Листы старого дневника. Глава XXI. Нью-Йоркская штаб-квартира. Генри С. Олькотт
О ранней истории Теософского Общества сказано почти всё. Осталось немного, чтобы завершить первую часть моих воспоминаний, а именно – некоторые зарисовки о нашей общественной жизни в Нью-Йорке, до момента посадки на корабль, отплывающий в Индию.
С конца 1876 года до 1878 года Теософское Общество как организация оставалось сравнительно неактивным: его Устав стал мёртвой буквой, а его заседания почти прекратились. Ранее уже описывались несколько публичных выступлений от Общества; признаки его растущего влияния начали обнаруживаться в расширении площадей дома Основателей и увеличении потока иностранной корреспонденции, появлении в прессе статей Основателей, вызвавших дискуссии, в создании Филиалов Общества в Лондоне и Корфу, а также в установлении отношений с сочувствующими в Индии и на Цейлоне.
Все влиятельные спиритуалисты, присоединившиеся к нам вначале, куда-то подевались; наши встречи в съёмном помещении – в Мотт Мемориал Холл на Мэдисон-авеню, Нью-Йорк – были прекращены; членские сборы, ранее взыскиваемые при вступлении в Общество, были отменены, и его поддержание всецело легло на нас двоих. Тем не менее, никогда ещё идеи не были более захватывающими, а само Общество полно жизненных сил, чем когда оно было лишено своих внешних проявлений как организация, и его дух был сосредоточен в наших мозгах, сердцах и душах. В течение этих затворнических лет жизнь нашей Штаб-квартиры можно назвать идеальной. Объединённые преданностью к общему делу, общаясь изо дня в день с нашими Учителями, поглощённые альтруистическими мыслями, мечтами и делами, мы двое оставались в шумном мегаполисе нетронутыми его эгоистическим соперничеством и низменными амбициями, будто бы жили в домике на побережье или в пещере первобытного леса. Я не преувеличиваю, когда говорю, что в любом другом доме Нью-Йорка нельзя было найти более духовной атмосферы. Социальные различия наших посетителей оставались за порогом нашего дома; богатые и бедные, христиане, евреи и атеисты, образованные или же нет, все наши гости неизменно получали радушный приём и чуткое отношение к своим вопросам на религиозные и другие темы. Е. П. Б. отроду была настолько аристократичной, что могла вести себя непринуждённо в любом высшем обществе, и настолько глубоко демократичной и альтруистичной, что могла оказать сердечный приём самому простому посетителю.
Одним из наших гостей, очень интересующихся греческой философией, работал маляром, и я отлично помню, с какой радостью мы с Е. П. Б. подписали его форму-заявление как поручители и приняли его в члены Общества. Всё, кто писал в прессе о своём посещений «Ламасери» – как в шутку мы называли наши скромные апартаменты – без единого исключения заявляли, что для них это было чем-то новым и из ряда вон выходящим. Большинство из них писали о Е. П. Б. с сильным восхищением или удивлением. Внешне в ней не было и тени аскета: она не медитировала в уединении, не ограничивала себя в еде, не отрекалась от мирских благ и чего-то легкомысленного, как и не выбирала своё окружение. Её двери были открыты для всех, и даже для тех, кто, как она знала, намеревался написать о ней, и над кем она не могла иметь никакого контроля. Часто они высмеивали её, но если опубликованные статьи были остроумными, то она могла вместе со мной посмеяться над ними в полную силу.
