Борис Константинович Рерих в Москве. В.Г. Киркевич
В воспоминаниях Б.А. Смирнова-Русецкого, изданных в Одессе Е.Г. Петренко, совершенно правильно говорится, что в 1939 г., устав от непрестанного страха ночного ареста, постоянной слежки и опасливой оглядки знакомых при разговоре с ним, Б.К. Рерих вместе с женой Татьяной Григорьевной переехал в Москву.
Борису Константиновичу не хотелось тогда писать старшему брату. Насколько это было оправданно, вскоре выяснилось, после того как его вызвали в НКВД и предложили написать письмо брату. Разгадав всю коварность столь заманчивого предложения, он отказался. Их переписка возобновилась лишь в годы Великой Отечественной войны и сотрудничества СССР с США и Великобританией.
Выдержки из писем Н.К. Рериха тех лет говорят о многом, но более всего об истинном, духовном единении братьев Рерихов и их семей. Некоторые из писем вошли в «Листы дневника» Н.К. Рериха [10]:
«Письмо из Москвы от Бори - вот радость!» (7 сентября 1942).
«Мы только что получили очень хорошее письмо от Бор[иса] Конст[антиновича] Р[ериха]от 18 Июня. (Его адрес: Москва, 25, улица Чайковского.)» (14 сентября 1942).
Вот ещё — письма опубликованы как листы дневника «В Москву» и «Москва»: «Дорогой мой Боря, с Новым, с победным годом! Так и не знаем, дошли ли до Тебя два наших письма и телеграмма? Было ещё письмо Нестерову, посланное через Тебя. <...> Вчера я послал Тебе новогодний номер здешнего журнала «Новости Советского Союза». Журнал начал выходить в Дели с Ноября <...>. Каждый должен принести и средства, и знания, и труд во славу Родины <...>. Велико строительство русского народа! Представь себе, как мы сидим около радио и радуемся. Всегда мы верили в Русскую мощь, так оно и есть» (9 января 1943).
«Родной Боря, сегодня у нас большая радость — пришло Твоё доброе письмо от 8 Декабря. Итак, Ты действуешь во благо, на пользу народов Союза. Рад, что мои записные книжки Вам по душе. Сделай с ними так, как лучше - на месте виднее. Конечно, покуда есть сила, хотелось бы приложить её на пользу родной земли. Знание, опытность, любовь к славной Родине — всё это надо дать туда, где оно будет особенно полезно. Все мы трудимся с единой целью — во благо народа. Жалко, нет фото с последних картин — Вам они были бы близки. Хлопочем устроить нашу выставку в пользу Русского Красного Креста. Святослав сейчас в поездке с этой целью. Хотел я с этой целью издать книгу «От Гималаев», «Фром Химават», но сейчас трудно с бумагою. Ещё две картины пошли на военный фонд. Думаем о лотерее. Картина «Победитель» даёт богатыря, поразившего огромного змея, — на фоне очертания Белухи, «Мстислав Удалой» побеждает косожского богатыря Редедю.
Юрий стремился к делу — ведь у него столько незаменимых знаний и способностей. Невозможно, чтобы они оставались без приложения. И не в одной восточной науке, но и воинском деле, и в исторической литературе он знает так много, а уж Родину так любит! Святослав развернулся в славного художника. Ты прав, какие бы портреты он мог написать! Сообщай нам всё, что Тебе удастся сделать — чем скорее, тем лучше. Не была ли Татьяна Григорьевна на наших курсах? Не встречали Вы её? Как ладно, что Вы оба работаете в одном строительном деле. Ведь какая стройка предстоит! Радио сообщало, что Фролов сложил какую-то мозаику по моему эскизу. Видаешь ли его? Слушаем радио Щусева, Толстого, Эренбурга — точно бы с Вами говорим. Привет им. Здоровье Е[лены] И[вановны]довольно хорошо. Много она работает — пишет, переводит — всё это на пользу. Всюду всё необычно, вот у нас вчера снег выпал — никогда такого в конце марта не бывало. Торы кругом стоят белые-пребелые! Самоцветы! Как хочется знать о Вашей жизни, а письма идут так медленно — ведь это Твоё письмо шло сто десять дней. Итак, действуй, будем ждать Твои добрые вести. Елена Ивановна и все мы шлём Вам наши сердечные приветы. Передай мои приветы всем друзьям. Привет! Привет! Привет!» (28 марта 1943).
Письмо Б.К. Рериха из Москвы было направлено 8 декабря 1942 г. Оно произвело большое впечатление и принесло несказанную радость его близким в Гималаях. Ещё долго Николай Константинович сообщал об этом своим сотрудникам: «Имеете ли Вы вести от Б.К.Р.? Мы только что получили его хорошее, бодрое письмо от 8 Декабря — оно в пути было сто десять дней! Видим, что и наши письма к нему дошли. Он хочет печатать мои листки, они там очень по душе пришлись» (5 апреля 1943).
