за моим испытанием. Маленький забавный элементал в хлопчатобумажном ночном колпаке, держащий зажжённую свечу, из-за плеча К. Х. говорит: «О, мои звезды! Что это?», а завершает нелепую сатиру серия абсурдных вопросов и ответов, написанных под книгой Допросов. Из этого описания читатель может сделать вывод о весёлом нраве Е. П. Б. в тот период и некоторых вольностях, позволенных нам в отношениях с Учителями. Несомненно, сама мысль о такой непочтительности у некоторых из последних учеников Е. П. Б. вызовет холодные мурашки. Я не знаю, как можно лучше проиллюстрировать это её неистощимое веселье, если не процитировать выражения, используемые хартфордским репортёром в его послании в свою газету. «Мадам смеялась», – пишет он. «Когда мы пишем, что Мадам смеялась, мы ощущаем будто бы присутствие Смеха! всегда чистого, весёлого, беззаботного смеха, какой мы когда-либо слышали, и в этом заключена вся суть. Она кажется и вправду гением хорошего настроения, которое она демонстрирует в любое время, настолько интенсивна её жизненная сила». Таков был уклад нашей домашней жизни; а весёлый нрав Е. П. Б., её язвительное остроумие, способность быть блестящим собеседником, заботливое дружелюбие по отношению к тем, кто ей понравился или хотел понравиться, неистощимые запасы анекдотов и главнейший фактор, притягивающий к ней посетителей – её удивительные психические феномены – сделал «Ламасери» самым привлекательным салоном в культурной жизни города с 1876-го до конца 1878-го года.

 

Очень интересен феномен удвоения предметов – создания двух и более предметов из одного. Некоторые примеры я приводил выше и сейчас приведу ещё один, который был описан 2 декабря 1878 года в Нью-Йоркских письмах для «Хартфорд Дэйли Таймс». Её корреспондент провёл с нами вечер и, встретив много разных посетителей, от одного из них, английского художника, узнал следующую историю о том, как он видел, что делает Е. П. Б.:

 

«Я знаю, что это покажется тебе невероятным, дорогой мой приятель», – сказал мой друг, «ибо, оглядываясь назад, я думаю про это именно так; но, в то же время, я знаю, что мои чувства не могли меня обмануть. Кроме того, в то время со мной был ещё один джентльмен. Я видел, как Мадам создаёт предметы». «Создание предметов!», – вскрикнул я. «Да, создание предметов, – сотворение их из ничего. Я могу рассказать вам о двух случаях.

 

«Как-то раз мы с Мадам и моим другом вышли, чтобы пройтись по магазинам, и она сказала, что ей хочется найти несколько разноцветных наборов алфавитов, размещённых на листах, подобных тем, на которых изображаются маленькие птицы, цветы, животные и другие фигуры, очень часто используемые для украшения керамических изделий и ваз. Она заполняла альбом для вырезок и хотела сделать свою маленькую страничку из этих милых цветных букв. Итак, мы охотились повсюду, но не могли их найти, пока, наконец, где-то на Шестой Авеню не раздобыли только один лист, содержащий двадцать шесть букв. Мадам его купила, и мы пошли домой. Конечно, ей хотелось заполучить несколько таких листов, но ввиду их отсутствия она начала использовать то, что могла. Мы с моим другом сидели рядом с её маленьким столиком, в то время как она взяла альбом для вырезок и деловито начала вставлять в него свои буквы. Вскоре она раздражённо воскликнула: «Мне нужны две буквы «S», две буквы «Р» и две буквы «А»». Я сказал: «Мадам, я пойду искать их в нижней части города. Я предполагаю, что могу их где-нибудь найти».

 

«Нет, вы не должны этого делать», – ответила она. Затем, внезапно подняв глаза, она сказала: «Хотите ли вы увидеть, как я сделаю несколько букв»?

 

«Сделаете несколько букв? Как? Нарисуете их»?

 

«Нет, сделаю несколько букв, таких же как эти».

 

«Но как это возможно? Они же печатаются механически».

 

«Это возможно – смотрите»!

 

Она положила палец на букву «S» и стала на неё смотреть. Она глядела на неё очень пристально. Ее брови нахмурились. Она казалась воплощением самой силы воли. Примерно через полминуты она улыбнулась, убрала свой палец и предъявила две в точности одинаковые буквы «S», восклицая: «Готово»! То же самое она проделала и с буквой «Р».

 

Тогда мой друг подумал: «Если это обман, то его можно раскрыть. Быть может, в этом алфавите это единственная особая буква. Сейчас я её проверю». И он сказал: «Мадам, а что если на этот раз вместо того, чтобы создать две буквы по отдельности, вы получите их соединёнными вместе, в виде «А – А –»»?

 

«Для того, как я это делаю, это не имеет никакого значения», – ответила она равнодушно и положила свой палец на букву «А». Через несколько секунд она его убрала и подала ему две буквы «А», соединённые вместе, как он того хотел. Их будто бы наштамповали из того же самого листка бумаги. При этом никаких швов или признаков какого-то (искусственного) соединения букв не определялось. Перед использованием она должна была разрезать их на части. Это произошло средь бела дня в присутствии меня и моего друга, и было проделано исключительно из соображений её собственной пользы.

 

Изумившись, мы пришли в полный восторг, исследуя буквы особенно тщательно. Они оказались похожими друг на друга, как две капли воды. Сейчас я покажу вам эти буквы, если вы захотите. «Мадам, а можем ли мы взять ваш альбом для вырезок, чтобы на него посмотреть»?

 

«Конечно, возьмите его с удовольствием», – вежливо ответила Мадам. Мы с нетерпением ждали, пока мистер П. не открыл этот том. На прекрасно оформленной странице блестящими буквами было выложено:

 

«ТРЕТИЙ ТОМ АЛЬБОМА ТЕОФОСКОГО

 

ОБЩЕСТВА.

 

Нью-Йорк, 1878 год.

 

ЕГО ПОРАЖЕНИЯ И ПОБЕДЫ.

 

«Это», – сказал он, указывая на букву «S» в слове «Scrap» («Альбом») и букву «S» в слове «Society» («Общество»), – «те буквы, которые она использовала после их создания». В них не было никакой разницы».[1]

 

В обстановке и убранстве нашей квартиры, кроме столовой и рабочего кабинета, который был в то же время нашей приёмной и библиотекой, не было ничего из ряда вон выходящего. Но столовая и рабочий кабинет, без сомнения, были довольно странными. Глухая стена в столовой, которая отделяла её от спальни Е. П. Б., была сплошь покрыта рисунками из высушенных лесных листьев, изображающих сцену в тропических джунглях. Рядом с прудом стоял жующий жвачку слон, на него с заднего плана прыгал тигр, а вокруг ствола пальмы обвивалась огромная змея.