Среди наших постоянных посетителей был мистер Кёртис, один из самых талантливых журналистов в Нью-Йорке, позже ставший членом нашего Общества. Из «Ламасери» он вынес метры доброжелательных «набросков», иногда серьёзных, иногда шутливых, но всегда ярких и умных. Однажды вечером он устроил нам настоящую ловушку: отвёл нас в цирк, где, по его словам, два египетских жонглёра показывали некие чудеса, которые могли объясняться знанием магии; во всяком случае, он хотел нас видеть в качестве экспертов сверхъестественного, чтобы узнать наше мнение. И мы пошли, услышав голос Сирены. Шоу оказалось весьма банальным, а под египтянами скрывались добропорядочные французы, с которыми между «актами» мы имели долгую беседу в кабинете менеджера. Они даже не видели настоящего египетского мага, описанного мистером Лейном в его широко известной работе. Уходя из цирка, я посетовал Кёртису на бесплодность своего эксперимента, но он вызвал у нас громкий смех, ответив, что, напротив, теперь он получил свободу действий и обладает всеми необходимыми фактами, чтобы сделать сенсационную статью. И он её сделал. На следующий день в «Мире» появилась заметка, озаглавленная «Теософы в цирке», в которой наша скучная беседа с двумя французами была переделана в высшей степени мистическое интервью, иллюстрированное бесконечными сверхъестественными феноменами, появлениями призрачных форм, их передвижениями и исчезновениями; целая новелла, доказывающая если не правдивость репортера, то, по крайней мере, плодотворность его фантазии. В другой раз он принёс нам газету, в которой содержалась заметка о ночных прогулках призрака ныне покойного ночного сторожа вдоль причалов некоего района в восточной части города, и попросил нас пойти посмотреть на этот фантом: по его словам полиция была сильно взволнована, и инспектор этого района сделал все необходимые приготовления, чтобы этой ночью привидение было поймано. Забыв наш случай с цирком, мы снова согласились. Была довольно холодная звёздная ночь, и мы, тепло укутанные, просидели в течение нескольких часов на брёвнах на берегу реки, коротая время за сигаретой и подшучивая над заметкой газетных репортёров, подробно описывающих ночные события. Но за это время эйдолон «Старого Шепа» с сомнительной репутацией так и не появился, и мы вернулись в наш «Ламасери», досадуя, что убили на него целый вечер. На следующий день к нашему невыразимому отвращению газеты выставляли нас как пару чокнутых, ожидавших невозможного, и выдвигали извращённую идею, что мы хотели спрятать «Старого Шепа» от репортеров, чтобы отнять у них их законную добычу! Мы даже попали в иллюстрированные издания, и в нашем альбоме я сохранил рисунок с изображением нас двоих в компании уважаемых репортёров в качестве «членов Теософского Общества, наблюдающих за призраком Старого Шепа». К счастью, наши с Е. П. Б. портреты не обладали с нами абсолютно никаким сходством.
Однажды вечером в присутствии Кёртиса графиня Пашкова рассказывала на французском языке об их с Е. П. Б. приключениях в Ливане, а я переводил её слова на английский. История оказалась настолько необычной и интересной, что он попросил разрешения её опубликовать, и, получив согласие, она через некоторое время появилась в его газете. Так как она иллюстрирует то, что в акаше сокрыты картины событий из жизни человека и силы, которые могут быть вызваны к действию, я процитирую из неё небольшой отрывок, оставляя ответственность за факты на совести рассказчика:
«Графиня Пашкова вновь стала рассказывать, и полковник Олькотт стал вновь переводить для репортёра…. Однажды, путешествуя по пустыни в районе Баальбека и реки Оронтес, я увидела караван1.
Это была мадам Блаватская. Мы объединились. Возле деревни Эль Марсум стоял большой памятник. Он находился между Ливаном и Анти-Ливаном. На памятнике были надписи, которые никто не мог прочесть. Я знала, что Мадам Блаватская могла совершать с духами странные вещи, поэтому попросила её выяснить, что это за памятник. Мы ждали до полуночи. Она нарисовала круг, и мы в него вошли. Мы разожгли костёр и бросили в него много фимиама. Затем она прочла много заклинаний, и мы ещё подбросили фимиама. Затем палочкой она указала на памятник, и на нём мы увидели большой белый огненный шар. Рядом росла смоковница, и мы увидели много маленьких огоньков и на ней. Пришли шакалы и недалеко от нас завыли в темноте. Мы ещё подбросили фимиама. Затем Мадам Блаватская велела духу явить того, которому этот памятник был воздвигнут. Вскоре поднялось парообразное облако, которое затмило слабый лунный свет. Мы подбросили фимиама ещё. Облако приняло расплывчатую форму старика с бородой, и из этого образа, будто бы с большого расстояния, послышался голос. Он сказал, что памятник когда-то был алтарём храма, который давно разрушился. Он был воздвигнут в честь бога, давно канувшего в Лету2.