Но радость от получения хорошего письма от брата была недолгой. Больше писем от него не приходило. Николай Константинович сильно переживал и почти во всех посланиях в Россию или в Америку расспрашивал о брате:«Нет ли вестей от Б[ориса] К[онстантиновича]? Ума не приложим, почему прервались с 8 декабря прошлого года его письма? Ведь он знает и Ваш новый адрес. Нет ли сведений о нём от [П.М.] Д[утко]?» (28 ноября 1943).
«...Не вернулся ли [П.М.]Дутко? Нет ли вестей о Б[орисе]К[онстантиновиче]? Ведь второй год пошёл, как его письма вдруг прекратились, да ведь и Вы ответа не получаете!» (22 декабря 1943).
«В Красной Звезде сообщается, что Тенишевский Музей в Смоленске разграблен. Там был мой эскиз Царицы Небесной — значит, и ещё один покойник. Вероятно, и стенопись в храме тоже погибла. ТАСС прислал недавно вышедшую монографию умершего Рылова. В ней упоминается об уничтожении моих фресок Масловым. Жаль, что Рылов не знает всей моей заграничной работы и даже не знает, что мы были в Москве в 1926 году. Странно, до какой степени разъединены народы сейчас, вопреки всем путям сообщения. Видимо, Рылов не видался с Б[орисом] К[онстантиновичем], ибо ни о нём, ни о Стёпе [Митусове] не поминает, а ведь жили они в одном городе и долго вместе работали в Обществе Поощрения» (1 июня 1944).
Во многих письмах того времени сквозит беспокойство о брате:«...Нельзя ли от [П.М.]Д[утко] узнать побольше о его свидании с Б[орисом] К[ онстантиновичем]? Ведь нужно же как-то раскрыть сию тайну. Не мог же Б[орис] К[онстантинович] провалиться беспричинно!» (15 июня 1944).
«...Я всё-таки ещё раз написал Б[орису] К[онстантиновичу]. Может быть, дойдёт?! Может быть, и Вы что-нибудь узнаете? Ведь Б[орис] К[онстантинович] сам начал переписку, и что же такое могло случиться с тех пор? Вот Юрий получил письмо от русского учёного из Лондона. Из письма видно, что тот пишет туда же, где Б[орис] К[онстантинович], и получает оттуда ответы. Премудрый Эдин, разреши сию загадку!» (1 июля 1944).
Наконец-то появились какие-то смутные сообщения: «Спасибо за письмо от 31 Августа. Много в нём неожиданностей. Какая именно болезнь Б[ориса] К[онстантиновича]? Не сообщит ли [П.М.] Д[утко], в чём дело? С какого времени Б[орис] К[онстантинович] в госпитале? Удивителен эпизод с Валентиною [Дутко]. Всё это печально! Может быть, были и какие-нибудь иные причины?» (15 октября 1944).
«Неужели отсутствие ответов нужно объяснить беспорядком? А между тем обстоятельства всё усложняются, и Вы, наверное, это чуете. Вот уже и снег на горах. Пока что осень гораздо холоднее прошлого года. По утрам 44 [градуса]. Ещё одна военная зима — эта уже последняя. Валентина [Дутко] пишет, что её муж [П.М. Дутко] будет заходить к Б[орису] К[онстантиновичу] и сообщать о здоровье. Спасибо за это внимание. Бедная Валентина, у ней самой столько тяжёлых переживаний!» (1 ноября 1944).
«Валентина пишет, что Б[орису] К[онстантиновичу] стало настолько лучше, что его перевезли домой. Спасибо ей. Кем служит её муж? Может быть, и ещё будут вести от Б[ориса] К[онстантиновича]? Я писал ему ещё два раза, но ответа не было. Впрочем, и телеграмма и письмо Грабарю тоже без отклика. Пора нам научиться терпению. Будем помнить, что у наших корреспондентов имеются свои причины» (15 ноября 1944).
«К сожалению, энигма о Б[орисе] К[онстантиновиче] разрешилась печально. 9 марта от Татьяны Григорьевны [Рерих] получилась из Москвы телеграмма: Борис тяжко болен, находится в госпитале. Телеграмма шла одни сутки. Сейчас же мы телеграфировали. Вероятно, положение критическое» (15 марта 1945).
«Опасаемся, дойдёт ли наша телеграмма жене Б[ориса] К[онстантиновича]. Дело в том, что через четыре дня с нас запросили копию этой депеши, — не значит ли сие, что где-то она заблудилась? Ведь этак мы не получим дальнейших сведений о Б[орисе] К[он стантиновиче]?! Странно, очень странно, напишите им открытку» (1 апреля 1945).