 

Очень хорошее описание этой сцены можно найти на стр. 205 «Популярного Ежемесячника Фрэнка Лесли» за февраль 1892 года; хотя картина комнаты, слуги-индуса, подносящего жаркóе, и обеденная церемония с вином на столе до смешного неточны. Комната не походила на изображённую на картине; мы не имели слуги-индуса; в нашем доме не было ни капли вина или спиртного; наша мебель совершенно отличалась от запечатлённой художником на эскизе. Я никогда не слышал о другой настенной картине, подобной упоминаемой, и она, должно быть, производила впечатление на всех наших гостей как полностью соответствующая такому дому как «Ламасери». Вся сцена в лесу оживала благодаря покрытию из осенних листьев и фигуры слона, вырезанного из коричневой бумаги. Другую штуку, подобную этой, я сделал в рабочем кабинете. Входная дверь располагалась в углу наискосок, а над ней стена образовывала квадрат размером примерно 4 х 5 футов. Однажды я нашёл в магазине диковинок голову львицы прекрасной выделки с впивающимися глазами, широко раскрытыми челюстями, втянутым языком и грозными белыми зубами. Я принёс эту голову домой и когда стал подыскивать для неё место, в глаза бросилась эта квадратная часть стены, где я и повесил свой трофей. Созвучно длинным высушенным травам, я расположил его так, что кажется, будто сердитая львица крадётся сквозь джунгли и готовится прыгнуть на посетителей, которые на неё случайно взглянули. Одна из наших шуток заключалась в том, что новички усаживались в мягкое кресло, расположенное напротив двери, и мы с удовольствием наблюдали за их вздрагиванием, когда их блуждающий взгляд начинал переходить от Е. П. Б. к обстановке в комнате. Если посетителем случайно оказывалась истеричная старая дева, которая вскрикивала, увидев трофей, то Е. П. Б. могла рассмеяться от души. В двух углах комнаты я разместил пальмовые ветви, которые касались потолка и изящно склоняли концы свои листьев; из-за занавешенного карниза выглядывало маленькое чучело обезьяны; на каминном зеркале, свесив голову на один из его углов, лежало прекрасное чучело змеи; вертикально в углу стояло чучело огромного бабуина в моих очках с прилаженным воротником и белым галстуком, держащее под мышкой рукопись лекции по «Происхождению видов» и прозванное «Профессор Фиске»; на шкаф взгромоздился превосходный огромный серый филин; вверх по стене ползла игрушечная ящерица или две; слева от камина висели швейцарские часы с кукушкой; поверх домашнего пианино, настенных полок, угловых этажерок и других подходящих мест располагались маленькие японские шкафчики, резные деревянные изображения Господа Будды и сиамских талапойнов[2], разного рода и вида диковинки; в центре комнаты находился длинный письменный стол; над его дальним концом и между двумя окнами, выходящими на Восьмое Авеню, возвышались несколько книжных полок, составляющих нашу скромную библиотеку; остальную площадь комнаты занимали стулья и один или два дивана, поэтому приходилось выбирать дорогу, чтобы добраться до её дальнего конца.

 

На стол падал свет от висящего над ним четырёхрожкового газового светильника, который обеспечивал нас необходимым освещением; точнее говоря, обеспечивал Е. П. Б.. Рабочий кабинет от её маленькой спальни отделяла пара раздвижных стеклянных дверей (редко закрываемых), а на стене, что над дверями, мы соорудили огромный двойной треугольник из тонких перфорированных стальных листов. В целом комната была очень художественной и приятной для посетителей и гостей, являясь темой многочисленных рассказов в газетах и разговоров среди наших друзей. Более подходящей обстановки, которая бы соответствовала такой странной личности как Е. П. Б., её таинственному обитателю, и быть не могло. В ежедневных американских газетах появлялось много письменных зарисовок комнаты; среди них есть следующая, которая принадлежит тому же самому корреспонденту газеты Хартфорда, выдержки из любопытных писем которого были приведены выше:

 

«Мадам сидела в своём маленьком рабочем кабинете, одновременно являющимся и гостиной, и мы можем добавить, магазином диковинок. Никогда ещё не было квартиры сильнее набитой странными, элегантными, старыми, прекрасными, дорогими, и, по-видимому, ничего не стоящими вещами, чем эта. Держа сигарету во рту, а ножницы в руках, она занималась тяжёлой работой, находя и вырезая из кучи журналов из всех частей мира параграфы, статьи, отрывки, критику и другие материалы, относящихся к ней самой, её книге, её Теософскому Обществу, а также ко всем и всему, что связано с её делом жизни и целями. Взмахом руки Мадам указала нам место, и пока она въедливо вчитывалась в некоторые статьи, мы имели возможность разглядеть стены и мебель этого НЬЮ-ЙОРКСКОГО ЛАМАСЕРИ. Прямо в центре стояло чучело обезьяны с белой манишкой и повязанным вокруг горла галстуком, с рукописью в лапах и очками на носу. Может быть, это немая сатира на духовенство?[3]

 

Над дверью висело угрожающего вида чучело головы львицы с открытыми челюстями; её глаза впивались в вас с почти природной свирепостью. Центр камина занимал золотой божок; китайские и японские шкафчики, веера, трубы, разные принадлежности, ковры, диваны и кушетки, большой письменный стол, механическая птица, которая пела также механически, альбомы, альбомы для вырезок и, конечно же, мундштуки, бумаги и пепельницы делали просторный роскошный халат, в который Мадам наряжалась, кажущимся в совершенной гармонии с её окружением. У неё было странное, редкое выражение лица. Кажется, что с его чертами играло постоянно меняющееся настроение. Она никогда не казалась полностью поглощённой каким-то одним предметом. Её глаза выдавали проницательность, внимательность, тонкие оттенки чувств и понимающее осознание. Тогда это произвело на нас устойчивое впечатление о двойственности её личности: как если бы она была здесь и где-то ещё; говорила и даже думала и действовала, находясь где-то далеко. В её светлых, очень толстых и естественно извивающихся волосах не было и прожилки седины. Её чуть загорелая благодаря морю и солнцу кожа не испещрялась морщинами, а руки и плечи оставались такими же изящными, как у девочки. Вся её личность – выражение самообладания, власти и некоторого хладнокровия, которое граничит с мужской беспристрастностью, ни на шаг не переступая границы женской деликатности».

 

Как я помню, выше было упомянуто, чтó делало таким пикантным посещение Ламасери. Это шанс, что при удобном случае посетитель сможет увидеть, как Е. П. Б., забавляя, восхищая или наставляя его своим остроумным и живым разговором, вдобавок сотворит какое-нибудь чудо. Так, во время перерыва в разговоре гость мог поднести палец к губам, сказав «Тише»!, а затем все, затаив дыхание, прислушивались к музыкальным звукам, которые могли быть слышны в воздухе. Иногда они могли слабо доноситься как бы с далёкого расстояния, а затем, приближаясь ближе и набирая силу до музыки эльфов, могли плавать по комнате, перемещаться под потолок и, в конце концов, снова стихать, уступая место тишине. Или могло случиться, что Е. П. Б. с повелительным жестом выбрасывала руку, и в воздухе, куда она указывала, возникали серебряные звуки колокольчиков, «дзинь!», «дзинь!». Некоторым людям казалось, что для того, чтобы воспроизвести этот фокус, она должна была скрывать под платьем колокольчик; но на это я возражу тем, что не только я, но и другие после обеда, прежде чем подняться из-за стола, выстраивали ряды чашек для мытья рук и бокалов, по-разному наполненных водой, чтобы вызвать, ударяя о них, различные звуки, а затем, постукивая по их краям грифельным карандашом, лезвием ножа или каким-нибудь другим предметом, копировали любой звук Е. П. Б., извлекая его в пространство из «музыкальных стаканов». Никакие колокольчики под юбкой женщины не смогут этого сделать. Затем, к тому же, часто в присутствии людей она клала руку на ствол дерева, стену дома, корпус часов, голову человека или туда, куда ей предлагали попробовать её положить, и вызывала волшебный звон колокольчиков изнутри твёрдого тела, с которым она соприкасалась рукой. Мы гостили с ней в доме мистера Синнетта в Симле, когда для всех нас, стоящих на веранде, она вызвала музыкальные звуки, которые шли к нам из воздуха звёздной ночи со стороны тёмной долины, поднимающейся по склону к холму, на котором был построен дом. Я также присутствовал при том, когда она заставила звонить колокольчик в голове одного из высокопоставленных англо-индийских чиновников, а в другой раз – внутри кармана другого чиновника очень высокого ранга, находящегося в противоположном конце комнаты от нее.