«Кто ты?», – спросила Мадам Блаватская, «Я Гиеро, один из священников храма», – сказал голос. Тогда Мадам Блаватская приказала ему показать нам место, на котором некогда стоял храм. Он поклонился, и тотчас на мгновенье мы увидели храм и громадный город, расположенный на равнине, насколько позволяли глаза их увидеть. Затем он исчез, и видение растворилось»3.
Где-то в конце 1877-го или в начале 1878-го года нас посетил преподобный Джон Л. O’Салливан, американский дипломат и ярый спирит, который на своём пути из Лондона в Сан-Франциско проезжал через Нью-Йорк. Он был радушно принят Е. П. Б. и, атакуемый ею, решительно отстаивал свои убеждения. Для него были произведены некоторые поучительные феномены, которые он впоследствии описал в «Спиритуалисте» за 8 февраля 1878 года следующими словами:
«Она перебирала восточные бусы в лакированной чаше или кубке, состоящие из идеально закруглённых ароматических деревянных бусин размером с большой марбл4.
Один джентльмен взял бусы в руки, любуясь бусинами, и спросил, не даст ли она ему одну из них. «О, вряд ли стоит разбирать бусы», – заметила она. Немного погодя она забрала их и продолжила перебирать бусины в лакированной чаше. Я следил за ними своими глазами при ярком свете большой лампы, висевшей прямо над её столом. Вскоре стало заметно, что под пальцами, которыми она перебирала бусины, их количество возросло, и чаша стала ими наполнена почти полностью. Затем она извлекла бусы из чаши, в которой осталось много несцепленных друг с другом бусин и сказала, что он может взять их, сколько хочет. С тех пор я сожалею, что не догадался попросить некоторые из этих бусин для себя или не имел смелости сделать это. Я уверен, что она отдала бы их совершенно легко, поскольку она – воплощение самой доброты, а также, по-видимому, неисчерпаемых знаний. Я предполагаю, что создание бусин на наших глазах подобным образом объясняется «апортом» («apports»), или переносом духами по её желанию или под воздействием её воли. Я уверен (хотя и не полностью), что она вместе с Олькоттом думает, что эти феномены каким-то образом производятся великим братом «адептом» в Тибете – тем самым, который сделал так, чтобы я услышал около старого спинета5 тихую, но ясно различимую звонкую музыку, про которую мне говорили, что она принесена течением «астрального флюида» из Тибета (о ней уже упоминалось ранее, и многие их друзья слышали её раньше); в его дом, как сказала мадам Блаватская, она стремится вернуться всем сердцем (чтобы больше никогда не покидать его) после того, как завершит свою миссию, задание или дело, которое, главным образом, заключается в публикации её книги.
Другой случай – производство материальных объектов из ничего. Как-то в конце одного дня я застал с ней полковника Олькотта, занимающегося исправлением её ранее написанных текстов в её маленькой гостиной, где она обычно проводила за своим письменным столом семнадцать часов из двадцати четырёх. К этому времени я стал сближаться с ней и Олькоттом, к которым я всегда буду хранить сильную привязанность, а также глубокое уважение. Он рассказал мне, что во второй половине дня произошёл один из тех «маленьких инцидентов» (как он их называет), которые у них постоянно возникали. Они принимали группу посетителей, и завязалась оживлённая дискуссия, касающаяся сравнения цивилизаций древнего Востока и современного Запада.