Буквально через две недели: «О болезни Б[ориса] Константиновича] получена ещё одна нерадостная телеграмма: «Борис опасно болен мозговой болезнью. Если течение болезни позволит, надеюсь через один-два месяца перевезти его домой из госпиталя». Кто мог думать, что именно мозговая болезнь приключится, а мы думали о почках - он ими с детства болел. А выходит — мозг; видно, трудна была жизнь. И вполне ли поправится? Если вообще оправится. Думали, почему они не пишут, а где тут писать, верно, не до писем было. Может быть, Д[утко] узнает ещё какие-нибудь подробности - будем признательны» (15 апреля 1945).
И вот самые печальные строки из «Листов дневника» от 17 мая 1945 г. Название письма «Борис»: «Дорогая Татьяна Григорьевна! Грустную весть сообщили Вы нам. Печально и за милого, любимого Борю и за него как отличного деятеля-строителя. Мало кто остаётся из этой хорошей группы. И Боря и я ещё так недавно мечтали опять поработать вместе, и вот судьба решила иначе.
Сохраните все памятки и сообщите нам в случае переезда. К сожалению, почта очень медленна, а телеграмма Ваша дошла с большим опозданием. Когда будете писать, лучше пошлите копию и на имя Зинаиды Григорьевны [Фосдик] — кто знает, какая весточка скорее дойдет. Так хочется нам знать все подробности болезни и всех обстоятельств.
Последнее письмо Борино было от 8 Декабря 1942-го, и оно предполагало скорое продолжение (он шёл в Комитет по делам искусства). С тех пор все вести прервались — словно бы что-то случилось. Между тем 24 Апреля 1944-го Грабарь прислал хорошее письмо через наше посольство в Вашингтоне. Затем ВОКС писал Зинаиде Григорьевне о том, что московские художники пишут мне коллективное письмо. Может быть, оно в пути или пропало — так трудны сообщения. Но всё же письма от ВОКС сравнительно быстро доходят до Зинаиды Григорьевны - значит, та линия как будто благополучнее. Поэтому и это письмо посылаю Вам и прямо, и через Зинаиду Григорьевну.
Вы чуете, как нам хочется знать всё касаемое Бори, его работ, его болезни. И Елена Ивановна, и Юрий, и Святослав всегда так любили Борю и ждут Ваших сведений. Что Щусев? Что Бабенчиков? Кто был близок к Боре? Неужели голодовки отозвались на болезни мозга? Или как-то иначе зародилось заболевание? Теперь и болезни-то особенные. Обо всём, что вместится в письмо, напишите. Хоть и долго пойдёт оно, но всё же будем уверены, что оно где-то плывёт. Шлём Вам наши сердечные мысли и будем ждать. Искренно с Вами».
В каждом последующем письме американским сотрудникам Николай Константинович горестно сетует о смерти брата.
«Дошла из Москвы запоздалая, грустная телеграмма — Б[орис] К[онстантинович] перешёл в лучший мир. Хотя мы после вести о тяжкой мозговой болезни имели мало надежды, но всё же печально, что не исполнилось его последнее желание ещё поработать вместе. Где останется архив? Посылаю Вам копию нашего письма, пожалуйста, перешлите Татьяне Григорьевне. Из ВОКСа Вы получаете сравнительно благополучно и быстро. Может быть, Ваша линия лучше. ТАСС недоумевает, куда деваются все мои статьи, им пересылаемые. Ни ответа, ни привета! А вернее всего — просто неразбериха» (1 июня 1945).
«Вот какие дела — сейчас из Москвы дошла телеграмма от Татьяны Григорьевны: Детали болезни слишком трагичны для меня, простите молчание. Не приедет ли кто-либо? Может быть, Д[утко] узнает, в чём дело? Очевидно, там что-то очень грустное» (15 июля 1945).
Из деликатности не станем обсуждать, как переживал художник смерть Бориса, который был младше его на одиннадцать лет, был и братом, и сыном. Мне кажется, что это самая большая потеря в жизни Н.К. Рериха. 18 мая 1945 г. он пишет о ней своему коллеге и другу Игорю Грабарю: «Пишут из Америки, что Анисфельд и Бенуа умерли. А теперь пришла к нам телеграмма из Москвы, что 4 мая мой брат Борис скончался. Думаю, много кто ушёл за эти трудные годы».