 

Она никогда не могла дать удовлетворительного научного объяснения того, как это работает (modus operandi). Однажды когда мы были одни и разговорились про это, она сказала: «Теперь послушайте, вы, великий свистун; каким образом вы мгновенно создаёте какой-нибудь звук, который хотите произвести»? Я ответил, что не могу точно сказать, как я это делаю за исключением того, что выработанное многими годами практики: определённое расположение губ и сжатие воздуха во рту - заставляет появиться определённый звук одновременно с моей мыслью о нём. «Хорошо, тогда скажите мне, когда вы издаёте звук, думаете ли вы о том, что для этого вам необходимо надувать губы, сжимать воздух и сокращать ваши горловые мышцы каким-то определённым способом, а затем начинаете это выполнять»? «Вовсе нет», – отвечал я, – «привычка сделала движение мышц и воздуха автоматическим». «Ну, тогда всё очень просто: я думаю о звуке; автоматически или инстинктивно своей тренированной волей я формирую астральные токи; посылаю из своего мозга определённого рода перекрёстный ток к какой-нибудь точке пространства, в котором формируется завихрение между этим током и тем главным, что протекает в Астральном Свете в соответствии с движением Земли, и из этого вихря я извлекаю звук, о котором думаю. Только что вы так же рассуждали о том, как звук, о котором вы думаете, извлекается в воздушной трубке, образованной вашими губами, когда вы придаёте им нужное положение, когда необходимым образом вы работаете вашими мышцами губ и горла и направляете с дыханием воздух из этого канала или отверстия, образованного губами, наружу. Мне невозможно объяснить это лучше. Я могу это сделать, но не могу сказать вам, как я это делаю. Теперь попробуйте извлечь какой-нибудь звук, который вы пожелаете, и посмотрите, смогу ли я ему подражать». Наугад я ударил по одному из бокалов, и тут же его эхо, словно душа этого звука в сказочной стране, отозвалось в воздухе; то просто над головой, то в том углу, то в этом. Иногда она воспроизводила звук неточно, но когда я предлагал ей повторить его снова, то он отражался обратно к нам из Акаши без фальши.

 

В связи с вышесказанным приведу то, что миссис Шпеер говорит (в «Свете» за 28 января 1893 года) о музыкальных звуках, которые сопровождали M. A. Оксона.

 

«19-е сентября. – Перед встречей этим вечером мы слышали «волшебные колокольчики», которые звенели в разных частях сада, где мы гуляли; временами они бренчали далеко, будто бы с верхушек некоторых высоких вязов, а музыка и звёзды смешивались вместе; в другое время они подходили к нам ближе и, в конце концов, последовали за нами в комнату для сеансов, которая выходила на лужайку. После того как мы расселись, музыка какое-то время оставалась с нами, играя в разных углах комнаты, а затем над круглым столом, который мы окружали. По просьбам присутствующих очень быстро пробегали гаммы, и извлекались аккорды, вторя звукам, которые воспроизводил доктор С. своим голосом. После того, как мистер С. М. впал в транс, музыка стала громче и зазвучала, подобно блестящей игре на фортепиано. Однако в комнате никакого инструмента не было».

 

Очевидно, что музыкальные феномены С. М. были идентичны производимым Е. П. Б., но с коренным отличием, заключавшемся в том, что она вызывала их по своему желанию, в то время как в случае Стейнтона Мосейна они не контролировались им, и самые мелодичные переливы возникали, когда его тело находилось в трансе. В общем и целом в кружке Шпеер звенело превеликое множество этих «волшебных колокольчиков», как и возникали некие очень неубедительные объяснения их происхождения, даваемые духами. Например, якобы дух Бенджамина Франклина сказал членам кружка (см. «Свет» за 18 марта 1893 года, стр. 130), что «звуки, которые вы называете волшебными колокольчиками, извлекаются из духовного инструмента, который используется в сферах». Ещё он добавил: «Мы могли бы сделать для вас гораздо больше, если бы наш медиум имел музыкальную организацию, но та, что у него, плохо подходит для музыки». Почему, если музыка извлекалась из инструмента? Это почти равносильно тому, когда говорят, что Тальберг или Падеревский могли бы играть на своих инструментах лучше, если бы осветитель здания не был бы глух на одно ухо![4]

 

Мы можем смело отвергнуть предположение о «духовном инструменте», поскольку нами выяснено, что при более музыкальном природном складе медиума в его присутствии могут быть произведены более мелодичные звуки волшебных колокольчиков. Кроме того, чем глубже медиум погружается в транс, тем ближе и отчётливее звон колокольчиков, «дзинь, дзинь»!

 

Примечания:

 

1 – Репортёр, должно быть, доверился своей памяти и опустил приведённые ниже слова заголовка, который в данный момент передо мной. Он читается следующим образом: «До- и послеродовая история Теософского Общества, а также унижений, поражений и побед его Сотрудников». Буквами, созданным Е. П. Б. путём удвоения, являются «S» в слове «History» («История»), «Theosophical» («Теософское») и «Society» («Общество»), причём первые две из них были сделаны из третьей; буквы «Р» находятся в словах «Postnatal» («Послеродовая») и «Triumphs» («Победы»), они меньшего размера, чем буквы «S». Видимо, она без огласки сделала дубликаты ещё нескольких других букв, поскольку помимо прочих удвоенных букв, я нахожу не менее восьми литер «А».

2 – Талапойн – буддийский монах и аскет в Сиаме – прим. переводчика.

3 – Нет, на учёных-материалистов – Г. С. О.

4 – Тальберг С. (1812-1871) – австрийский композитор и пианист-виртуоз; Падеревский И. Я. (1860-1941) – польский пианист, композитор, государственный и общественный деятель, дипломат – прим. переводчика.

 

 

 

ГЛАВА XXVII.

ИЛЛЮЗИИ.