Разговор зашёл о тканях, изготовленных тогда и теперь. В этом споре мадам Блаватская с энтузиазмом отстаивала сторону Востока. Внезапно она положила руку на шею и вытащила из-за пазухи (из-под старого халата, в котором я только её и видел), платок из шёлкового крепа с полосатой каймой, очень похожий на тот, что называется «картонным крепом» (‘cartoncrape’) и спросила, производится ли что-то, превосходящее это, на западных станках. Они заверяли меня (и у меня есть веские основания им верить), что до этого момента платка у Е. П. Б. не было. Он был свежим и неизмятым, а разговор возник случайно. Я восхитился им, быстро распознав своеобразный слабый сладкий и пикантный запах, который сопровождал все эти «переносы» («apports») из Дальнего Китая (включая вышеупомянутые бусины), и на одном краю платка обнаружил своеобразную надпись, которую я видел на разных предметах и о которой мне сказали, что это – имя (на пре-Санскрите (pre-Sanskrit)) великого брата «Адепта» в Тибете, который, как она говорит, очень сильно её превосходит. Когда через какое-то время нас позвали разделить с ними их очень скромную трапезу (к которой для меня гостеприимно была добавлена бутылка вина, хотя сами они его никогда не касались), она сказала Олькотту: «Дайте мне этот платок». Он подал его ей, развернув лист почтовой бумаги, в который он аккуратно сложил его в том же неизмятом состоянии. Она сразу небрежно накинула его и повязала на шее. Когда мы вернулись из столовой в её теплый уютный кабинет, она сняла его и бросила на стол рядом с собой. Я заметил: «Вы же, используя его, лечитесь таким очень простым способом. Не дадите ли вы его мне?» – «О, конечно, если вы так хотите»; и бросила его мне. Я, как смог, разгладил его складки, завернул платок назад в лист бумаги и сложил его в нагрудный карман. Позже, когда я собирался уезжать, и все мы были уже готовы: она сказала: «О, дайте мне на минутку этот платок». Разумеется, я повиновался. На мгновение или два она отвернулась от меня, а затем, повернувшись ко мне снова, протянула два платка, по одному в каждой руке, со словами: «Возьмите, пожалуйста, какой-нибудь из них; я думаю, что, возможно, вы могли бы предпочесть этот (и протянула мне новый), так как вы видели, как он появился». Конечно, я так и сделал, и после приблизительно пятнадцатимильного путешествия той ночью по железной дороге я отдал его леди, наиболее достойной получить такую благосклонность, которую меня уполномочила оказать ей другая леди; кстати, последняя утверждает, что ей семьдесят, хотя она выглядит только на сорок или около того. Когда через несколько дней я уехал из Америки, платок не исчез и с «током астрального флюида» не вернулся обратно в Тибет. Я должен добавить, что второй платок был совершенной копией первого, до каждой детали передающей имя на древнем восточном языке; кстати, было очевидно, что оно написано или нарисовано каким-то чёрным пигментом или чернилами, а не проштамповано механически».