Н.К. Рерих беспокоился о судьбе семейного архива, который хранился у Бориса. Он так тяжело переживал смерть брата, что смог пошутить только спустя полгода. Примечательно, что это светлое воспоминание связано с Украиной: «Улыбнёмся к Новому Году. На днях поминали мы лондонскую легенду о том, что я не Рерих, а Адашев. И такая чепуха ползала по миру. Забавно, чего только не бывало! Ещё в студенческие годы пришлось ставить живые картины на кавказском вечере. Понравились. Подходит Блох из Новостей: Вы ведь кавказец? — Нет, я — питерский. — Ну, я всё-таки напишу, что вы кавказец, картины-то очень хороши. Через год с Микешиным ставили картины на украинском балу в Дворянском Собрании. Опять вышло, и на этот раз газеты назвали меня Украинцем. Вот вам и биография! Впрочем, мы были и ещё Украинцами, когда у нас собиралось нелегальное общество имени Шевченко. Дид Мордовцев и прочие щирые, добрые люди. Живы ли? Тут же Микешин зарисовал председательствовавшего моего отца, и все подписались. Этот лист должен быть в моём архиве у Б[ориса] К[онстантиновича] — если архив вообще существует. Странно, о последних днях Б[ориса] К[онстантиновича] мы так и не имеем сведений. Даже неправдоподобно» (1 января 1946).
Ещё одно упоминание об архиве Рерихов у Бориса Константиновича: «Спрашиваете о ранних встречах и впечатлениях. Памятки о них были в нашем архиве, и Б[орис] К[онстантинович] перевёз его в Москву. Не знаем, полностью или частично. А теперь с кончиною Бориса кто знает, где и как? Вдова его почему-то не отвечает» (24 января 1946).
Основные сведения о Борисе Константиновиче пришли от М.В. Бабенчикова, которому Н.К. Рерих отвечал 6 июля 1946 г.: «Сейчас через Америку долетела к нам Ваша сердечная весть. Хотя письмо Ваше полно горестных сведений, но рады мы слышать от Вас. Бедный Боря! Последнее его письмо было от 8 Декабря 1942-го. Он собирался идти на другой день в Комитет по делам искусства — Вы ведь знаете, как он радовался поработать вместе... И это было его последнее письмо. Ничего более, даже о смерти сестры он не известил. Впрочем, может быть, письма его не доходили, мы привыкли к странностям почты - многое пропадало. Неужели уже с 1942-го Боря заболел? Как хотели мы все его повидать и поработать во славу искусства! Бедная и Татьяна Григорьевна! Мы не могли придумать, отчего она замолчала? А она болела и сейчас больна — скажите ей наше самое душевное сочувствие. Известите, как теперь её здоровье».
И, наконец: «Святослав переслал из Бомбея посланные Т[атьяной] Г[ригорьевной] фотографии Б[ориса] К[онстантиновича] — как изменился бедняга! Видно, тяжкая была жизнь, — жалеем его все мы и сердечно поминаем» (1 февраля 1947).
Где бы ни встречались упоминания о Борисе Константиновиче, везде имеются свидетельства его особой порядочности и удивительного обаяния. Его любили все. Когда мне посчастливилось в мае 1987 г. в Москве почти два часа беседовать со Святославом Николаевичем Рерихом, то он, внимательно выслушав о свидетельствах творческого пути его дяди на Украине, стал подробно расспрашивать обо всём, что удалось мне выяснить, приговаривая: «Как это трогательно и важно». Он говорил о той любви, которую вызывал Борис Константинович у всех членов семьи, особенно у его родителей.
Беспокойство Н.К. Рериха о судьбе архива вполне оправдано. Архив был необычайно ценный. В нём, кроме ценнейших рукописей и бумаг ещё ХІХ в., было много работ Николая и Бориса Рерихов. Третьяковская галерея очень заинтересовалась ими, в том числе альбомами периода Школы Общества поощрения художеств с рисунками, эскизами, портретами друзей. Кое-что у вдовы Б.К. Рериха приобрёл известный киевский искусствовед Б. Бутник Северский. Всё, что он купил у Татьяны Григорьевны, было привезено в Киев, и до сих пор находится в целости и сохранности. Я смог поработать с этими материалами. Неоднократно упоминаемый Николаем Рерихом карандашный портрет К.Ф. Рериха работы Михаила Микешина — среди них. Он был куплен за триста рублей в 1946 г. По тем ценам — это полторы буханки хлеба на чёрном рынке...
После трагической и несколько таинственной смерти Татьяны Григорьевны значительная часть работ Рерихов попала в коллекцию её лечащего врача С.А. Мухина, а уже от него — в Горловку, в местный музей. Тут и общие работы братьев Рерихов для молельни Лившиц в городе Ницце. Знаменательно, что самая крупная их совместная работа осталась на нашей земле. Она символизирует творческое сотрудничество и содружество братьев. Именно содружество — столь любимое и часто повторяемое Николаем Константиновичем слово.
02.09.2012 07:20
ИСТОЧНИК: Публикуется по Сборнику трудов: Международная научно-практическая конференция «Рериховское наследие»: Том II: Новая Россия на пути к единству человечества. СПб., Вышний Волочёк: Рериховский центр СПбГУ; Издательство «Ирида-пресс», 2005, с.328-351.
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".