 

Однажды элементальный посланник Е. П. Б. позвонил волшебным колокольчиком особенно жалостливо: в этот момент умерла её домашняя канарейка. От того, что это связано с воспоминанием о настоящей скорби Е. П. Б., сей факт неизгладимо запечатлелся в моей памяти. Это была всего лишь обычная домашняя канарейка, не такая уж и красивая, но удивительно трудолюбивая и хозяйственная; очевидно, она стала такой привлекательной благодаря тому, что была сама собой. Я не помню, где мы её раздобыли, но думаю, что Е. П. Б. привезла её из Филадельфии, а я купил ей друга – великолепного певца – в Нью-Йорке. Не важно. Они жили у нас долгое время и стали нам почти как дети. Мы позволяли им летать по комнате в своё удовольствие, и кенар мог усесться на картинной раме возле нашего рабочего стола и вознаграждать нас очень мелодичным пением. Канарейка самым бесстрашным образом могла неожиданно прилететь к нам на стол и начать разгуливать и щебетать прямо перед нашим носом. Она могла взять и унести для постройки гнезда под потолком, которое находилось в трубке светильника с бронзовым орнаментом, либо концы шпагата, либо другие подходящие для этого материалы. Казалось, она особенно ценила нарезанные ножницами длинные тонкие бумажные обрезки, которые получались, когда Е. П. Б. делала вставки и правила листы своей рукописи. Иногда маленькая «Дженни» ждала, когда же её благоверный оторвёт кусок бумаги и бросит его на стол или на пол, затем подпрыгивала к нему и уносила добычу под одобрительную песнь её великолепного супруга, «Пипа». На полу у нас лежал турецкий ковёр с бахромой по краям, который мог бы дать Дженни всё необходимое для её дела. Маленькая птичка брала одну из прядей в свой клюв, обвивала ею свои ноги, а затем откидывалась назад, дёргала и тянула её изо всех своих сил, тщетно пытаясь оторвать.

 

Когда строительство гнезда было закончено, Дженни начала обживаться под потолком над нашим столом, и её маленькая головка показывалась из-за края бронзовой чаши или орнамента на газовом рожке. Пип спел свою песню любви, и мы с удовольствием и интересом ждали проклёвывания яиц. Шли недели, Дженни продолжала их высиживать, а мы всё ждали. Но птенцы не появлялись, и мы задались вопросом, что же происходит наверху. В конце концов, однажды, когда птица отлучилась поклевать семян и попить воды, на наш письменный стол я взгромоздил стул, который Е. П. Б. стала придерживать, а я взобрался заглянуть в гнездо. Оно было абсолютно пусто, без птенцов и скорлупы, целой или взломанной: мы обманулись хлопотами нашей маленькой канареечки. Е. П. Б. дала единственно возможное объяснение, сказав что «Дженни высиживала свои иллюзии»: то есть, она убедила себя, что отложила яйца и что её долг их высидеть! В течение многих месяцев у нас и наших птичек всё шло хорошо, но, в конце концов, наш квартет распался в связи со смертью Дженни. Мы нашли её в своей клетке, лежащей на спине на последнем издыхании. Я взял её и вложил в руку Е. П. Б., и мы вместе стали оплакивать нашу домашнюю любимицу. Е. П. Б. её поцеловала, нежно погладила крылышки, попыталась восстановить её жизнеспособность вдыханием магнетизма, но ничего не получалось; вздохи птички становись всё слабее и слабее, пока мы не убедились, что её жизнь – вопрос лишь нескольких минут. Тогда суровое гранитное лицо Е. П. Б. растаяло от нежности, она распахнула своё платье и положила маленькую Дженни к себе за пазуху, словно пыталась дать ей жизнь, поместив её рядом с сердцем, что с жалостью билось для неё. Но всё было тщетно; последовал последний вздох, последний трепет сердца птички, а затем? Затем из Акаши, что вокруг нас, раздался пронзительный, мелодичный и ясный волшебный звон, реквием по ушедшей жизни, и Е. П. Б. расплакалась над своей умершей птичкой.

 

Говоря о возможностях майи, к какой категории мы отнесём нижеприведённый феномен? Однажды, работая за столом, Е. П. Б. посадила огромное чернильное пятно на светлый батистовый халат, который она носила. Должно быть, она пролила с чайную ложку жидкости, которая стекла с подола юбки на пол дюжиной струек. Халат был испорчен. Приоткрывая завесу тайны по поводу сделанных ею комментариев, я только скажу, что они были скорее грубые, чем поэтичные. Однако вскоре она продемонстрировала мне, что вред не был непоправимым. Шагнув по направлению к своей спальне, но не переступая порог, она повернулась ко мне спиной и стала водить руками по всему своему платью, точнее, по всем его местам, до которых она могла дотянуться. Спустя мгновенье Е. П. Б. повернулась ко мне и вот: светлая запятнанная одежда исчезла, и она стояла, одетая в халат шоколадного цвета! Была ли это майя? Если да, то когда же она истощится? Она носила это коричневое платье, пока оно не пришло в негодность, и того светлого халата я больше никогда не видел.

 

Однажды она с большим восторгом поведала мне о майе, которая была наведена на неё саму.

 

Она рассказала, что путешествовала по пустыне с неким коптским белым магом, имя которого должно остаться в тайне. После того, как однажды вечером разбили лагерь, она выразила горячее желание выпить чашечку хорошего французского кофе с молоком. «Конечно же, если вы хотите его так сильно», – сказал опекавший её проводник. Он отправился к перевозившему багаж верблюду, зачерпнул из кожаного мешка воды и через какое-то время вернулся, держа в руках ароматный кофе, смешанный с молоком, в чашке для курения. Разумеется, Е. П. Б. подумала, что этот кофе был произведён феноменальным образом, так как её спутник был высоким адептом, обладающим очень большими способностями. Поэтому она поблагодарила его и выпила чашку, придя в восторг и заявив, что никогда не пробовала лучшего кофе даже в кафе Парижа. Ничего не сказав, маг лишь любезно поклонился и встал, будто желая получить чашку обратно. Е. П. Б. потягивала ароматный напиток и весело болтала, но вдруг – что это? Кофе исчез, и ничего, кроме простой воды в её чашке не осталось! Вода никогда не была чем-то другим; Е. П. Б. пила, обоняла и смаковала майю горячего ароматного мокко. Конечно, можно сказать, что это такая же иллюзия, какую можно увидеть на любом заезжем месмерическом представлении, где парафину придаётся вкус шоколада, а уксусу – мёда. Но есть и отличие, заключающееся в том, что в случае Е. П. Б. иллюзия была наведена в полной тишине простой передачей мыслей и касалась предмета, который она своими чарами умела производить для третьих лиц. Между грубыми гипнотическими экспериментами в сельском доме, производимыми ради заработка, и высочайшим образцом майявического очарования, молча наброшенного на одного человека или на толпу Восточным фокусником, факиром, саньясином или адептом, различие лишь в степени. В основе всех этих и других феноменов, наблюдаемых благодаря функционированию органов чувств, лежит единый принцип. Вызвана ли майя извне произнесённым словом, наводящим жестом или молчаливой волей кого-то или порождена изнутри обманутым воображением, действующим на чувства через волю, всё суть одно и то же, и тот, кто тщательно изучит логическую основу представления сельского балаганщика и нагого индийского фокусника, будет в состоянии понять теорию майи в космическом масштабе. Когда кто-то постоянно живёт с человеком, который обладает способностями наводить чары на его волю, то через некоторое время у него появляются очень тягостные мысли, потому что он никогда не знает, что из сказанного и увиденного реально, а что нет. Поэтому даже визит, который нанёс мне Махатма и который сопровождался его прикосновением ко мне и разговором, а также моё восприятие его как человека в физическом теле, подобного мне самому, в действительности не могли быть доказательством того, что в то время я не находился под внушением. Надо вспомнить, что в ходе нашей беседы мне на ум приходили именно такие мысли, и перед расставанием Махатма с улыбкой представил мне доказательство, которое я хотел, оставив на моём столе свой тюрбан из вполне материальной хлопчатобумажной ткани с выведенной на нём его криптограммой.