Мои воспоминания о случае с платком незначительно расходятся с рассказанным мистером О'Салливаном. Если использовать расхожее ошибочное выражение, то его оригинал был сделан из ничего – хотя ничто никогда не было и не могло быть произведено из ничего, несмотря на возражения теологов – во время разговора между Е. П. Б. и нашим другом месье Херриссом из Гаитянской Миссии. Он говорил, что его родственник привёз из Китая несколько прекрасных платков из крепа, равные которым ещё не производились на западных станках. Вслед за этим Е. П. Б. материализовала платок, соответствующий его описанию, и спросила месье Херрисса, такой ли платок имелся в виду, на что он ответил утвердительно. Я взял его себе, и в разговоре с мистером О'Салливаном упомянул этот случай и показал ему платок, после чего он попросил Е. П. Б. отдать его ему. Она так и сделала, и когда я в шутку заметил, что она не имеет права отдавать мою собственность без моего согласия, Е. П. Б. сказала, чтобы я насчёт этого не волновался, так как она даст мне такой же. Вскоре нас позвали на ужин, и когда мы двигались к двери, она попросила мистера О'Салливанана на минутку одолжить ей платок. Мы стояли все вместе, когда она отвернулась от него и через мгновенье повернулась назад уже с одинаковыми платками в каждой руке, один из которых она отдала мистеру О'Салливану, а другой – мне. Вернувшись из столовой на наше прежнее место, она почувствовала, что из приоткрытого окна позади её стула повеяло холодом, и попросила меня дать ей что-то, чтобы прикрыть шею. Я дал ей свой волшебный платок, который она непринуждённо накинула на шею, продолжая говорить. Заметив, что его углы недостаточно длинны, чтобы их можно было хорошо завязать, я достал булавку и хотел, чтобы она позволила мне их скрепить; но она воскликнула, «Отстаньте от меня с вашими булавками; забирайте назад свой платок!» и тут же, сдёрнув с шеи, бросила его мне. И в то же мгновение на её шее мы увидели уже вторую копию платка, и О'Салливан, наклонившись вперёд и протягивая к нему руку, сказал: «пожалуйста, отдайте его мне, так как я видел его материализацию своими собственными глазами»! Она добродушно отдала ему эту вторую копию, а первый платок он вернул ей, и разговор продолжился. Первый платок, материализованный в присутствии Херрисса, до сих пор находится у меня, а второй – у моей сестры.
Я думаю, что эту историю стоит рассказать, равно как и те, что ещё впереди, чтобы показать сущность постоянно предоставляемых ею доказательств её чудотворной силы в те ранние дни в Нью-Йорке, прежде чем на её пути встали миссионеры; их время стоило того, чтобы с помощью выдумки, подкупа или честно полученных фактов или свидетельских показаний поставить под сомнение её личные качества. Если бы впоследствии мне не дали ничего другого, то даже те ранние феномены навсегда бы утвердили мою веру в то, что она обладает некоторыми Сиддхи, и заставили бы меня очень настороженно относиться к дискредитации её учений о психо-динамических законах, стоящих за ними. Часто и без длительных перерывов её друзьям и посетителям предоставлялась целая вереница доказательств того, что психически одарённый ребёнок из Саратова превратился в загадочную женщину 1875 года, не потерявшей ни одну из сверхспособностей, присущей её молодости, но, напротив, расширившей их круг и бесконечно их развившей. Эти «инциденты» делали её гостиную обворожительно привлекательной, как никакую другую в Нью-Йорке. В отличие от Теософского Общества её личность притягивала как магнит, и она упивалась экзальтацией окружающих. Всё было очень разнообразным, а смесь музыки, метафизики, ориентализма и местных сплетен достигала такой степени, что я не смогу дать более точного представления о ней, если не скажу, что она была подобна содержанию «Разоблачённой Изиды», представляющей собой не литературное произведение, а, своего рода, мешанину.
1 – Баальбек – древний город в Ливане, расположенный в 80 км к северо-востоку от Бейрута; Оронтес – движущаяся на север плавная река, начинающаяся в Ливане и текущая через Сирию – прим. переводчика.
2 – в оригинале « ушедшего в мир иной» – прим. переводчика.
3 – Нью-Йоркский «Мир» от 21 апреля 1878 года, статья, озаглавленная «Подробные Рассказы Призрака».
4 – Марбл — небольшая сферическая игрушка, обычно — разноцветный шарик, изготовленный из стекла, глины, стали или агата. Эти шары различаются по размеру. – прим. переводчика.
5 – Спинет – небольшой домашний клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина – прим. переводчика.
Похожие статьи:
01.10.2015 06:36
к02-10-2015 21:01:01
БОЛЬШОЕ СПАСИБО
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".