 

 

 

Как часто в народных сказках мы читаем о «волшебном золоте» и «волшебных камнях», которые на следующее утро превращались в мелкие прутики, листья, солому или другой мусор! Такие истории распространены почти в каждом краю и среди любого народа. Я слышал их и в Индии. Такие случаи иллюстрируют принцип майи; но из ранее приведённого примера о возмещении Махатмой полдоллара, потраченного мною на принадлежности для рисования, с помощью которых для меня создали Его портрет, может следовать, что тот человек, который по своей воле может произвести майю денег, также может либо создать реальную монету, либо в соответствии с законом телепортации (apport) взять её из какого-то удалённого места, где она только что лежала.

 

Создание двух китайских или японских картин с дамами было чарами, как и следующий случай. Уважаемый Дж. Л. О'Салливан, бывший посол США в Португалии, уже упоминался ранее, когда разговор заходил о феномене удвоения предметов. Как-то во второй половине дня я принёс домой банкноту в 1000 долларов и отдал её на хранение Е. П. Б.. Она достала её из выдвижного ящика, дала мистеру О'Салливану её подержать и, скрутив, вложила в его руку. Вскоре она попросила его разжать свой кулак и посмотреть, что он в нём найдёт. Он так и сделал, и, разворачивая банкноту, обнаружил внутри неё другую, её точную копию на бумаге с таким же серийным номером и отпечатанными знаками на обеих её сторонах. «Ну что ж», – он воскликнул, – «это известный способ стать богатым»! «На самом деле, нет», – ответила Е. П. Б., – «это только психологический фокус. Мы, кто обладает способностями делать это, не смеем использовать их в наших собственных или чьих-либо других интересах, также как и вы не осмелились бы совершить подлог с помощью фальсификации. В таком случае это было бы воровством на уровне Правительства». Она отказалась удовлетворить наше любопытство в отношении того, как она осуществляет удвоение предметов, говоря нам со смехом, чтобы мы сами додумывались до этого, если сможем. Эти две банкноты положили в выдвижной ящик, и когда ушёл наш посетитель, она показала мне их снова, но оригинал остался, а дубликат исчез.

 

Незадолго до того, как мы покинули Нью-Йорк, как-то вечером Е. П. Б. вышла со мной в магазин купить себе кое-что. Цена покупок составила пятьдесят долларов, но так как у неё на тот момент вообще не было денег, то я оплатил счета и выдал расписку. Но как только мы уже собирались войти в дверь нашего дома, она перестала за меня держаться, взяла за руку и сунула в неё несколько банкнот со словами: «Здесь ваши пятьдесят долларов»! Я повторяю, что у неё не было своих собственных денег, и ни один человек не входил в дом, у кого бы она могла их занять: когда мы вышли из дома, она не знала, чтó она будет покупать и сколько она потратит. Просто у неё были деньги, когда она действительно в них нуждалась, и они появлялись сразу же, как только требовались.

 

Например, однажды меня попросили поехать в один город, чтобы выполнить для Махатм определённую работу, предоставляющую очень большие возможности при условии её выполнения. Я прикинул, что она потребует от меня, по меньшей мере, один или два месяца, и так как я оплачивал содержание «Ламасери» и погашал прочие большие расходы из своего кармана, то откровенно сказал Е. П. Б., что не могу позволить себе проводить время вдали от Нью-Йорка. «Очень хорошо», – сказала она, – «делайте так, как считаете правильным; вы ещё не принятый ученик, и Братья не имеют ни малейшего права отстранять вас от вашего бизнеса». Тем не менее, я не мог вынести мысли об отказе от дела, о котором просили меня Учителя, и хотя и не видел, каким образом могут быть исполнены мои обязанности во время моего отсутствия, но в итоге сказал, что поеду любой ценой. Е. П. Б. спросила меня, сколько денег я приблизительно потеряю, если уеду, и я ответил ей, что по самым скромным подсчётам не менее 500 долларов в месяц. Я уехал и вернулся к адвокатской работе только на второй месяц. Когда я пошёл в банк, чтобы узнать, сколько денег у меня на счету, я изумился, когда мне сказали, что сумма, на которую я рассчитывал, оказалась ровно на тысячу долларов больше. Неужели бухгалтер ошибся? Нет, сумма была именно такой. Тогда я спросил его, не припоминает ли он появление человека, который, возможно, дважды пополнял мой счёт каждый раз на 500 долларов. К счастью, он вспомнил, потому что внешность человека, который приходил, показалась ему очень странной; он был очень высоким, с длинными чёрными волосами, спадающими на плечи, с пронзительными чёрными глазами и лицом коричневого цвета: короче говоря, азиатом. Этот человек сделал оба вклада, просто передав деньги и спросив, не могут ли они быть положены на мой счёт. У него не было моей банковской книжки, и он попросил принимающего деньги кассира самому заполнить бланк, подтверждающий внесение средств на депозит, так как «он не мог писать по-английски». Предположим, что у Е. П. Б. были друзья, подобные тем, которые спустя годы появились у неё в Индии и Европе, и эта ситуация вообще не привлекла бы ничьё внимание, поскольку она могла бы занять деньги, чтобы покрыть мои убытки, у них. Но в то время из её знакомых, у которых она могла бы занять хотя бы сто долларов, что намного меньше тысячи, был только я. Опять же, позже в Бомбее ей всегда давались деньги, когда они были ей крайне необходимы. Когда мы только что прибыли, их едва хватало, чтобы оплачивать наши текущие расходы, связанные с домашним хозяйством, всего лишь в течение нескольких месяцев, не говоря уже о том, чтобы транжирить деньги на предметы роскоши или излишества; и всё же мы с ней двинулись в Пенджаб с Мулджи и Бабулой в то незабываемое путешествие, которое она, раскрасив яркой романтикой, превратила в «Из пещер и дебрей Индостана» и потратили около двух тысяч рупий, не испытывая нужды в средствах. Рог изобилия никогда не истощался, поскольку Учителя, чьему делу мы служили, давали нам всё необходимое. Когда я спросил, как же это возможно, поскольку Учителя живут за пределами мира стяжательства и гонки за деньгами, Е. П. Б. сказала мне, что они являются хранителями спрятанных под землёй несметных сокровищ, которые в соответствии с законом Кармы принадлежат им и могут быть использованы на благо человечества через многих разных посредников. Однако некоторые из этих сокровищ были настолько загрязнены аурой преступлений, что если их выкопать и распространить без учёта тонкостей закона Кармы, довлеющего над ними, то они могут стать рассадником новых преступлений и ужасных человеческих страданий. Опять же, Карма некоторых лиц требует, чтобы они как бы чисто случайно нашли спрятанные деньги или другие ценности, а также притянули бы их к себе с помощью бизнеса более или менее успешно. Такие эффекты компенсации вызваны элементалами минерального царства, с которыми – в соответствии с Восточной верой – люди, кажущиеся баловнями судьбы, тесно связаны через элементалов, преобладающих в их собственных темпераментах. Вопрос о существовании элементальных духов всегда оставался камнем преткновения для спиритов, однако миссис Бриттен, один из их лидеров, заявляет (см. «Знамя Света»), что «ОНА ЗНАЕТ о существовании духов кроме человеческих и видела духовные или элементарные сущности, вызываемые каббалистическими словами и заклинаниями». Кроме этого, уважаемый А. Аксаков утверждает, что: «князь А. Долгорукий, большой авторитет в месмеризме, написал мне, что он удостоверился в том, что духи, которые играют самую важную роль на сеансах, являются элементариями – гномами и т.д. При этом его ясновидящие видели и описывали их» («Спиритуалист» за декабрь 1875 года (Альбом Теософского Общества, том I, стр. 92)). Таким образом, в итоге рука человека, который имеет в себе перевес элементалов, относящихся к природным царствам минералов и металлов, подобно Мидасу, фригийскому царю, будет обладать магической способностью «превращать в золото всё, к чему бы он ни прикоснулся». Поэтому независимо от того, каким бы дурным он ни был, его «везение» может быть постоянным и вездесущим. Также если в нём будут преобладать элементалы водной стихии, то они будут привлекать его к жизни моряка и поддерживать в ней, несмотря на все трудности и страдания. А перевес элементалов воздуха в темпераменте человека будет склонять его в детстве к лазанию по деревьям и крышам домов, а во взрослом состоянии – к альпинизму, воздухоплаванию, ходьбе по канату на головокружительной высоте или к попыткам оказаться над поверхностью Земли каким-либо другим способом. Чтобы проиллюстрировать этот принцип, Е. П. Б. рассказывала мне различные истории. Приводить их здесь необязательно, так как человеческая жизнь изобилует примерами, смысл которых можно постичь с помощью общей схемы, приведённой выше. В отношении Теософского Общества я могу сказать, что в то время как ни Е. П. Б., ни мне не разрешалось иметь излишеств, мы никогда не страдали из-за отсутствия необходимого для нашей жизни и работы. Снова и снова, двадцать, пятьдесят раз я наблюдал, как наша касса оказывалась почти пустой, и впереди маячили весьма обескураживающие в материальном плане перспективы, но я, как только возникала необходимость, то из одного, то из другого места неизменно получал денежные переводы, и наша работа никогда не останавливалась даже на день из-за отсутствия средств на содержание Штаб-квартиры. Тем не менее, посредник невидимых Учителей часто лишался возможностей судить, достаточно или нет тех денег, которые к нему приходили, для успеха в его общественной работе.

 

Когда в 1873 году Е. П. Б. было приказано перебраться из Парижа в Нью-Йорк, вскоре она оказалась в самом удручающем положении и была вынуждена, как упоминалось в предыдущей главе, заваривать кофе по нескольку раз из-за отсутствия пенсов на покупку свежего и, в конце концов, чтобы не голодать, заняться шитьём галстуков. Она не получала откуда-нибудь неожиданных подарков и, проснувшись утром, не находила волшебного золота под своим матрасом. Её время ещё не пришло. И хотя она сама пребывала в бедности, но в течение какого-то времени после своего приезда хранила в чемодане большую сумму денег (я думаю, что около 23000 франков), доверенных ей Учителями, в ожидании их приказаний. Наконец, ей поступил приказ ехать в Буффало. У неё не было ни малейшего понятия, где находится этот город и как добраться до него, пока она не спросила: «Что делать в Буффало?» «Независимо от того, что там делать: взять деньги с собой». По достижении цели её назначения ей было сказано пойти и обратиться по такому-то адресу, отдать деньги такому-то и такому-то человеку, не давать ему никаких объяснений, но взять у него квитанцию и удалиться. Она так и сделала: по указанному адресу она нашла человека, причём нашла в исключительных обстоятельствах. Он писал своей семье прощальное письмо рядом с лежащим на столе заряженным пистолетом, из которого бы он застрелился через полчаса, если бы Е. П. Б. не подоспела. Представляется, – как она рассказала мне впоследствии, – что это был очень достойный человек, которого ограбили на 23000 франков каким-то необычным способом. И это, ради грядущих очень важных для мира событий, которые через какое-то время должны были произойти, обусловило необходимость возврата ему денег в определённый критический момент, и Е. П. Б. явилась посредником, которому поручили выполнить эту милосердную миссию. Когда мы встретились, она напрочь забыла имя этого человека, его улицу и номер дома. Здесь мы сталкиваемся со случаем, когда посредник, избранный для того, чтобы передать деньги получателю, сам находился в весьма бедственных обстоятельствах, но не имел разрешения потратить ни один франк из доверенной ему суммы на то, чтобы купить себе фунт свежего кофе.

 

Я вспоминаю ещё один случай, когда Е. П. Б. раздавала «волшебное золото», если использовать это просторечное выражение. К счастью, облагодетельствованный оставил нам историю, запечатлённую типографской краской.

 

Кажется, на заседании некоторых известных спиритов Бостона (штат Массачусетс) кем-то было сказано про вероятность краха «Спиритуалиста» из-за отсутствия покровительства. Присутствующий на заседании ныне покойный Ч. Г. Фостер, известный медиум, от имени своего контролирующего духа сделал совершенно определённое заявление, что подобного рода бедствия и вправду надвигаются; так в действительности и было, поскольку редактор этого издания, мистер Джерри Браун, очень скоро должен был довольно много заплатить по счетам, но средств на это не было. Эти вводящие в курс дела подробности вместе с нижеизложенным продолжением, приводимом по вырезке из этого журнала, которую я нашёл в одном из наших альбомов, были опубликованы в «Спиритуалисте»:

 

«Несколько дней назад менеджер «Спиритуалиста» получил извещение, предписывающее ему обратиться в офис «Вестерн Юнион Телеграф» и получить деньги, присланные по телеграфу. Он столкнулся со следующим:

 

«Сцена – офис «Вестерн Юнион Телеграф». Время – полдень. Слева на столе стоит приёмник телеграмм. Справа входит посетитель, который предъявляет извещение о переводе ему денег.

 

Работник телеграфа. «Вы хотите получить деньги»?

 

Посетитель. «Да, здесь моё имя и адрес, а это – ваше извещение. Однако я даже не предполагаю, кто бы мог их послать».

 

Работник телеграфа. «Знаете ли вы некого сэра Генри Моргана»?

 

Посетитель. (Широко улыбаясь). «Да, я слышал, что дух упомянутого вами джентльмена, который жил на земле 250 лет назад, особенно заинтересован в моём благосостоянии. Я дам расписку в получении денег».

 

Работник телеграфа. (Отступая назад и изменяя тон голоса.) «Знаете ли вы кого-нибудь, кто может вас опознать»?

 

Посетитель. «Да».

 

Тут же вызываются члены компании, которые знают Посетителя, и ему выплачиваются деньги.

 

Через час приходит телеграмма со словами:

 

«Я перечислил деньги – доллары – заметьте, точно 19 июня и наперекор Чарльзу Фостеру пытаюсь сделать его пророчество оптимистичным. Опубликуйте это. Пойдите в офис «Вестерн Юнион Телеграф», получите деньги и подтвердите их получение по телеграфу.

 

СЭР ГЕНРИ ДЕ МОРГАН».

 

Деньги отправлены из далёкого города. Поскольку в телеграмме нас просят её опубликовать, мы это охотно делаем. Относительно данного случая мы не выдвигаем никакого предположения. Мы уже показали телеграмму нескольким известным спиритам, один из которых предполагает, что какой-то член кружка нас разыгрывает. Ну и ладно. Мы готовы к тому, чтобы над нами шутили подобным образом настолько часто, насколько тот, кто нас разыгрывает, этого пожелает».

 

Конечно, «удалённым городом» была Филадельфия, а отправителем – Е. П. Б., которая – как упоминалось выше – была вместе со мной заинтересована в помощи редактору, чтобы вывести его издание из финансового кризиса. Теперь я полностью осведомлён о размерах собственных средств Е. П. Б. в то время, и я доподлинно знаю, что она была не в состоянии отправлять суммы, ни большие, ни маленькие, третьим лицам, нуждающимся в деньгах, а также что её второй муж был так же беден, как и она сама, и не имел возможности дать ей денег в долг. Она должна была получать деньги, как она получала их для своих покупок в Нью-Йорке и расходов на путешествие в Индию, именно из Ложи. Сэр Генри Морган из телеграммы был Джоном Кингом, якобы контролирующим духом, от чьего имени совершались первые феномены Е. П. Б. в Нью-Йорке и Филадельфии.

 

В то время как я правил гранки этой книги, по интересному совпадению в нашей библиотеке мне попалась книга о Моргане, которая выпадала из поля моего зрения на несколько лет. Она называется «История пиратов Америки от их первого появления до настоящего времени», написанная на нескольких языках и теперь собранная в один том. Содержание: Подвиги и приключения Ле Гранда, Л'Олонэ, Роше Бразилиано, Бата Португальского, Сэра Генри Морган и т.д. Книга написана на голландском языке Жо. Эксквемелином, одним из пиратов, а с него переведена на испанский и т.д., и т.д. [Лондон, 1699. Оригинальное издание].

 

Это странная, необычная, леденящая кровь старинная книга, которую, как мне кажется, я достал в Нью-Йорке, и она была у нас в начале нашего знакомства. Для нас эта книга представляет особый интерес, поскольку обучающий меня разум, который скрывался под именем Джона Кинга, феноменальным путём осадил на трёх пустых листах, предшествующих титульному, следующие стихи:

 

«Моему верному другу Гарри Олькотту».

 

«Господа! О капитане Моргане историю
Эксквемелин украсил наглой ложью;
Последний, голландский еврей, был повесой,
Когда-то испанским шпионом, но всё же
Искал покаянья и странствий морских.
Вернёмся ж назад и взглянем на них.
Ты, лживый пёс Эксквемелин!
Хоть Морган и пиратом был,
Думаю, мог правду и ложь он различать,
Чтоб за неприятеля биться не начать.
И не уклонялся от честного он боя,
Золото, вино и женщин он любил, не скрою,
Но, Эксквемелин, и всё же,
Благородным рыцарем был тоже.
Встретив смерь с благородным достоинством,
В окружении верных друзей,
Засыпан теперь он землею,
Но дух его вечно над ней.
Защитник слабой женщины – защитник её прав,
Чьё имя так гремело когда-то на устах.
Но Морган этим именем себя не называет
И Джоном Кингом, Царём Духов, в том мире величает!
О, Пират и Рыцарь, мир вашим истлевшим костям,
Теперь для добра и для зла вы не вернётесь уж к нам!
Но их долгожданная встреча всё же произошла,
Но после того как смерть взяла их земные тела.
Голландского биографа печальный сюрприз ожидал:
Ему сэр Генри Морган давно отомстить уж мечтал.
Стал он вмиг преследовать духа-супостата,
Помня оскорбления, бывшие когда-то.
Сколько б Мир Духовный не существовал,
Такой весёлой драки он ещё не знал.

 

                                                                     «Мораль»

 

Так знайте, друг Гарри, что в Саммерленде
Драка духов – самое обычное дело на свете,
И то зло, что на земле зачинается,
Там никогда легко не забывается.[1]


                                               Желающий тебе добра друг,

                                                                 ДЖОН КИНГ».

 

 

«Господа! История жизни капитана Моргана
Приукрашена Эксквемелином ложью;
Последний был повесой и в какой-то степени
Испанским шпионом – голландским евреем – искавшим покаянья и морских приключений;
Вернёмся к его туманному прошлому и возьмём корабельный журнал.
Ты, лживый пёс! Хотя Капитан Морган и пиратствовал,
Я думаю, что он хорошо мог отличать правду ото лжи,
И в пользу неприятелей капитан никогда не сражался,
И никогда не уклонялся, чтобы избежать честного боя,
Хотя он любил женщин, вино и золото – он был благородным рыцарем.
Он скончался с благородным достоинством, хвалимый всеми вокруг,
В окружении своих друзей, которые засыпали его землёй,
И поселился в Вышнем мире, неподвластный переменам.
Его титул и имя так славились когда-то, что может показаться странным,
Что он ими не пользуется и называет себя Джоном Кингом – Царём Духов,
Защитник слабой женщины – защитник её прав…
Мир праху обоих – и Пирата, и Рыцаря –
Оба из них утрачены для доброго и злого озорства
И оба они встретились, когда стали развоплощёнными.
С голландским биографом произошёл печальный случай.
Дух сэра Генри Моргана, который давно жаждал мести
За оскорбления, нанесённые евреем, быстро начал преследовать своего духа-неприятеля
И никогда Духовный мир до и после это не был свидетелем
Более громкой драки и более весёлых гонок».

 

                                                                                            «Мораль»

 

Так знайте, о, друг Гарри, что драка духов
В Саммерленде – самое обычное каждодневное дело
И всё то зло, которое было рождено на земле,
Не сможет быть там забыто легко.

 

Причудливая манера выражения мыслей и очарование этих стихов притягивает к себе внимание, и я утверждаю, что они гораздо точнее характеризуют такой разум, какой, предположительно, был у рыцарствующего пирата, чем масса невнятных сообщений, которые мы получали через медиумов.

 

Кроме открытых книжных полок между окнами в рабочем кабинете нашего «Ламасери» были и полки меньших размеров со стеклянными дверцами, которые стояли на северо-восточном окне. В тот день, когда я приобрёл упомянутую выше голову львицы, я также купил прекрасный экземпляр крупной американской серой совы превосходного качества. Сначала я поставил его на небольшую подставку в одном из углов, но позже переставил наверх этого маленького книжного шкафчика, поместив коробку за карниз, чтобы поднять птицу на необходимую для обозрения высоту. Я упоминаю эти обстоятельства из-за поучительного феномена, который произошёл в промежуток времени между тем, как я поместил коробку за карнизом и тем, как взял чучело птицы с письменного стола позади меня, чтобы водрузить его на своё место. В этот момент на плоской части карниза и рамах двух стеклянных дверей появились некие большие тибетские письмена, выведенные золотыми буквами, и они сохранялись там в неизменном виде до тех пор, пока мы не покинули Нью-Йорк. Обратите внимание на порядок произошедшего: я стою непосредственно перед книжным шкафчиком, чтобы поставить на него пустую коробку, и это позволяет мне видеть открытую переднюю часть книжного шкафчика, и я не вижу ничего написанного или нарисованного на ровных деревянных поверхностях. По ходу моих действий я отворачиваюсь, забираю птицу, поворачиваюсь назад, чтобы поднять её на своё место, и – перед моими глазами появляются тибетские послания, написанные золотыми буквами. Была ли это положительная или отрицательная Майя или же мгновенное осаждение написанного силой мысли через расстояние из комнаты, где сидела Е. П. Б.? Или это отключение зрения у меня и нескольких других человек в комнате до тех пор, пока не пришёл нужный момент для устранения временной и специально вызванной слепоты, что позволило нам видеть то, что Е. П. Б., вероятно, написала золотыми чернилами в дневное время, а затем спрятала под свою «завесу Майи»? Я предполагаю последнее.

 

Мистер Джадж рассказывал мистеру Синнетту (см. «Инциденты из жизни Мадам Блаватской», стр. 191) о феноменах осаждения, свидетелем которых я был.

 

Факты таковы. Однажды вечером мы с Е. П. Б. и мистером Джаджем были вместе и должны были написать письмо мистеру M. Д. Эвансу, страховому брокеру, в Филадельфию. Ни один из нас тогда не мог вспомнить его адрес, а поблизости не было ни одного места, где можно было бы ознакомиться с адресной книгой Филадельфии. Поэтому мы пребывали в полной растерянности.

 

Мы с Е. П. Б. оба вспомнили, что в Филадельфии у неё на столе лежал листок промокательной бумаги с нанесёнными на неё волнистыми линиями, как в страховой компании. На этом листке был напечатан адрес мистера Эванса, но никто из нас не мог его вспомнить. В конце концов, Е. П. Б. его получила: она взяла со стоящего перед нами стола лакированный жестяной нож для бумаги, осторожно его погладила, положила на него кусок промокательной бумаги, провела рукой по её поверхности, подняла бумагу, и на чёрной лакированной поверхности ножа для бумаги бронзовой краской было напечатано факсимиле написанного на промокательной бумаге в Филадельфии адреса, который Эванс давал ей в этом городе. Её физический мозг не мог вспомнить адрес, но когда она сосредоточила свою силу воли на смутной памяти (говоря физическими терминами) её астрального мозга, скрытое изображение снова извлеклось на свет и осадилось на приготовленной поверхности. Это случай превращения «подсознательного» (“subliminal”) в сверхсознание (supraliminal consciousness); и если такое допустить, это весьма интересно.

 

Я предоставлю читателю решать самому, был ли следующий феномен майей, телепортацией (apport), трюком или материализацией (creation). Как-то вечером, как обычно, мы курили с ней за работой; она свои сигареты, а я – свою трубку. Помнится, она была новой, а табак таким отменным, какой только можно было бы пожелать, но она вдруг фыркнула и воскликнула: «Тьфу! Олькотт, какой же ужасный табак вы курите»! Я сказал, что она сильно ошибается, так как и трубка, и табак были превосходными. «Но», – сказала она, – «что-то этим вечером они мне не нравятся; возьмите сигарету». «Нет», – ответил я, – «я вовсе не буду курить, поскольку это вас так раздражает». «Почему бы вам не курить хорошие турецкие трубки, которые привозят из Константинополя»? – спросила она. «Потому что есть очень веская причина: у меня их нет». «Ну, тогда здесь для вас одна из них», – воскликнула она, опустив руку на стоящее рядом с ней кресло и подняв её снова, но уже с трубкой, которую она мне и вручила. Она была выполнена из красной глины, имела расширяющуюся книзу филигранно позолоченную чашу и покрытый пурпурным бархатом и украшенный тонкой позолоченной цепочкой чубук с декоративными элементами, имитирующими монеты. Я принял её, сказав простое «спасибо», заполнил табаком и закурил, вернувшись к своей работе. «Вам она нравится»? – спросила она. «Вполне», – сказал я, – «однако хотел бы, чтобы бархат был синим, а не фиолетовым». «Ну, тогда пусть будет синим», – сказала она, снова опустила руку и подняла её, но уже с трубкой, имеющей синий чубук. Я поблагодарил её и продолжил свою работу. Операция повторилась вновь, и, сказав: «Вот трубка для ребёнка», она подала мне миниатюрную копию трубки обычного размера. Затем, по-видимому, пребывая в настроении, когда хочется делать сюрпризы, она последовательно произвела янтарный турецкий мундштук с позолотой для сигарет, турецкий кофейник и сахарницу, а под конец – штампованный золочёный поднос с будто бы нанесённым эмалью орнаментом. «И что же ещё»? – спросил я. «В каком-то турецком магазине был пожар»? Она рассмеялась и сказала, что будет делать это весь вечер; но через некоторое время её воображение могло разыграться, и с помощью магии она преподнесла бы мне полностью запряжённого арабского скакуна, чтобы ездить по Бродвею в составе шествия Теософского Общества и удивлять местных жителей! Впоследствии много, очень много людей видели трубки и кофейные принадлежности в наших комнатах, и когда мы уезжали из Нью-Йорка, то все их раздали друзьям, кроме золочёного подноса и сахарницы, которые я брал с собой в Индию и храню их до сих пор.

 

1 – Перевод, более близкий к оригиналу

 

14.03.2016 13:51АВТОР: Перевод: Алексея Куражова | ПРОСМОТРОВ: 2007




КОММЕНТАРИИ (5)
  • Сергей15-03-2016 12:49:01

    Спасибо. Ждем продолжения.

  • Герман15-03-2016 15:40:01

    Спасибо за работу.

  • k19-03-2016 14:00:01

    Спасибо Алексей за прекрасные переводы глав из Дневника ОЛЬКОТТА. В связи с имеющимися в наличие двумя другими переводами данных трудов, одного из Основателей Теософского Общества, становится более актуальным, необходимость в других переводах сподвижников Теософии. Так например до сих пор не переведены на русский язык : 1. Комментарии Уильяма Куана Джаджа на БХАГАВАДГИТУ (с которой он не расставался) и 2. Биография СУББА РОУ (Посвящённого брамина)

  • Вера29-03-2016 12:28:01

    Прочитала с огромным интересом!Спасибо автору за труд!

  • Сурья дас11-06-2016 09:34:01

    Биография Субба Роу где-то есть, поищите.
    Называется "Одинокий ученик", автор - Рамануджачари.

ВНИМАНИЕ:

В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:

1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".

2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.

3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".

4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.

5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".



Оставить комментарий

<< Вернуться к «Ученики и последователи Е.П. Блаватской »